Айтонь нахмурился. Не по нраву был ему такой разговор. Мало ли что может придумать женщина?! Одними сплетнями питаются бабы, а потом и разносят их по всему белу свету! Володарь – его, Айтоня, боевой товарищ! Вместе, плечом к плечу рубились они на берегах Буга, одолевая Ярославовых новгородцев. Старых друзей своих, с которыми не один вечер коротал время в походах у костра, он, Айтонь, не предаёт!
Ответил он княгине:
– Это одни слова, уважаемая сестрица. Откуда ты знаешь, что такой предательский умысел вынашивает Володарь? Нет словам твоим веры.
– А не говорил ли Володарь тебе чего, когда пировали вы? Вспомни, княже! Прошу тебя! Не за себя, не за власть – за сына родного беспокоюсь вельми! Как бы зла какого не сотворил ему Володарь!
Стал Айтонь подробно вспоминать давешнюю пирушку. Вроде ничего такого подозрительного ему Володарь не сказывал, пил крепкий ол, хвалил его, князя, за доблесть, вспоминал поход на Русь, восхищался красотой юной княжеской невесты. Анастасия, правда, недовольно морщила курносенький носик и отворачивалась всякий раз, как Володарь произносил в её честь здравицу. Вообще был он, как показалось Айтоню, излиха возбуждён, громко хохотал, много пил, хотя ранее такого за ним никогда не наблюдалось.
И внезапно вспомнил Айтонь, как, пошатываясь на нетвёрдых от выпитого вдоволь пива ногах, вечером в последний день пира поманил его Володарь перстом к выходу из горницы. Они поднялись на заборол крепостной башни, и Володарь, хватаясь руками за зубцы, говорил:
– Таким, как мы, должен принадлежать мир! Мы должны быть властителями земель! К чёрту этих латинских попов и греческих заодно! Острые сабли – вот на чём зиждется настоящая власть! Пригнуть к земле горластых панов, гонористую шляхту, старого дурака Рыжего, заставить их служить себе – вот что я хочу! За тем и еду к печенегам!
…Забыл со временем слова эти Айтонь, не придал им никакого значения. Мало ли что взболтнёт кто во хмелю! Да и, правду сказать, по сердцу было тогда Айтоню то, как относится Володарь к попам. Это сейчас, после долгих раздумий и толковни с сыном, он рассуждает по-иному, а в тот вечер… Обнялись они с Володарем, и наутро поскакал воевода в сторону Горбов. Долгий путь предстоял ему через горные кручи и степную пургу.
Так неужели же Предслава права? Да, видно, в её словах много правды. Айтонь почти не сомневался, что Володарь мыслит поступить именно так, как она говорит. Он хочет захватить власть в Богемии! В глазах Айтоня, поборника родовой чести и старинных обычаев, подобное было верхом кощунства. В Угрии правят Арпады, в Богемии – Пржемысловичи, в земле хорватов – Трпимиричи, на Руси – потомки Рюрика и Игоря! Так сложилось исстари, и всякий, кто нарушает порядок – преступник! Правильно назвала сестрица Володаря отметником! И потом, что выиграли они, угры, от похода на Русь? Следовало ли им держаться за хвост Болеславова коня? Сам хитрый польский князь увёл к себе в Краков множество пленников, он же, Айтонь, кроме ран да гибели многих соратников, перерезанных, как курей, в Вышгороде и в Киеве, не получил ничего! Болеслав отдал ему Анастасию? Но эту красивую девушку Айтонь получил бы и от князя Владимира, о том был уговор.
Долго раздумывал Айтонь, кусая вислый ус, что ответить княгине. Предслава сидела, с виду спокойная, сложив на коленях руки. Держалась, как подобает державной владетельнице, как матери будущего властелина. Айтонь отметил это про себя и стал проникаться уважением к смелой и мужественной женщине. Сказал прямо, без обиняков:
– Я полагаю, ты во многом права. Володарь заслуживает кары за свои деяния. На твоём месте я постарался бы избавиться от него.
– Но что я могу сделать? Ведь я всего лишь слабая женщина и нуждаюсь в помощи. – Предслава горько усмехнулась.
– Ты – княгиня, ты – супруга и мать. А я знаю по своему опыту, как много может совершить женщина.
– Ты мог бы помочь мне. Через твою землю будет возвращаться Володарь. Постарайся схватить его и, ежели Бог даст, побить поганую орду. Испроси подмоги у короля Иштвана. Он не откажет. Кому будет по нраву, коли по землям его пройдёт орда. Али, мыслишь, мирно они пройдут, не тронут сёл твоих и хуторов? Да ежели и так даже. Был ли когда от сих печенегов покой в Угрии? Не печенеги ли вытеснили вас из степей? Не они ли – лютые вороги ваши?!
Всё это Предслава выговорила единым духом. Айтонь невольно залюбовался ею.
Нет, не простая жёнка сидела перед ним, не только мать, жена и дочь князя – сидела женщина мудрая, смелая и решительная, не хуже державного мужа разумеющая дела. Совсем не похожа Предслава на свою младшую сестрёнку – та смешлива, весела, жива, страстна. А эта… Восхищался ею Айтонь, но, положа руку на сердце, не хотел бы он иметь такую жену. Ещё раз подумав о том, что с Анастасией ему, собственно, здорово повезло, он ответил Предславе:
– Сделаю, что могу. Попробую задержать орду в горах. Думаю, мой сосед, князь Дьюла, поможет нам в этом деле.
Разговор был окончен. Предслава поняла, что добилась всего, чего могла и хотела. Она быстро раскланялась и покинула замок, вдруг почувствовав, как наваливается ей на плечи тяжёлым грузом накопившаяся за долгий путь и бессонные ночи усталость.
Глава 50
Видно, в недобрый час оказался Володарь в печенежских кочевьях. Поначалу приняли его степняки, кочевавшие за отрогами Восточных Карпат, в междуречье Сирета и Прута, хорошо, поили кумысом, вспоминали прежние лихие набеги. Здесь располагался округ Гилы – один из восьми, возглавляемых великими ханами. Каждый из восьми округов в Печенежской земле делился, в свою очередь, на пять более мелких родов, управляемых малыми ханами. Со всеми ими мыслил Володарь потолковать по душам. Нужны, ох как нужны были ему добрые степные ратники!
Ночами у продымленных кизячных костров, запивая жирный пилав[218] будоражащим кровь хмельным кумысом, рассказывал Володарь о жизни в Чехии, о том, какие там добрые пастбища, какие плодородные долины, сколько серебра и меди покоится в горах.
Его слушали, затаив дыхание, многие захотели наняться в дружину. Видно, опостылело степным разбойникам пасти овец на степных просторах да кутаться зимней порой у костров в меховые шкуры. Было время, и наводили печенеги ужас на окрестные народы и земли. Но после того, как потерпели они на Альте жестокое поражение, словно бы надорвались силы, пропал былой боевой дух у печенежских орд. Откочёвывали они, теснимые гузами[219], на запад, к Днестру и Дунаю, обживали болгарское и угорское пограничье.
Более полугода ездил Володарь из кочевья в кочевье, старые воины узнавали его, встречали как друга, молодые же часто сторонились, хоть и не выказывали признаков враждебности. Мало-помалу войско Володаря полнилось. И всё-таки не того он ждал. Думал, пойдут за ним в охотку, со страстью и с пылом, а видел холод и насторожённость. Почему так, поначалу не понимал. Но на одном из ночных привалов близ Белого города на Днестре признался ему один старый печенег, с которым вместе ходил Володарь ещё на Киев два десятка лет назад:
– Иными стали мы. Раздоры и смуты в земле кангар[220]. Не так давно попал к нам в плен один странный человек в высокой чалме. Говорил длинные слова. Называл своего бога Аллахом. Позже обратил в свою веру многих знатных людей. С тех пор и разделилась земля. Одни встали под зелёное знамя Аллаха, другие остались верны старым обычаям. Звенят в степи острые сабли, матери оплакивают погибших сыновей. Нету мира между родами и коленами.
«Вот в чём дело? Они приняли веру бесерменов. Нет, такие мне не надобны. Сколько я набрал воинов? Сотню, не больше. Надо возвращаться. Ни к чему мне ввязываться в сии свары!» – решил Володарь.
«Ничего! – успокаивал он сам себя. – Не здесь, так у ромеев найму добрых ратников. Да и немцы, в конце концов, сгодятся. Им лишь бы платили. Свою власть установлю в Богемии, старого дурака Рыжего отправлю замаливать грехи в монастырь, а Предславу… Я заставлю её стать моей женой! Не захочет по-доброму, возьму силой! Угрозами заставлю лечь на моё ложе!»
Володарь распалялся, как только вспоминал молодую богемскую княгиню. Раньше он не знал таких, как она, женщин. Все, с которыми приходилось жить и которые попадались ему на пути, были слабы и жалки, они слезливо причитали, валяясь у него в ногах, охотно отдавались ему. То были робкие рабыни войны или пленницы, которых присылали к нему прежние соратники – печенежские ханы или польские шляхтичи. А она… она ненавидит его, он это знает, видит, чувствует, и он тоже ненавидит её, ненавидит и восхищается одновременно. Она – истинная княгиня – гордая, непокорная, смелая. Даже Болеслав, даже темница не сломили её волю! Ночами Предслава снилась ему, Володарь словно наяву видел её римский профиль с золотыми огоньками серёжек, ощущал аромат её духов, слышал её голос. Но сон проходил, перед ним снова возникала бескрайняя, поросшая разнотравьем степь с россыпью звёзд на чёрном ночном небе.
В одну из холодных ночей в начале осени в кочевье неподалёку от угорских границ налетели неведомые всадники в кожаных доспехах, с копьями, сулицами и саблями в руках. Едва успел Володарь с немногими нанятыми на службу печенегами добраться до пасущихся близ стана коней и ускакать в непроглядную тьму.
– Они приняли веру арабов, – сказал после Володарю один из «своих». – Хан Куркута считает нас неверными и ведёт войну. Это его люди. Куркута позволил сделать себе обрезание и принял новое имя – Махмуд.
Перевалив через Карпаты, Володарь и его спутники вскоре добрались до берега Олта. Это была уже Угрия. Беглецы перевели быстроногих коней на лёгкую рысь. Володарь пересчитал людей. Оказалось восемьдесят шесть ратников, среди них тринадцать женщин, способных метко стрелять из лука.
«Ну, хоть что-то, – подумал он с тягостным вздохом. – Не с пустыми руками всё ж возвращаюсь».
…Мадьярские конники в лёгких кольчатых бронях, в плосковерхих шапках, оборуженные кривыми саблями, наскочили сразу с нескольких сторон.