Предслава не выдержала. Гордо вскинув вверх голову, она гневно изрекла:
– Разве не с тобой нас венчали, не с тобой меня соединил Всевышний? Я родила тебе двоих сыновей. Что ещё? Хочешь любви моей? Имеешь меня, как токмо желаешь. Но большего от меня не требуй. Помни, как и когда мы с тобою повстречались. Тяжкий плен – вот что связало нас. Рада ли я? Да, рада. Умер наш враг, с ним вместе падёт величие Польши. Но я – женщина, князь. И меня больше беспокоит болезнь сына, чем гибель врага.
Рыжий внезапно прослезился, задрожал всем телом, прошептал сквозь слёзы:
– Прости.
Предслава смотрела на него со смешанным чувством презрения и жалости.
…К вечеру состояние маленького Владимира заметно улучшилось, он с аппетитом поел и снова крепко заснул. На душе у Предславы полегчало, после двух тревожных ночей она на сей раз тоже спала крепко, и снился ей луг с зелёной травой и жёлтыми огоньками одуванчиков. Этот луг был родом из её детства, из приднепровских просторов, он напомнил ей о родине, об отчем доме, о близких людях, которые остались там.
Утром, вспоминая сон, Предслава твёрдо решила, как только представится возможность, побывать на Руси.
Она взяла на руки маленького Владимира, крепко расцеловала его, уже явно выздоравливающего, и тихо спросила:
– Ну, сынок, как, поедем с тобою ко мне на Русь? Города светлые увидишь, реки среброструйные, поля широкие. А уж простор какой там! А дышится сколь легко! А церкви, а терема как украшены!
Владимир в ответ смеялся и болтал в воздухе крохотными ножками.
Глава 59
Лаба в окрестностях Либице извилиста и неширока, протекает она между грядами холмов, петляет по низменной долине, серебрится тонкой змейкой, журча по округлым зеленоватым камням. Берега поросли буковым и дубовым лесом, местами таким густым, что, по рассказам дружинников, иной раз мечом приходилось им прокладывать путь через непролазную чащу. Лишь дикий зверь обитает в таком лесу, человек в нём – гость редкий.
Странным казалось Предславе, что совсем близко от города, ещё недавно соперничающего с Прагой за первенство в Богемской земле, а теперь понемногу хиреющего, можно встретить дикого медведя или волчью стаю. А то, бывало, и рысь бесшумно спрыгнет с дерева на спину, и тогда горе путнику. Перегрызёт лютый зверь острыми зубами позвонки, и поминай, как звали. Даже и скелета после не сыщут – всё засосёт мрачный лес с его раскидистыми вековыми дубами. Дубов таких неохватных, гигантских в Богемии и соседней Польше – без числа. Пан Лех как-то рассказал Предславе, что из корней одного из этих могучих деревьев в предгорьях Бескид берут истоки сразу три великие реки – Сан, Тиса и Днестр. Ветви и стволы дубов покрыты зелёным мхом, вокруг них бродят стада косуль и полосатых диких свиней, кормящихся желудями. Почему-то Предслава при виде их вспомнила о грамоте Позвизда. Брат упоминал город Свиноград где-то неподалёку от Червена. Не от таких ли свиней и названье своё получил сей город? Тоже, верно, дубов много в тех краях, и бук растёт такожде – древо крепкое, прочное, стены городские из него часто возводят.
В Либице, в каменном замке на круче над Лабой, когда-то правили Славники – князья племени зличан. Отец Рыжего, Болеслав Второй, подчинил своей власти непокорное упрямое племя и разрушил крепостные стены. Потом их возвели вновь, опасаясь нападений ляхов и немцев.
Замок произвёл на Предславу впечатление мрачное и унылое, он казался некоей застывшей каменной громадой, тяжело нависшей над речной долиной. Зато вокруг него, в слободах и сёлах, жизнь кипела. Было время летнего солнцеворота, и ночью зажглись над гладью реки купальские костры.
Предслава видела из окна замка, как мелькают далеко внизу огоньки и как к ним, словно мотыльки, сбегаются люди. Как бы хотелось и ей сейчас оказаться там, на лесной лужайке или на речном берегу! Она прыгала бы через огонь, смеялась бы, предавалась беззаботному веселью, забыв на время, что она – княгиня и мать. Себе на голову надела бы она венок из жёлтых одуванчиков, как простая деревенская девушка, вместе с другими она топила бы деревянного Купалу в воде, с притворными слезами и последующим за ними громким хохотом. Разрывала бы в клочья соломенное чучело Марены и зарывала бы его на огороде на урожай. Украшала бы венками и лентами купальское дерево, скатывала от костра вниз к реке огненное колесо, знаменующее поворот солнца на зиму. А ночью ходила бы в лес смотреть, как цветут волшебная разрыв-трава и папоротник. Но разве возможно такое?
Предслава покосилась на застывшего у дверей Халкидония. Евнух неусыпно несёт охрану своей госпожи. Так велел ему Рыжий, так повелось во многих княжеских семьях, таков обычай, пришедший из Ромеи.
В старом Либицком замке сейчас необычно шумно, здесь остановился весь княжеский двор со стольниками, кравчими, конюшими, пажами и холопами. В Чехии, как и в соседней Венгрии, было принято, что князь в течение года объезжает замки в своих владениях. Прожорливый двор поедает скопленные в замках обильные запасы пищи, а потом перебирается в следующее место, с весельями, кривляньями шутов и скоморохов и грохотом бубнов.
Пиршества быстро утомили молодую женщину. Она давно покинула гридницу и вернулась в отведённые ей покои наверху. Прошла в детскую, стала укладывать спать сыновей.
– Мама, а правда, что польский князь умер? – спрашивал Конрад.
– Да. Ты спи, не думай ни о чём худом.
– А правда, что он твой враг был? Самый главный враг?
– И то правда.
– Значит, ты радоваться должна, что он умер. А ты не рада. Почему так?
Предслава вздохнула.
– Нельзя, сынок, радоваться смерти. Пусть хоть и враг твой умер, – наставительно промолвила она. – Господь заповедал нам прощать врагов своих. Запомни.
Она взбила подушку, уложила Конрада на кровать, накрыла простынёю. Подошла к постели годовалого Владимира. Ребёнок тихонько попискивал, протягивал руку, показывал куда-то за окно.
– Перестань. Спать! – тихонько цыкнула на него княгиня.
Владимир заговорил, заверещал едва разборчиво, Предслава разобрала только: «Мама!»
– Здесь я, маленький мой! – Она принялась целовать чадо, отмечая, какой же у неё Владимир всё-таки рыжий и как много волос у него на теле.
«Прямь стойно зверушка какая мохнатая», – удивлялась княгиня, заботливыми руками укладывая ребёнка в кроватку.
Как любила она своих малышей, как радовалась своему материнству! Умильно смотрела на то, как возили они по ковру деревянные игрушки, как учились ходить, как смеялись, резвились, бегали по саду в Пражском Граде. Хотелось, чтобы в будущем дети её держались друг за друга, чтоб не было промеж ними вражды, такой, какая вспыхнула на Руси между её братьями.
Конечно, братья почти все были от разных матерей, а покойный отец приблизил к себе только Бориса и Глеба – сыновей от греческой царевны, к остальным же относился, как к пасынкам. Вот и ненавидел тот же Позвизд – Мстислава, Святополк – Ярослава, росли они чужими один другому и видели в брате лишь соперника в будущей борьбе за столы, за города и земли. Ну, пусть так, пусть отец допустил ошибку, хотя зачем плохо думать об умершем. Её, Предславу, отец всегда любил и привечал, грех жаловаться. Но вот её дядья, Ярополк и Олег! Ведь были же они родными братьями, оба получили хорошие уделы. Однако Ярополк поднял на Олега меч, пошёл на него ратью и погубил. Или дед Рыжего, князь Болеслав Крутой. Он тоже убил в борьбе за чешский престол родного брата, хотя, говорят, и каялся потом, и клял себя за злодеяние. Выходит, там, где стоит княжеский или королевский трон, братние чувства тают, любовь гаснет и уступает место ожесточению и ненависти? И родная кровь – пустой звук? Или упустили своих чад гордые незаботливые матери – венгерская жена князя Святослава Игоревича, дочь князя Рокса, носившая то же славянское имя, что и она – Предслава, и богемская княгиня Драгомира, ненавидящая христиан? Может, так.
Не по себе становилось Предславе от подобных дум. Она не знала, как сделать, чтобы её сыновья любили друг друга, чтобы не враждовали в будущем, а держались вместе. Пусть Конрад старший, а Владимир ходил бы у него под рукой. Но будет ли так? А вдруг Владимир станет таким же, как Рыжий, жестоким деспотом, не брезгующим ничем для достижения своих целей? Предславе не верилось, что такое возможно. Но ведь и у Рыжего была мать, и тоже она, наверное, не верила, что её сын станет покушаться на жизнь своих братьев. Рыжего сломал плен, сломало подземелье, сделался он богомольным и жалким. А если бы не было плена? Что тогда? Или погиб бы сам, или погубил бы братьев и всю землю свою!
Встав на колени перед иконами, Предслава горячо и долго молилась. Она просила у Богородицы даровать своим сыновьям мир и покой.
«Буду воспитывать их в любви друг к другу. Конрада заставлю за маленьким Владимиром присматривать. Пусть водит его за руку, следит понемногу за братцем, играет с ним, заботу о нём имеет. А младшего следует научить уважать старшего». Всё вроде бы казалось простым и понятным, но сердце болело. Как-то сложится судьба её чад?
Предслава долго стояла над кроватками и смотрела на спящих сыновей. Вот Конрад потянулся во сне, повернулся на бок. Владимир спал тихо, лишь слышала Предслава его едва различимое посапывание.
Понемногу она успокоилась, отошла от тяжёлых мыслей и забот. Легла, потушила свечу, вспомнила невзначай, что с утра Малгожата звала её с собой на реку. Место, говорила, есть одно, можно будет раздеться и выкупаться в воде, никто не узрит.
Предслава неслышно поднялась, выглянула в переход, подозвала сторожившего покои Халкидония.
– Заутре на рассвете сопровождать меня на реку будешь, – велела она.
Евнух приложил руку к сердцу и склонился перед ней в низком церемонном поклоне. Княгиня с укоризной качнула головой.
– Кажен раз можешь не кланяться тако. Не Ромея тут у нас. Порядки попроще, – сказала она и по-доброму улыбнулась верному слуге.