– Слугам верным ты, князь, обиды чинишь, а не видишь, что у тя под рукою деется! Не зришь, что по проискам княгини твоей схвачен я был Айтонем! Не замечаешь, что изменяет тебе княгиня твоя втайне!
– То огульное обвиненье! – Рыжий едва не вскочил с кресла. – Сказывал тебе: сыщи доказательства! Что, нашёл ты их?! Нашёл?!
Предслава сидела ни жива ни мертва. По лицу её растекалась мертвенная бледность.
– Где ж я доказательства сии сыщу?! В Айтоневой тюрьме, что ли?! – злобно огрызнулся Володарь.
– А не ведаешь, так как смеешь тут княгиню порочить?! – Зелёный глаз Рыжего источал неистовый пламень. – Эй, стража! Швабы мои верные! А ну, немедля повесить этого вора на площади рыночной! За извет и измену!
Паны на скамьях загудели, как пчёлы в улье. Одни разделяли княжеский гнев, другие сомневались и в душе были согласны с Володарем.
Предслава почувствовала, поняла: настал её час. Поднялась она с мягкого кресла, взметнула длань, призывая панов успокоиться. Сказала во внезапно воцарившейся тишине:
– Велики вины воеводы Володаря перед Богемской землёй. Много зла причинил он людям и на Руси, спору нет. Но правда, что помогал он мне и супругу моему из плена польского бежать. И в Моравии храбро бился, то тоже было. Потому, – у неё на миг перехватило дыхание, – полагаю, казнить Володаря не след. Пущай сидит в замке своём в Угерске-Градиште под стражей! Слова твои, обвиненья облыжные, Володарь, прощаю, – обратилась она к пленнику. – Ибо мыслю: в заключенье тяжком разум твой помутился. Злобою пышешь. А ты злобу уйми, волче! И ступай с миром!
Снова воцарилась в зале тишина, она показалась Предславе жуткой и долгой, хотя продолжалась всего несколько мгновений. Затем паны разом стали кричать, почти все они поддержали предложение княгини.
– Верно княгиня сказала!
– Негоже вешать-то. Много добра содеял воевода.
– Мудрая наша княгиня! Правильное решение!
Слово взял Рыжий.
– Хотел я, Володарь, казни тебя предать! Но княгиня заступилась за тебя. Что ж, швабы мои верные! Увезите крамольника в замок его и крепко сторожите там, чтобы не сбежал и нового зла не сотворил! Барон фон Штернберг! Тебе поручаю нарядить охрану!
Радовался ли Володарь, что так вышло? Да, радовался! Но радость его перемешана была с горечью. Как так, эта девчонка, изменница мужу своему, распоряжается здесь и определяет его судьбу! Но вместе с тем сохранилась у Володаря надежда. Когда-нибудь, не сейчас, всё, быть может, вернётся на круги своя – и он, сын червенского старейшины, вернёт себе славу, почёт и власть. Не в Чехии, так в другом месте. И тогда она (она!) узнает, чего он стоит!
С этой надеждой и отправился Володарь на той же крытой соломой телеге под надёжной охраной неподкупных швабов в Угерске-Градиште, в даренный ему некогда Рыжим замок.
Опять лежал он, раскинув в стороны худые костлявые руки с иссиня-багряными следами от ремней, опять смотрел в небо, на сей раз пасмурное, затянутое серыми тучами. Медленно плыли эти тучи ему навстречу, лохматые, густые, временами срывался и моросил мелкий дождь, холодные капли неприятно ударяли в лицо.
Жизнь продолжалась, он остался жив и лишь на время отступил, отказался от своих далеко идущих планов.
Глава 55
Грамота Позвизда ожидала Предславу наверху, в библиотеке. Доставили её из Луцка русские купцы, которые держали путь в немецкий Регенсбург. Как только уладилось дело с Володарем, княгиня поднялась по крутым ступеням винтовой лестницы и с нетерпением развернула пергаментный свиток. Велела позвать пана Леха. От него у неё не было тайн. С мудрым добрым стариком хотела Предслава поделиться самым сокровенным, всем, что накопилось на душе.
«Здравь будь, дорогая сестрица! – писал Позвизд. – Извини, не написал тебе ранее. Дел было невпроворот. Так Бог положил, что далеко мы теперь друг от дружки, невесть сколь лет не виделись. Сказать тебе о многом хочется, да всё как-то недосуг. Ныне сижу во граде Луцке на столе, порубежье западное от ляхов и прочих ворогов оберегаю. Позапрошлым летом ходили мы с Ярославом в Польшу, по Бугу и Висле прошлись, порубали шляхту. До Бреста-Куявского дошли, продрались чрез дрягву непролазную, но далее на Гнезно идти не решились. Попугали Болеслава, и довольно покуда. Не хватает ратников у нас, а тут ещё Мстислав, брат наш, крамольничать измыслил. Мало ему стало Тмутаракани, на Чернигов, на Киев зариться вздумал. Ярослав в ту пору в Суздале был, голод там случился, дак обоз хлебный снарядил я. Окромя того, подняли в Ростовской земле головы волхвы, много их Ярослав похватал и повесил. Мстислав, про ту трудноту сведав, тотчас из Тмутаракани выступил. В дружине же еговой, как бают, немало ясов, касогов да иудеев хазарских. Черниговцы его приняли, на стол посадили. Ярослав супротив его выступил с варягами и с новогородцами. У Листвена сеча злая была, и одолел Мстислав. Но кияне Мстислава не приняли. Ныне сидят в Киеве Ярославовы воеводы, сам же Ярослав в Новгороде обретается. Станислав, другой брат наш, Смоленск получил, я же в Луцке пятое лето княжу. В дружину свою набрал свеев, такожде ятвягов немало да местных, лучан. Ходили нынешним летом со Станиславом вместях на Свиноград – городок такой есть под Червеном. Окрест града – сплошь болота, гати мостить пришлось, намаялись. Но зато без боя почти что град взяли, прогнали в шею шляхту с кастеляном во главе. Городок сей обновил я, стенами обнёс, посадника поставил, Свена – нурмана. Муж смекалистый, и на рати крепок. Сестра наша Мстислава нынче у меня в Луцке живёт. Постриг приняла во Владимире-на-Волыни, да не ужилась с тамошними черницами, ко мне в дом попросилась. Принял: одного отца дети, куда денешься. Единожды, давно уж, пять лет тому, подружку нашу Майю Златогорку повстречал. Нищенкой бродит из веси в весь. Жаль, не признал её сперва, а после уж и сыскать не смог. Словно сквозь землю провалилась. Потом сведал: искалечена она была сильно в сече с ляхами, едва ли не ходить заново училась. О тебе, милая Предслава, все весточки ловлю, купцы баяли мне, в Богемии ты ныне, за князем Рыжим замужем. Ещё слыхал, сын у тебя. Мне вот, к несчастью великому, Господь деток не дал. Супруга моя, дщерь Эрика Свейского, родила робёнка, да помер тот во младенчестве, а более родить она не может. Стара уж, верно. Но живём мы с ней по-доброму, равно как и с братией Ярославом да Станиславом. Ярослав средь нас старший, мы ему, яко старшему, покорны. И кабы не Мстиславова котора, жили бы по-доброму нынче. Но, даст Бог, замиримся вборзе. Покуда грады наши крепко стоят, Луцк же, яко сторож, рубежи западные охраняет. Ежели б, сестра, свидеться нам когда! Скучаю по тебе. Вспоминаю часто, как в Киеве в саду расставались мы с тобою, когда отец стол мне дал. С той поры токмо грамотками и обменивались. А после Болеславова нахожденья, почитай, и вовсе друг дружку потеряли. Нынче купца одного сыскал на рынке в окольном граде, вручаю ему грамотку сию. Думаю, человек надёжный, доставит её тебе. Сам он лучанин, но в разных странах бывал, много что повидал. Нам со княгинею о восточных землях рассказывал дивно. Ежели что, пиши мне, сестрица, о жизни своей. А будет туга какая, ведай: в доме моём всегда приют найдёшь, равно и для сына своего. Брат твой Позвизд».
Предслава прочитала грамоту вслух пану Леху.
– Добрый у тебя брат, – задумчиво промолвил старый пан. – Верно, в отца своего Владимира вышел. Видно, здорово он Болеслава Польского покусал! Свиноград оттягал у ляха! Смело!
– Так, пане. Да токмо, гляжу, снова разор в земле Русской. Святополка Бог прибрал, дак Мстислав бузит. По разуменью моему, в мире братья, одного отца дети, жить должны.
– Оно так, дочка. Да токмо сколь вот я годов небо копчу, столько и вижу, как братья родные, князья да короли, тузят друг дружку почём зря. Что далеко ходить – вон Вацлав Святой от родного же брата убит.
– Тесен мир, – вздохнула Предслава. – В нашей же, пан Лех, семье, где все от матерей разных, ни о какой любви и вовсе говорить не мочно. Окромя Позвизда да Анастасии, почитай, ни с кем я дружна не была. Ну, Мстислава ещё, Ярослав хроменький. А вот, скажем, Станислава вовсе не помню. Родные же братья, Изяслав да Всеволод, померли, когда ещё совсем мала я была. И вот, пан Лех, как судьба людей сводит. Брата моего Всеволода Астрида убила, крулевна свейская. А ныне она – супруга Позвизда. Никак в голове се не укладывается. Я ещё, помню, маленькая, как узнала о Всеволодовой гибели, отцу поклялась, что сию Астриду сыщу и убью. – Предслава грустно усмехнулась. – Вот как.
С паном Лехом они проговорили весь вечер. Старый пан в последнее время часто болел. С грустью думала Предслава о том, что и с этим добрым человеком, ставшим для неё верным другом и советчиком, скоро настанет пора прощаться. С ним, конечно, она делилась многим, но было такое, о чём никогда не скажет она никому.
Вскоре она поняла, что беременна, и мучалась в догадках, кто же отец её будущего ребёнка, Матея или Рыжий? Зачала ли она в ночь расставания с любимым в шатре на берегу горной речки или чуть позже, в постели с мужем? Хорошо, что ни Рыжий, ни ясновельможные паны не поверили, кажется, словам Володаря. А если всё-таки Рыжий поверил и только не подал виду? Тяжело было Предславе, и сомнениями и тревогами своими поделиться ей было не с кем.
…Она разрешилась от бремени ранней весной, когда в Праге с островерхих крыш домов капала звонкая капель, а наполненная талыми водами Влтава грозно бурлила и ярилась, неся по течению вырванные с корнем деревья. В горах срывались вниз камнепады, сильным градом побивало посевы. Лето обещало быть, по всем приметам, дождливым и холодным, как не раз случалось в последние годы.
Впрочем, день родов выдался ясным, солнце сквозь слюдяные стёкла проникало в ложницу и освещало изнурённое бледное лицо молодой матери. Явилась повитуха, показала ей сына. Почему-то от сердца отлегло, когда увидела Предслава рыжие волосы и зелёные глаза младенца.
«Прямь как князь Рыжий! – Она не удержалась и прыснула со смеху. – Надо ж, экий уродился. И власы-то густые какие и вьются. А голосит как! На Конрада-то непохож вовсе».