Глава 65
В поездку на Русь Предслава собралась только спустя четыре года. С собой взяла она большой отряд вооружённой до зубов охраны, сонм холопок и нескольких ясновельможных дам, среди которых оказались Эмма и Малгожата. Ехал вместе с матерью и подросший Владимир, тогда как Конрада решено было оставить в Праге.
К этому времени пятилетний младший княжич, на удивление всем, уже научился читать по-славянски и даже знал многие латинские буквы. Тыча пальчиком в текст, мальчик частенько спрашивал мать:
– Что за буквица? Как называется?
…Золотая осень царила над увалами Горбов, в нарядный желто-красный цвет оделись леса и рощи. Дубы, буки, клёны, осины роняли первую листву; шуршали под ногами поблекшие увядшие травы.
Воздух был чист, свеж, прозрачен, ласковое солнце омывало теплом лица, навевая покой и умиротворение.
Сколь прекрасны в такую пору горные склоны! Внизу раскинулось вширь жёлтое, с багряными прожилками царство лиственных дерев, а над ним, вдоль пологих вершин, тянулись тёмно-зелёные полосы горных пихт и могучих многоствольных сосен.
Стада кабанов, огромных туров и зубров, быстроногих косуль и благородных рогатых оленей бродили по этим благословенным местам. Изредка показывался, выныривая из чащобы, серый мохнатый волк, а то и светло-бурый рыжеватый карпатский медведь, ломая сучья, прорывался к одному из бесчисленных стекающих с гор ручьёв на водопой.
В чисто вымытом ясном небе парили, улетая в неведомые полуденные края, стаи птиц.
Буйство осенних красок завораживало, заставляло забыть на время о земных заботах, о тяготах пути и даже о том, что, перевалив через Горбы, оказались Предслава и её спутники в польских владениях. И хотя Болеслава давно уже не было в живых и никто не собирался чинить препятствия на дороге богемской королевы, однако сама мысль, что едет она по землям, отторгнутым ляхами у Руси, вызывала у Предславы неприятные ощущения и будила старые, давно, казалось, угасшие переживания.
Возки переправились на плотах через Сан и не стали задерживаться в Перемышле, в котором сидел польский кастелян. Сам город именовался теперь на польский лад – Пшемысль, что резало Предславе слух и заставляло её недовольно морщиться.
От Перемышля шлях повернул на северо-восток. Вокруг протирались неохватные взору поля, уже убранные, голые, на гружённых доверху телегах окрестные крестьяне возили солому. Затем был Буг, узенький в этих местах, с омутами и водоворотами, с редкими бродами и стремительным течением, были ночёвки в сёлах и городках, какие встречались здесь с необыкновенной частотой. Край был обилен и пшеницей, и болотными железными рудами, и оловом, и солью. Не случайно так домогались ляхи Червонной Руси.
Впрочем, за Бугом потянулись уже владения русские. Навстречу Предславе поскакали нарядные скорые гонцы, конные биричи под грохот литавров и гудение труб возвещали жителям городов о приезде дочери Крестителя Руси.
Луцк показался Предславе каким-то игрушечным, лубочным, словно нарисованным на холсте неким искусным художником. Голубое небо, россыпь кучевых облаков, свинцовые маковки белых и розовых церквей, богатые дома из зелёного камня, светлые домики посадской бедноты – всё казалось слишком уж ярким и ненастоящим. И даже вода в Стыри и Гижице – иссиня-голубая, под цвет неба, поражала сочностью красок и наводила мысли об искусственности всей этой непривычной взору нарядности.
Словно красавица в праздничных ромейских одеяниях, стоял Луцк посреди окрестных болот и низких камышовых берегов.
– Мама, а почему имя у брата твоего такое – Позвизд? Чудное, – спрашивал любопытный Владимир.
Он высовывал рыжеволосую голову в открытое оконце возка. Предслава, решительно обхватив ребёнка руками, силою усадила его обратно на скамью.
– Не лезь. Вдруг кони скакнут резко. Ударишься, убьёшься, – строго изрекла она.
«А в самом деле? Николи не думала, что за имя такое – Позвизд. Верно, от языческого Посвиста – северного ветра, сына Стрибога. Как же ответить?»
– Знаешь, сынок, – начала королева. – Ране отец мой, а твой дед, князь Владимир, язычником был. Веровал в старых богов славянских. А средь тех богов почитался Стрибог – властелин буйных небесных ветров. И были у Стрибога сего сыны, и один из них – Посвист, ветер, дующий с полуночной стороны. Ходил единожды отец мой на булгар камских, в дальнюю землю на севере, мир створил с ханом булгарским и привёз в Киев младу жену, дщерь ханскую. От сей жёнки и родился брат мой единокровный Позвизд. Получается, словно ветром северным буйным, булгарским, занесло его на нашу Русь.
– А дед, он после уже христианином стал? – спросил мальчик.
Зелёные глаза его источали любопытство и живой ум.
– Да, после.
– А твоя мать – не та, что у дяди Позвизда?
– Моя мать – Рогнеда, княжна полоцкая.
– А Полоцк – он далече?
– Далече, сынок. На полуночь ехать надоть, чрез леса дремучие да дреги топкие.
– А мы туда не поедем?
– Не поедем, милый. – Предслава улыбнулась.
Она увидела в окно, как встречь им выехала из ворот и промчалась по мосту через ров вереница всадников.
Она не сразу узнала брата. Высокий тонкостанный муж лет около тридцати пяти, с волосами цвета вороного крыла, падающими ровными прядями сзади на плечи, в шапке с опушкой меха лисицы и лёгком корзне, наброшенном на плечи поверх узорчатой рубахи без ворота, лишь отдалённо напоминал товарища её детских игр.
А он, спрыгнув с коня, уже бежал к ней, простирая вперёд руки с серебряными обручами на запястьях, перехватывающими рукава рубахи.
– Предслава! Сестрица милая!
У молодой женщины захолонуло сердце. Она едва не лишилась чувств, упав в объятия брата. Слёзы душили её, ком подкатил к горлу.
– Да сколь красна ты стала! Расцвела на чужбине, яко цветок!
Позвизд расцеловал её в щёки, а затем поднял и усадил в седло на своего коня зардевшегося от смущения Владимира.
– Здорово, племяш! Знакомиться, что ль, будем! Экий, огненный прямь! Как звать тебя?
– Володимиром, – пропищал малец.
– То доброе имя. Отец мой, а твой дед, такожде Владимиром прозывался.
Мальчик улыбнулся, попросился вниз, Позвизд осторожно снял его с коня и потрепал десницей по рыжим вихрам.
– Рада, брате, зреть тебя, – одолев слёзы, тихо промолвила Предслава. – Хотела давно, мечтала повидать края родные. Да всё никак не выходило. Сколь не видались-то мы? Почитай, с той поры, когда стол ты от отца получил.
– Шестнадцать лет цельных, сестрёнка. Не верится даж, что вижу тебя, что сверкаешь ты, разливаешься красотой неизмерной.
Очарованный Позвизд качал головой. Он невольно засмотрелся на цветущую сестру. Всё такая же стройная, со станом осиным, как в ранней юности, уста алы, носик так же тонок и прям, глаза серые с голубизной небесной, брови изогнуты, стойно луки. И в то же время исчезло, ушло в чертах её что-то прежнее, та детская непосредственность, та простота и наивность юности. Настоящей королевой, властительницей явилась Предслава на родную землю, государыней, на время лишь покинувшей златой трон Богемии.
Она села на своего любимого солового угорского фаря и продолжила путь верхом. По обочинам дороги собирались люди, что-то весело кричали, бросали ввысь шапки, приветствуя богемскую королеву и её сына.
«Ужель не забыли, ужель помнят меня на Руси?! – Предслава растрогалась, прослезилась, но сумела в очередной раз взять себя в руки и подумала трезво: – Помнят отца, помнят Болеславово нахожденье, полон мой, и радуются, как радовалась когда-то я сама, вырвавшись из вавельской темницы».
Она снова переживала давнее чувство возвращения на волю, обретения вожделенной свободы и вдыхала в лёгкие чистый свежий воздух с реки.
Вместе с Позвиздом бок о бок они миновали посад, проскакали по деревянному мосту через рукав Стыри, с торжественностью въехали в высокую арку крепостных ворот. Лошади гулко простучали копытами по дощатой улице.
Следом за матерью трусил на невысоком коньке Владимир. Не отставал от своей госпожи и Халкидоний с неизменным широким мечом на поясе. Чуть сзади держалась облачённая в чёрные одежды надменная пани Эмма.
– А серьги всё те же у тя, с самоцветами синими, – заметил Позвизд. – Отцов дар. Память о родителе нашем бережёшь.
Предслава кивнула.
– Гляжу, многолюдно у тя в Луцке, – сказала она, озираясь по сторонам и видя, как густеет вокруг них толпа горожан.
– Да, народу хватает. И местные, лучане, селятся, и тиверцы[236], и ятвяги. Из Пинской земли такожде немало люду. А народец всё надобный: хитрокознецы по злату да серебру, горшечники да бортники, ковали да бондари, кожемяки да сукна валяльщики. Вырос за последние годы Луцк, окреп во время мирное. Земля здесь такожде добрая. Ты не гляди, что болота окрест. Енто даже и лучше – легче град боронить, еже ляхи али иной какой ворог нагрянет внезапу. Полей плодородных и лесу на Волыни – немерено.
– Красиво здесь, – выдохнула очарованная молодая женщина, любуясь праздничной нарядностью домов и церквей.
Даже мазанки городской бедноты и те украшали во многих местах замысловатые узоры.
Почему-то она стала сравнивать Луцк с Прагой, но тотчас бросила бесполезное занятие. Разные, слишком разные были эти города, и глупо было сопоставлять каменное кружево пражских стен с дубовыми и буковыми мостовыми русского города на Стыри.
Вот взору Предславы открылась площадь с собором и княжеским теремом, украшенным каменным узорочьем. Округлые башни казались тонкими и хрупкими на вид. На крутое крыльцо с мраморными ступенями вышла немолодая женщина в чёрном монашеском одеянии с изрытым оспой лицом. Руками с тонкими долгими перстами она перебирала цветастые костяные чётки.
«Мстислава!» – Королева сошла с коня и едва не бегом бросилась навстречу сестре. Мстислава прослезилась. Сёстры долго стояли, обнявшись, глядели друг на дружку и словно не могли наглядеться.
– А енто кто? – указала Мстислава на Владимира. – Младшой твой? Рыжий-то экий! Верно, в отца выдался. И глазища зелены!