– Может, сведала что о тебе, а потом и молвит, – засомневался другой лях, седой, со шрамом на челе.
– Да нет, пан Збигнев. Слыхал я не раз: есть такие бабы. Дар провидения им даден. Богом или чёртом, не ведаю. Верно, и сия жёнка из них, – возразил полный низкорослый шляхтич, возлежащий на боку на соломе.
Болеслав, тяжелым шагом, неуклюже переваливаясь, как медведь, подошёл к беседующим и остановился перед Янасем.
– О какой такой жёнке речь ведёте, мужи добрые? – вопросил он, щурясь. – Что за пророчица еси?
– Да ты, княже, ся не заботь! – отозвался Ежи из Тарнува. – Так, болтаем от неча деять.
– А всё же? Что за жёнка? – допытывался Болеслав.
– Да приплелась тут одна, невестимо откуда. Говорит, грядущее ведает. Да только какая ей вера! – неохотно отмолвил пан Янась.
– Вот что, – заключил Болеслав. – Приведи-ка сию ведьмицу заутре ко мне. Там и поглядим, каковы её провещания. А покуда! – Князь плюхнулся на лавку. – Нацедите-ка мне медку хмельного. Выпью с вами, панове, вспомянем, как в походах честь, славу да ночи у костра мы с вами делили.
– Слава, слава князю Болеславу! – возгласил, вскочив с соломы, полный шляхтич.
Сомкнулись чары, и закипело в гриднице веселье. Румяная поджаристая кабанья туша оказалась как нельзя кстати.
…Жёнку в чёрном платке и повое на голове доставили к Болеславу на рассвете. Хмельной князь, увидев перед собой довольно молодое красивое лицо, на котором виднелись следы от ран и морщины, с усмешкой спросил:
– Ну, сказывай, кто ты еси? Волховица, что ли? Дак для такой у меня на площади дрова заготовлены. Тотчас огонь разведём.
– Не разведёшь, князь, – прошелестел тонкий усталый голос.
– Енто почто ж?
– Пото как час мой ещё не пробил.
– Гляжу, смелая шибко. А ну как прикажу тотчас связать тя – и на костёр?!
– Не прикажешь, князь. – Ответ был твёрд, голос спокоен.
Болеслав начинал гневаться.
– А ведаешь ли, кто я?! – с угрозой, глядя в светло-голубые глаза вещуньи, спросил он.
– Как не ведать. Князь ты польский. Корону тебе златую из Рима везут. Корона та с зубцами наверху, с камнями самоцветными. Ждёшь не дождёшься ты, когда возденут её на чело твоё. Королём стать жаждешь.
– Вот как? Что ж, верно, жду я корону. Но откудова ты про неё ведаешь?
– Вижу, и всё.
– И что ж ещё видишь? Стану я королём?
– Станешь, князь. Но возле сей короны гроб вижу, и ты в нём возлежишь. Ещё вижу, как горят огни купальские в ночи на Татрах и на Бескидах. Летом, в пору солнцеворота, приберёт тебя Всевышний, князь.
– Что?! – заорал Болеслав. – Да врёшь ты всё!
Ему вдруг сделалось страшно. Светлые глаза пророчицы будто пронизали его насквозь. Князь пошатнулся на нетвёрдых ногах и упал бы, если бы не шляхтичи, которые подхватили его и вынесли из палаты.
– Вот что, ведунья, – обратился к женщине пан Янась. – Ступай-ка отсюда, покуда жива. И ни о чём, что тут было, никому не сказывай. Лучше отрекись от своих слов. Гневен князь наш почасту бывает. Бога благодари, что цела.
Пророчица лишний раз уговаривать себя не заставила. Тотчас исчезла она, словно растворилась в тёмном мрачном переходе замка, и Янасю вдруг показалось, что и не было её вовсе. Просто привиделась им всем какая-то чушь. Бывает такое иногда после бурно проведённой ночи с чарами крепкого мёда и пенистого ола. Он и князю Болеславу после, как тот пришёл в себя, объяснил, что никоей ведуньи вовсе не было.
– Что ж за болтовня тогда её про гроб была… – Болеслав хмурился, чесал пятернёй затылок, пытался представить себе эту жёнку, но не мог вспомнить ничего, кроме чёрного платка да ярко-голубых глаз.
– Чур меня, чур! – Он положил крест и три раза плюнул через левое плечо.
В тот час в городские ворота Гнезно въезжал на караковом жеребце гонец. Вёз он с собой радостную весть: в Польшу прибыла золотая королевская корона.
…Король польский Болеслав, прозванный хронистами Храбрым, окончил свой живот[222] в день 17 июня 1025 года от Рождества Христова. Было ему пятьдесят восемь лет. Добился в своей жизни Болеслав многого, княжение его было временем первого, самого раннего, расцвета Польши, он укрепил, как мог, своё отечество. Но мечта о Великой Славонии, о единении всего славянства под своей властью и католическим крестом так и осталась мечтой, химерой, ибо невозможно соединить в жизни то, что не подлежит соединению. О чём думал Болеслав перед смертью? Наверное, что не достало ему сил, что ошибкой оказался его поход в далёкий Киев, что нет у него достойного наследника. А ещё, может, вспоминал красивую гордую княжну, которую обесчестил и которая не простила ему своего позора, отвергнув его любовь и насмеявшись над великой, но несбыточной мечтой.
Его похоронили в родовой усыпальнице Пястов в Гнезно, в раке из мрамора. Рядом с гробом поставили меч – символ власти. О мече этом, прозванном «щербец», сложили после разные небылицы. Мы не станем о них вспоминать, скажем лишь, что по смерти великого правителя вступила Польша в эпоху междоусобиц и потрясений.
Глава 58
Весть о смерти Болеслава застала богемскую княгиню в Праге. Маленький Владимир в очередной раз простудился и болел, за ушами у него высыпали маленькие гнойнички. Ребёнка мучили боли, он плакал и метался по подушке. Предслава не отходила от его ложа и с тревогой смотрела, как придворный врач-сириец заставляет малыша при помощи няньки, которая отвлекала чадо погремушкой и игрушечным деревянным коником, принимать ложечку горького настоя целебных трав.
– Ну вот, теперь на поправку пойдёт сын твой, княгиня, – говорил сириец. – Такая болезнь часто бывает у маленьких детей.
Слова лекаря обнадёживали Предславу, но тревога всё-таки не рассеивалась. Старший её сын, Конрад, был намного здоровей и крепче хиленького Владимира, с ним она не пережила таких, как теперь, волнений.
Бледная после двух бессонных ночей, молодая женщина со вздохом поднялась и проследовала по тёмному переходу в палату супруга. Рыжий только что вернулся с заседания княжеского совета и показался ей слишком оживлённым. Он быстро переоблачился в чёрную монашескую одежду, перетянулся поясом из бечёвки и босым поплёлся в домовую часовенку. Там князь обычно проводил на коленях не менее часа. Он истово молился, отбивал поклоны и рыдал, моля Господа простить ему тяжкие грехи. Поминал убиенного зятя, отравленного князя Владивоя, изуродованного брата. Слёзы ручьём катились из зелёного глаза. Предслава, на сей раз проследовавшая со свечой в руке за мужем, только и слышала доносившиеся из угла, в котором застыл перед иконой Спасителя Рыжий, всхлипывания и тихие причитания.
Она тоже опустилась на колени, обронила горькую слезу, прочитала молитву по-славянски.
– Спаси, Господи, и помилуй чадо моё малое Владимира! Пошли ему здоровья, дай силы одолеть хворости! – шептали сухие вздрагивающие уста.
Рыжий внезапно поднялся с колен и повернулся к ней.
– Пойдём! – шепнул он и взял жену за локоть.
Предслава недоуменно уставилась на него. Что-то не задержался сегодня князь в часовне. Или хочет сообщить ей нечто важное?
Они шли по долгому каменному переходу, поднимались по лестницам, проходили через светлые просторные залы со слюдяными окнами.
Рыжий вдруг заговорил:
– Добрые вести пришли из Гнезно. Наш с тобой главный враг, Болеслав, помер. Праздновал свою коронацию. – Князь злобно скривил беззубый рот. – С перепою, верно, и загнулся. За сердце схватился и упал замертво. Не успел порадоваться титулу королевскому и короне золотой. Так вот, Софьюшка, наказал его Всевышний за грехи. Гордыня Болеслава обуяла, она, проклятая, во гроб его ввергла!
Предслава вскрикнула от неожиданного известия и выронила из десницы свечу. Рыжий ногой загасил пламя.
«Ну вот. Умер. Лёг во гроб. И что дальше? Чего добился в жизни сей убивец и грабитель?! Что оставил после себя?! Сожжённые сёла, испоганенные города?! Жёнок понасиленных?! Сыновей, которые готовы друг дружке глотки перегрызть?! И мечта сия бредовая о Великой Славонии – она тоже умерла с ним вместе!» – проносились в голове Предславы мысли.
Она едва не бегом бросилась в свои покои, рухнула на лавку, сжала ладонями виски. Было отчего-то жутко, страшно. Это был и страх неизвестности, и страх пережитого, который с годами хоть и несколько притупился, но не покидал её, постоянно напоминая о себе. А ещё был страх Господень – то был как будто вовсе и не страх даже, а некое благоговение перед безмерной силой Всевышнего, перед Его могуществом, в сравнении с которым так малы и ничтожны людские дела и судьбы.
– Господи, прости ему грехи его! – словно сами собой прошептали уста.
Некоторое время она сидела, вспоминая всё то зло, что причинил ей покойный. Злорадства, какое прочла Предслава на лице Рыжего, она совсем не испытывала. Наоборот, она скорбела о погубленной душе надменного поляка и размышляла о бренности людских судеб. Как мало всё-таки дано человеку! Как мелки все они в сравнении с Господом, с Его волей!
Постепенно думы о Болеславе оставили молодую княгиню. Верх взяло беспокойство о своём чаде. Предслава поспешила в детскую светлицу.
– Успокоился. Заснул. И жар спал как будто, – поднялась ей навстречу холопка.
Предслава приложила ладонь ко лбу спящего Владимира. Да, кажется, не столь горячо чело младени.
Она перекрестилась и снова, встав на колени перед иконами, зашептала молитву.
За спиной послышались знакомые шаги. В палату вступил Рыжий.
– Я вижу, ты вовсе не рада смерти нашего врага, – с едва скрываемым изумлением пробормотал он. – Почему так? Или этот лях не только тело, но и душу твою похитил?
– Перестань! – Предслава недовольно поморщилась. – Да, я не рада. Потому как не привыкла радоваться ничьей смерти.
– Вот как… – В словах Рыжего слышалась насмешка.
– Прошу тебя, говори тише. Наш малыш заснул. Слава Христу, ему лучше.
– Не прикрывайся сыном, – злобно проворчал Рыжий.