«За перевалом в лесу хоронились», – успел определить Володарь, прежде чем петля аркана захлестнула ему шею.
Весь печенежский отряд был вырезан уграми Айтоня и Дьюлы. Самого Володаря, связав за руки, протащили по пыли и камням на аркане. Обливаясь потом, стискивал Володарь зубы от отчаяния и злобы и клял лихую судьбину. Положа руку на сердце, не верил он ни в Перуна, ни в Христа, ни в какого иного бога. Полагался он всю жизнь лишь на свою удачу, на везение, на острую саблю. И ещё он знал, что таких, как он, много! Одним в жизни повезло, другим, таким, как он, – нет. А почему не повезло, почему ведут его сейчас по каменистой пыльной дороге на аркане – об этом Володарь не думал! Искал виновных, не находил, проклинал Айтоня! Зря открылся тогда ему на забороле башни в Араде! А потом вдруг вспомнилась ему юная Анастасия – не она ли настроила против него своего мужа?! Поди, помнит, как ворвался он в княжеский терем в Вышгороде и как ляхи засекли саблей её мамку!
Вконец обессиленного, его грубо швырнули в телегу и повезли в неведомом направлении. Наступила ночь, хмурая, беззвёздная, с холодным, свистящим в ушах ветром. Мерцали факелы, ржали кони. Володарь стонал от боли, досады, безысходности…
Рано утром они были в Араде. Молодой угорский сотник бросил пленника к ногам Айтоня, который, сойдя с коня, встретил их у ворот замка.
– Встань! – резким голосом прикрикнул князь.
Володарь, шатаясь на нетвёрдых ногах, медленно поднялся.
– За что? – спросил хрипло, глядя на Айтоня исподлобья, с дикой ненавистью. – Мы были друзьями, князь Айтонь! Вместе дрались на Буге! Поровну делили добычу! Спали у одного костра!
– Ты слишком высоко захотел летать, Володарь. – Айтонь вздохнул. – Ты задумал беззаконное дело. Решил нанять печенегов и с ними свергнуть князя Богемии. Тебе не удалось твоё дерзкое начинание!
За спиной Айтоня полукругом стояли бароны. Меж ними промелькнуло сияющее лицо Анастасии.
Володарь не выдержал, взорвался, перешёл на крик:
– Ты наслушался бабьих сплетен, Айтонь! Тебя обманули! Твоя жена вложила в твои уши коварные наветы! Она пользовалась твоим доверием! Она снизошла до мести, самой низкой и коварной! О, я отомщу! Я вырвусь из твоей темницы, Айтонь, и тогда ты проклянёшь тот день, когда появился на белый свет!
Он извивался, как змея, дёргался; не устояв на ногах, упал, пытался подняться снова, но тщетно.
– Увести его! Посадить под замок, на хлеб и воду! – рявкнул Айтонь. – Как ты смеешь, грязная свинья, оскорблять здесь княгиню! Довольно тебе, волчина, рыскать по земле! Посидишь в сырой клетке! И клянусь тебе, оттуда ты не выйдешь!
Пленника увели в подземелье, а юная Анастасия, вся дрожащая от страха, вздрагивая от рыданий, прижалась к плечу Айтоня и сквозь слёзы прошептала:
– Князь, мне страшно! Я боюсь! Он угрожал! Это страшный человек! Убей его! Убей!
– Нет, родная! – Айтонь затряс головой. – Я обещал отдать Володаря в руки твоей сестры. Пусть она определяет его судьбу.
– Я напишу ей, расскажу всё, что он тут говорил! Господи, дьявол он, что ли?! Боюсь, боюсь!
Анастасия дрожала всем телом. Айтонь гладил её по щеке, успокаивал, а сам хмурил чело.
Глава 51
В долину Олта, перевалив через увалы лесистых Карпат, ворвалась орда печенежского хана Махмуда-Куркуты. Принявшие ислам степняки преследовали своих соплеменников, которых их враг Володарь увёл в землю угров. Веру свою печенеги сменили, но повадки буйных кочевников остались прежними – снова пылали жилища крестьян-колонов, снова уводили с собой степные разбойники связанных арканами в длинные цепи пленных, снова угоняли в далёкую степь захваченный скот.
Сквозь пожары и густой дым пробирался со своей дружиной, усиленной королевскими отрядами рыжеусых швабов, князь Айтонь к берегу Олта. Ехал впереди всех, зорко, как степной ястреб, взглядывал вдаль: не покажется ли на холмах у окоёма пусть хоть малое, едва различимое тёмное пятно. Тогда следует немедля бросаться в галоп, мчаться наперерез орде, настигнуть её, уже уходящую за увалы, замедлившую свой ход, превратившуюся в клеща-кровососа, который, напившись человечьей крови, теряет способность к быстрому перемещению.
На шее у Айтоня рядом с бронзовым амулетом, изображающим сказочную птицу Турул, – маленький крестик на золотой цепочке. Это Анастасия повесила ему перед расставаньем. Она плакала, выла в голос, молила, чтобы берёг себя. Немолод, чай, не угнаться за молодыми и горячими, уже и удар не тот, и ловкость былая ушла с годами. Айтонь улыбнулся, вспомнив ласки молодой жены.
Печенеги показались за Олтом. Там, на берегу, расположился их лагерь, стояли полукругом обозы, крытые сверху бычьими шкурами. На возах хоронились печенежские жёнки с луками в руках.
Айтонь велел не переходить Олт, встать на ближнем, правом берегу, на холмах, окаймляющих речную пойму. Угорские воины разводили костры, готовили пищу. К самому берегу были посланы дозорные.
Хан Махмуд-Куркута прислал гонца и велел передать Айтоню: он предлагает решить исход сражения в поединке.
– «Зачем мы будем губить зря доблестных воинов? Сойдёмся лицом к лицу и решим, кто из нас более достойный. Если я убью тебя, то завладею твоей землёй, если ты убьёшь меня, то мои люди отдадут весь полон и весь захваченный скот», – так говорил хан.
В шатре Айтоня тотчас был созван совет. Сидели молодые и старые бароны, угры и швабы, думали, как быть. Многие не советовали Айтоню принимать вызов печенега. Куркута был молод и, говорят, обладал недюжинной силой.
Но Айтонь всё-таки решился. Нет, он не чувствовал себя слабым и дряхлым, он ещё покажет всем этим швабам и этому вонючему степняку, как крепка десница внука великого Арпада, как быстр в движениях потомок птицы Турул! Пусть не кичится печенег своей доблестью и отвагой! Пусть получит то, чего хочет.
…Они сошлись, конные, с саблями и обшитыми кожей щитами в руках, посреди широкого поля, на одном краю которого заняли место печенеги, а на другом – угры. Огромный рослый печенег гарцевал верхом на породистой чёрной кобыле, подбрасывая левой рукой, как пушинку, тяжёлую палицу и явно бахвалясь. Облачён он был в ромейскую катафракту[221], на голове сиял русский шелом с наносником. В сравнении с этим богатырём Айтонь выглядел худым и щуплым. Да и его видавший виды колонтарь ни в какое сравнение не шёл с блестящими доспехами противника.
Ударила в голову Айтоню кровь, обидно стало князю: издевается над ним, что ли, печенег? Вырядился, будто на парад, а не на сечу.
Затрубили трубы, забили дробь барабаны. Рванулись навстречу друг другу бешеные всадники. Стихли ратники на краях поля, все они с напряжением следили за единоборцами. Печенег размахнулся, ударил саблей что было силы, Айтонь успел увернуться, резко уйдя вбок. Просвистел и разрезал воздух печенежский клинок.
– Неверный пёс! – раздался над ухом Айтоня дикий вопль.
В мгновение ока опытный воин выпрямился в седле, круто рванул влево, так, что враг оказался к нему спиной. Пропела в воздухе старая подруга Айтоня – острая кривая сабля. Лязгнуло железо, хрустнула кость. Отрубленная рука печенега в боевой кольчужной рукавице, со щитом у локтя, упала под копыта. Взвыл, судорожно хватаясь за плечо, степной богатырь. Повторный удар саблей – плашмя по шелому – довершил дело: вывалился степняк из седла, полетел наземь. Но, видно, воин печенег был добрый – последним усилием достал-таки он Айтоня длинной саблей, отсёк князю половину уха.
В горячке схватки Айтонь поначалу не ощутил боли. Спрыгнув с седла, быстрым движением выхватил он из голенища сафьянового сапога кривой острый нож и, подбежав к упавшему печенегу, перерезал ему горло. Радость победы омрачили жгучая боль, кровь, хлынувшая потоком из раны, и лицо убитого – это был не Махмуд!
«Собака! Батыра заместо себя выставил! Надо думать – вон какой кабан!» – Айтонь скрипнул зубами.
К нему подбежали довольные сотники и бароны, хвалили, хлопали по плечу. Айтонь злился, указывал на мёртвого печенега, держался за ухо. Конюший отыскал в траве серьгу с изумрудом, принёс ему, вложил в ладонь.
Махмуд-Куркута, увидев гибель своего богатыря, не принял боя и, бросив полон, ушёл в степь. Угры гнались за ним до увалов, настигли обозы с женщинами и детьми, захватили их и отогнали за реку. Вечером бароны разделили между собой самых красивых печенеженок. Одну из них притащили к Айтоню. Смуглая черноглазая красавица скалила зубы в белоснежной улыбке, говорила Айтоню, что он – великий воин. Князь прогнал её прочь. Взял другую – старую и некрасивую, нарочно выбрал такую, чтобы взять её к себе на ложе, а утром не помнить ни о ком, кроме Анастасии. Та ворчала и проклинала его, ударяла сухонькими кулачками в грудь. Оказалось, что убитый Айтонем батыр – её двоюродный племянник, а сама она была одной из жён младшего хана. Впрочем, отдалась она Айтоню почти без сопротивления. Плен старая печенеженка считала делом привычным.
Удовлетворив плоть, Айтонь до утра промаялся с ухом. Тем часом печенеженка успела разглядеть крестик и птицу у него на груди.
– Это сильный амулет, – указала она кривым скрюченным перстом на крест. – Он помог тебе победить Булан-бека.
«А может, она права? – подумал внезапно князь. – Ведь в этот крест Анастасия вложила всю свою любовь, веру и надежду. Христос – это Он помог мне уйти от смертоносного удара и направил мою длань».
С той ночи угорский князь Айтонь сделался усердным христианином, хоть и жил, по сути, с двумя жёнами, молодой и старой. Анастасию боготворил, но, к её великому огорчению, печенежскую хатунь не бросил, а звал иной раз разделить ложе. Кочевница напоминала ему о победе над степным батыром, и, лаская её, всякий раз вспоминал Айтонь, как одолел на поединке молодого и сильного врага. Ухо князя со временем зажило, но серьги он с тех пор не носил.
…Обо всех этих событиях Предслава узнала из письма сестры. Хоть и надо было ей что-то решать с Володарем, но пока она отписала Айтоню, чтоб продолжал держать его в узилище. Совсем не хотелось богемской княгине вновь видеть противную рожу крамольника. Да и хватало ей в Чехии и без него хлопот.