«Еже б ты ведал, сынок… Еже б ты познал когда, какой бывает она, любовь истинная, сколь светла она… И сколь трудно от неё отказаться! Вот такого не дай тебе Господь испытать!»
Холопка уговаривала малыша прекратить ёрзать по лавке. Конрад не слушался, кривлялся, показывал язык, строил рожи. Пришлось вмешаться Предславе. Негромко, но твёрдым голосом она промолвила:
– Перестань, сын. Негоже княжьему отпрыску тако себя вести. Люди видят. Смеяться над тобою начнут. Скажут: что за сын такой у княгини! Больной он, скудоумный али как?
Пристыжённый Конрад присмирел, забрался в уголок, стал смотреть в оконце.
Шум приближающегося водопада становился всё громче.
Предслава велела возничему на козлах остановиться и, взяв на руки Владимира, сошла по деревянным ступеням возка на землю. Они находились на крутом высоком холме над узкой речной долиной. Внизу, под кручей, ревел бурный поток.
– Пойдём ко брегу, – предложила бойкая Малгожата. – Сказывают, краса необыкновенная.
– Халкидоний! – окликнула Предслава евнуха. – Ступай наперёд!
Облачённый всё в ту же розовую хламиду, с огромным широким мечом в ножнах на портупее, Халкидоний отвесил своей госпоже церемонный поклон и стал медленно, осторожно ступая ногами в мягких постолах, чуявших каждый камень, спускаться в долину.
За ним следом тронулась Малгожата. Предслава, держа за руку Конрада, шла чуть сзади. У неё за спиной молодой паж нёс на руках маленького Владимира.
Как только оказались они на берегу бурлящей Лабы, взорам открылось красочное зрелище. С высоты более тридцати сажен срывался с отвесной скалы знаменитый Эльбский водопад. Белопенная струя со страшным грохотом устремлялась вниз. Гневный разъярённый поток обрушивал всю мощь и злость свою в ущелье, рассыпаясь мириадами разлетающихся в стороны брызг. От водопада Лаба неслась по каменному ложу, изворачиваясь меж крупными валунами, образуя невысокие, но шумные каскады. То вырывалась она на вольный простор, то вновь сужалась и с грозным недовольным рычанием протискивалась между камнями и скалами.
В ушах аж звенело от рёва бушующей стихии. Величественным и яростным было это стремительное падение воды. Конрад, видно, немного напуганный шумом, крепче стиснул материнскую длань. Предслава, взглянув, ободрила его ласковой улыбкой. Мальчик успокоился и, как и взрослые, зачарованно смотрел своими большими карими глазами на белый водопад, который местами в солнечных лучах переливался всеми цветами радуги.
Неизвестно, как долго простояла бы Предслава и её спутники на поросшем мхом валуне невдалеке от берега, но крохотный Владимир вдруг громко захныкал. Предслава, вздрогнув, словно очнулась от сна и приказала тотчас возвращаться наверх, к лошадям и возкам.
Впереди над кручей стремглав проскакала и скрылась в густом смешанном лесу гибкая быстроногая косуля.
«Вот сколь красива, сколь необычна земля Чешская! – размышляла Предслава, взбираясь по тропе. – И сколь отлична от Руси! Там – широкие равнины, лес на тысячу вёрст, степь под боком. И реки совсем не такие – полноводные, разлившиеся посреди полей. Здесь же – горы окрест, каких на Руси не встретишь».
И тут внезапно почувствовала, ощутила в полной мере молодая женщина, впервые за многие годы, что стала ей Чехия родной и близкой сердцу стороной. Здесь обрела она покой и власть, здесь вспыхнула и угасла, как метеор, её любовь, здесь родились и сделали первые шаги её малые чада. А отчина её, Русь, осталась где-то далеко за спиной, скрытая густым туманом времени. Лишь послания Позвизда напоминали ей о детстве, о покойном отце, о друзьях и подругах, с которыми рассталась она на пороге юности. На Русь она приедет ещё, вернётся, и непременно, но – гостьей, иноземкой, чужестранкой, притом неведомо покуда, желанной ли.
Дом же её отныне – здесь, в этой невеликой гористой и тёплой стране, среди этих людей, для которых она – княгиня, госпожа и мать будущих властителей.
На душе было немного горько, но вместе с тем спокойно и как-то даже светло.
В тот утренний час Предслава окончательно уяснила, что обрела самоё себя, теперь она твёрдо знала своё место в этом наполненном смутами и суетой бренном мире.
Глава 64
Рыжий не вошёл, а прямо-таки ворвался в покои Предславы. Молодая княгиня, сидевшая за столом вместе с маленьким Владимиром, изумлённо уставилась на мужа, который тряс своей долгой седой бородой и довольно потирал руки. Таким вот, возбуждённым, радостным, с улыбкой на устах, не видела она его никогда.
– Случилось что? – спросила Предслава с недоумением.
Рыжий тяжело плюхнулся на лавку. Зелёный глаз его горел восторгом.
– Помнишь, тогда, в лесу, когда мы бежали из Краковской тюрьмы, я обещал, что ты будешь королевой, что я воздену на твоё чело золотую диадему?!
Предслава кивнула. По устам её пробежала насмешка.
– Так вот! – торжественно возгласил Рыжий. – Пробил час исполнения желаний! Император Конрад прислал епископа с короной. Я стану королём! Первым из князей Богемии. Такова плата за помощь в успешной войне с Польшей! Император посадил на стол в Гнезно младшего сына Болеслава, своего вассала Оттона, а Мешко выгнал из страны. Кроме того, он отнял у Польши часть земель. Передаёт мне страну мильчан[234] с городом Будишином[235]. Я уже распорядился и послал в Мильчанию своего наместника!
– Не вижу повода для особой радости, – холодно изрекла Предслава. – Князь аль король – какая разница!
– Наш враг Болеслав всю жизнь добивался такой короны! – напомнил ей Рыжий.
– А добившись её, помер от избытка гордыни, – насмешливо добавила Предслава.
– Зато я покуда помирать не собираюсь. Титул короля – это вершина! Тем более что я – первый! – Рыжий смешно размахивал руками.
Владимир с испугом поглядывал на возбуждённого родителя. Ребёнок не любил, но побаивался этого вечно трясущегося всем телом старика, обычно тихо гнусавящего молитвы на непонятном языке, а сейчас такого шумного, то и дело вскакивающего со скамьи и нелепо бегающего по покою.
– Корона! Золотая, с синими самоцветами. Вся сотканная из тонких нитей! Вид у неё, как у митры, – бормотал Рыжий, зачарованно качая головой.
«А что, ведь и на Руси проведают, что я теперь королева! Порадуется и Позвизд, и Ярослав похвалит. И немцы, и угры уважать нас почнут. Не княжество мелкое, но крулевство Богемское», – подумала Предслава.
– Одно жаль, что покуда не станет ещё наша Чехия наследственным королевством, – уже спокойнее продолжил Рыжий. – Но это – дело будущего. Главное, что дело сдвинулось с мёртвой точки. Император благоволит нам.
– Мне не по нраву твой император и его латинство, – призналась Предслава. – Но разумею: соузом с ним охраняешь ты покой державы.
Рыжий ничего не ответил, с улыбкой кивнув головой с буйно вьющимися седыми волосами.
…На следующее утро состоялась торжественная церемония коронации. Немецкий епископ водрузил на голову Рыжего золотую шапку-митру, густо усеянную синими сапфирами. Ярко горели свечи, говорились слова латинской молитвы, разодетые в дорогие одеяния паны и шляхтичи с уважением посматривали на своего государя. А давно ли гнали его из Праги, давно ли с готовностью передавали его в руки Болеславу Польскому? Переменчив люд.
Предслава, сидящая рядом с супругом, на троне чуть пониже, видела: радуются многие паны, и особенно шляхта, искренне. Преисполнены они гордостью за маленькую свою страну, а что сидит в золотой короне на столе, по сути, человек ничтожный, это было не так и важно.
И Предслава тоже была довольна, хоть и не подавала вида. В ушах её переливались неяркой синевой камней золотые серьги – те самые, из детства, подаренные отцом. И было светло, легко на душе у молодой женщины.
Рыжий весь сиял от напыщенности и самолюбования, княгиня же сидела с непроницаемым лицом, гордая и недоступная для придворных. Сверкало золотыми нитями парчовое платье, шуршащее при всяком движении. Епископ помазал Рыжего «на царство». Предслава вслед за мужем приложилась к четырёхконечному кресту-крыжу. Такой, долгой и яркой, запомнилась Предславе эта церемония.
«Ну вот. Королева София», – с лёгкой усмешкой думала она после, глядя на себя в большое серебряное зеркало.
Что скрывать, было приятно сознавать, что она молода, красива и так вознесена судьбой. Но гнала от себя Предслава мысли о своём собственном величии.
«То Господь помог мне! Он, Всеблагий, даровал мне двоих сынов и королевство. Но не для того, чтоб величаться, дадена мне власть, а чтоб служить земле сей, людям её. О том сынам своим скажу, чтоб не погрязли, не приведи Господь, в гордыне».
Неожиданный удар ожидал Предславу в тот же вечер. Наверху, в своём покое в замковой башне, скончался в одночасье старый пан Лех. Успел ли он порадоваться за молодую королеву, нет ли, никто не знал. Так вот сидел возле раскрытого окна, кормил голубей, любовался зарёй, алым пламенем расстилающейся в небесах, да и уснул… Уснул и не проснулся более.
Предслава проплакала всю ночь. Рыжий же, который напрасно пытался склонить её к соитию, скрипел зубами и ругался:
– Вот мерзкий старикашка! Не мог подождать до завтра!
– Как ты смеешь баять такое! – не выдержав, зло прошипела в ответ Предслава. – Пан Лех был моим лучшим другом!
– Другом?! – Рыжий подозрительно прищурил око.
Предславе было вовсе не до разговоров и пререканий с новоиспечённым королём. Она выскочила из палаты и до утра, стоя на коленях в дворцовой часовенке, молила Всевышнего об упокоении души усопшего.
Мигом схлынуло, улетело, исчезло ещё так недавно владевшее ею чувство удовлетворения таким мелким, ненужным и ничтожным делом казалась ей коронация! Что мирские дела в сравнении с вечностью! Что значат короны в сравнении с человечьими жизнями! Таким, как Рыжий или Володарь, никогда этого не понять.
Она снова рыдала, снова клала поклоны.
Но утром к сыновьям Предслава вышла уже спокойная и сдержанная. Такой, величественной, с чуть заметной улыбкой в уголках тонких губ, и запомнят на всю жизнь Конрад с Владимиром свою мать.