– А меня, Божена, Володарем кличут. Сам с Волыни я родом, из Червена града. Воеводой был, да напакостил князю со княгиней. Вот и сижу здесь. А всё гордыня! Верно в Библии-то сказано. Захотел сесть повыше, вот и получил.
– Ох, жалко мне тебя, пан! – завздыхала Божена. – Гляжу, пьёшь ты излиха. Всё, видать, никак не успокоишься, не смиришься. А ты прежнее-то позабудь. Живи себе, пущай и под стражей, книжки тамо читай.
– Одинок я, Божена. Вижу, и ты одинока такожде. Дак, может…
– Что, на ночку прийти к тебе, утешить? – Пухлые уста жёнки расплылись в широкой улыбке. – Что ж, пан. То я завсегда.
Она внезапно задорно хихикнула.
– Ты токмо не пей, пан. А то, сам ведаешь…
Женщина снова засмеялась, и Володарь, глядя на её молодое, исполненное свежести и веселья лицо, невольно улыбнулся.
Настроение его после разговора с Боженой заметно улучшилось. Он долго ходил по заборолу, и уже не казались постылыми, надоевшими до чёртиков ни ров с мутной водой, ни частокол на валу, ни луг с пасущимися коровами.
Володарь давно не имел женщин. Когда-то, в молодости, был влюблён в дочь одного богатого купца, но тут на родной Червен нагрянули дружины князя Владимира, и попал он, ещё совсем отрок, в плен. Его выучили, поселили в княжеском доме, а купеческая дочь, потерявшая во время штурма Червена обоих родителей, пошла по рукам женолюбивых дружинников. Она опустилась, стала гулящей девкой, отиралась в пригородной корчме и потеряла для Володаря всякую привлекательность.
Позже, в степи печенеги приводили к нему молодых невольниц, Володарь удовлетворял с ними плоть и после равнодушно раздавал своим соратникам. Ни одна из них не взволновала его душу.
А потом была служба Болеславу, были иные женщины – немки, славянки, ятвяжки и была она – юная княжна с пронзительными серо-голубыми очами, ненавидящая его, неприступная и прекрасная. Он и ненавидел, и любил её одновременно, он скрежетал от злости зубами и восхищался её умом и красотой. С годами Володарь понял, что без неё, без Предславы, без её очей жизнь его многого лишится. Не потому ли предался он пьянству, что потерял надежду хоть когда-нибудь её увидеть? Да, конечно, было стремление к власти, к славе, порой думы о своём восхождении, о княжеском троне заслоняли все иные чувства, но она, в прошлом русская княжна, а ныне богемская княгиня, всегда жила где-то в его подсознании, о ней он мечтал холодными одинокими ночами, с ней, положа руку на сердце, мечтал разделить власть. Понимал, что это невозможно, но всё одно предавался безумным мыслям. Нельзя ведь запретить человеку мечтать. Когда же всё в его жизни рухнуло, наступило ощущение унылой безнадёжности. Но жизнь не кончилась, жизнь продолжается – это Володарь понял после встречи и разговора с Боженой. Казалось, именно она, такая женщина, которая могла утешить, успокоить, унять душевную и телесную боль, и нужна была ему теперь.
…Она пришла вечером стелить ему постель, всё с той же милой широкой улыбкой взбила подушку, а затем, когда стражи удалились из покоя, быстро скинула сорочку и юркнула под одеяло, обхватив Володаря руками за бёдра. Она была горяча, страстна, яростна, она тискала его закисшие от безделья мышцы, возбуждала, жаждала, требовала от него любви. И Володарь охотно подчинялся её желанию, ощущая в душе и теле подъём и отодвигая, отметая прочь горести и печали свои. Наступил конец страхам и тяжким воспоминаниям. Новая жизнь начиналась для сына червенского старейшины.
Глава 62
Предслава сама не ведала, что заставило её посетить это место, о котором раньше столь часто слышала. Или то говорливая пухленькая Малгожата наболтала ей про дыру в земле, про пропасть безмерную, откуда начинается дорога в царство мёртвых, в Навь древних славянских сказаний?
Пропасть сия, как узнала Предслава, находилась на полпути между двумя главными моравскими городами – Оломоуцем и Брно. Как раз было ей по пути, ездила она в окружении свиты и под охраной рыжеусых швабов по недавно отобранной у ляхов области, показывалась народу, раздавала людям на городских площадях мелкие гроши, учиняла пиры с овощами и рыбой. Так же когда-то давно, в пору её детства, поступал покойный родитель. Помнила Предслава шумные пиры на киевском княжьем дворе, но помнила и другое – заботу имел князь Владимир о простых людях. Знал, когда и чем кого угостить, зорко приглядывал за боярами, приближал к себе выходцев из простонародья, ставил их на должности, возводил в сотские, тысяцкие, воеводы. Предславе казалось, что Рыжий, в отличие от отца, о народе своём вовсе не думает, дни он проводил в молитвах, а меж тем власть в земле чехов всё крепче брал в свои руки его племянник Бржетислав, сын Удальрика. За него стояли молодые паны и шляхтичи, в нём видели чехи и моравы человека, способного вернуть стране былое величие времён Болеслава Грозного. Бржетислав обещал ворваться в Польшу и сровнять с землёй Краков – город, в котором столь много лет томился в заключении нынешний чешский владетель и где, по насмешке судьбы, она, Предслава, надела на его перст золотое обручальное кольцо.
…Кони медленно, осторожно ступая, шли по Моравскому Красу[233]. Копыта гулко ударяли по камням. Вокруг были голые скалы с вкраплениями леса, местами они перемежались с руслами узеньких речушек. С холма на холм, с вершины на вершину двигалась плотная цепочка всадников и всадниц. Предслава, в корзне голубого цвета с серебряной застёжкой-фибулой у плеча, надетом поверх багряного платья, перетянутого тканым поясом с широкой пряжкой, в сафьяновых сапогах с боднями, в княжеской шапочке с парчовым, затканным крестами верхом, держалась вслед за передовыми шляхтичами из свиты, которые показывали ей дорогу. Вот они выехали на голое безлесное место, удары копыт стали громче и как будто отдавались эхом где-то глубоко под землёй. Предславе стало как-то не по себе, подумалось с некоторым облегчением: хорошо, что не взяла с собой детей, хотя Конрад просился и сильно расстроился, узнав, что его оставляют в Брно вместе с маленьким братом и богомольным отцом.
Страшновато было путникам подъезжать к чёрному дьявольскому месту. Всю дорогу весело балагурившие за спиной у Предславы придворные словно по приказу затихли, лишь копыта скакунов по-прежнему гулко барабанили по твёрдому известняку. Княгинин соловый иноходец Хонта, как казалось, стучал меньше других. Вообще Предславе нравился этот фарь, такой спокойный и привязавшийся к своей хозяйке. Каждый раз, как появлялась княгиня в конюшне, встречал её Хонта довольным ржанием. А тут ещё давеча приключилась беда – померла от старости белоснежная кобылица, на которой когда-то Предслава бежала из Кракова.
Господи! Неужели столь давно было всё это в её жизни – Русь, Болеслав, плен, чёрные глаза Святополка, ныне сгинувшего в Биорской пустыне, мрачные башни Вавеля над Вислой и бешеный галоп в ночи под звёздами. А ведь её путь пролегал тогда совсем недалече отсюда, немного севернее. Тогда она, ещё совсем молодая, и слыхом не слыхивала ни про какую чёртову дыру.
– Здесь, – указал перстом вперёд один из шляхтичей.
Предслава спустилась с седла. Долгая скачка утомила её, с непривычки побаливала спина. Глянув туда, куда указывал шляхтич, она увидела круто обрывающиеся вниз, под землю скалы. Собравшись с духом, княгиня подошла к самому краю обрыва и заглянула вниз.
Словно чёрной непроницаемой ночью повеяло на неё из недр земли. Было страшно смотреть туда, где царила тьма.
Сзади подошла Малгожата.
– Мацоха – так се место прозвали, – шепнула она. – Там, внизу, говорят, есть пещеры, гроты. В них демоны обитают. Разная нечисть водится: Вий – воевода в войске Чернобога, сын его – Пан козлоногий, колдун Маргаст, чаровница Путана. Чёрный же бог суть повелитель тьмы, Нави, царства Пекельного.
Женщины набожно перекрестились.
К ним шагнул Халкидоний с мечом в деснице и факелом в левой руке.
Далеко вперёд выставив руку, он простёр ярко горящее пламя над бездной. Огонь осветил мрачные скалы, вход в грот. Ниже, на самом дне пропасти, едва заметно пенилась неистовая горная речка. Только сейчас Предславе послышался отдалённый рокот воды.
– Река Смородина, – прошептала она. – Отделяет Явь от Нави, от мира мёртвых. Вот сейчас на утлом челне приплывёт седой старец с долгой белой бородой до колен. То – Харон, перевозчик в царство Нави. Там, за рекой, восседает на троне львиноголовый Радогаст – загробный судия.
Предслава неожиданно резко отшатнулась от края обрыва.
«Господи, что со мною?! Как я, христианка, дочь, жена и мать, могу верить в такую нелепицу?! Брат Ярослав меня бы выругал».
Но в глубине души её острой иглой засел страх перед некой тёмной непостижимой и могущественной силой. Сила эта чёрная была зла, яра и изворотлива. Умом Предслава понимала, что не чёрных пропастей надо бояться, но чёрных людей, таких, как Святополк или Володарь, и что дьявол ничтожен по сути своей, ибо способен только побуждать человека к худым делам. Однако забыть этот чёрный грот и реку на дне пропасти долго не могла.
– Там и озёра есть, – говорила Малгожата. – Суденицы со златыми власами в них живут. Заманивают людей к себе словесами ласковыми да пеньем сладкозвучным. А после хватают человека и уносят с собой на дно.
– Да полно тебе! – отмахнулась от подруги Предслава. – Довольно с меня, страхов всяких наслушалась.
Она велела трогаться в обратный путь. Впереди был Брно с его черепичными крышами и стаями голубей над куполом каменного собора.
Глава 63
Немногим позже Предслава побывала ещё в одном необычном месте. На сей раз она взяла с собой обоих сыновей.
Путь княгининого поезда пролегал вдоль русла извилистой непокорной Лабы. Утреннее солнце нежно ласкало своим светом острые верхушки елей. Река стекала со склонов Крконош, из мест, наводящих на молодую женщину тихую спокойную грусть. Там потеряла она свою любовь, одну-единственную на всю жизнь. Предслава смотрела с грустной улыбкой на Конрада, весело болтающего ногами на лавке в возке, и думала: