Другая новость была весьма печальна. В Венгрии умерла сестра Предславы Анастасия. Умерла внезапно, неизвестно отчего. Вроде и не хворала, не жаловалась николи на здоровье.
Узнав о смерти любимой сестры, Предслава надолго закрылась на женской половине дворца. Весь день она проплакала над скупыми строчками письма отца Бонифертия.
Вот как случается в жизни! Ходишь по земле, надеешься на что-то светлое и доброе, стремишься к чему-то – и вдруг разом, в единый час всё обрывается, и предстаёт грешная душа твоя пред грозными очами Всевышнего. И тогда то, о чём раньше мечтал, кажется настолько мелким, суетным, жалким в сравнении с величием Божьим, что и вспоминать не хочется.
Каждому на земле определён свой срок. И как ни странно, как ни страшно, но, может, и лучше, что нет больше этой юной смешливой девушки в жестоком и бренном мире. Ведь так хрупка, нежна и так чужда земным делам и заботам была Анастасия. Жила с Айтонем, в тени своего супруга, упрятавшись за него, словно за каменную стену, и не замечала, не видела вокруг себя ничего, кроме красивых нарядов. Да ещё мечтала о счастливой спокойной жизни под ясным голубым небосводом посреди угорских полей. Она, Предслава, была совсем не такой, с юных лет училась она бороться за себя, за свою долю. Стала она с годами упряма, тверда и последовательна и ничего и никого вокруг старалась не упустить – ни одного случайного человека, ни одного невзначай обронённого слова. Потому, наверное, и уважали, и ценили её и паны вельможные, и владыки, и братья, и муж, и епископы, и простолюдины, и даже враги, такие, как Болеслав и Володарь. Видели они в ней правительницу, королеву, с ней считались, её слушались. Анастасии (Предслава знала и чуяла сердцем) эта стезя была чужда.
Ночь прошла в молитвах и слезах. Только утром немного пришедшая в себя Предслава встретилась с Рыжим и Конрадом.
Старшему королевскому сыну исполнилось десять лет. Черноволосый мальчик, живой и подвижный, как юла, едва увидев мать, сунулся к ней, но, заметив, что Предслава сурово сдвинула брови, тотчас успокоился, сел за стол и взялся за деревянную двоезубую вилку. Он искоса, с насторожённым видом поглядывал на родителей, которые, устроившись на лавках друг напротив друга, не спеша приступили к трапезе.
Предслава ела, как всегда, аккуратно, разрезая мясо на тонкие ломтики при помощи ножа и вилки. Так приучили её в детстве в киевском княжеском тереме. Напротив, Рыжий хватал еду руками и жадно рвал редкими чёрными зубами. Длинные космы его спутались, в седой бороде застревали крошки хлеба и ленточки капусты. Глядя на него, Предслава брезгливо морщилась.
«И это – король Чехии! Господи, что за повадки, что за варварство! Стойно поганин! И какой пример он подаёт сыновьям!»
Стараясь не обращать внимания на грубые манеры супруга, Предслава повела за трапезой речь о польских делах.
– Верно ли, что смуты и встани[242] терзают Польшу? – спросила она.
– Князь Мешко воюет с панами, полоумный олух! Разбазарил, пустил по ветру отцово наследство! – Рыжий презрительно рассмеялся.
– Мой брат Ярослав, князь киевский, мыслит вернуть Руси Червенские города. Но ему нужны соузники, крепкие, верные и надёжные.
– Что же ты хочешь? – недовольно скривил уста Рыжий. – Чтобы я напал на Краков? Или на Вратиславль?[243] Ляхи – наши соседи. Помни это. В наших жилах течёт одна славянская кровь. С ляхами следует заключать выгодные браки, а не точить друг на дружку мечи.
– Ляхи – соседи, да. Но добрые ли? – возразила королева. – Вспомни, сколько лет провёл ты в краковской темнице! И не ты ли клялся, что разберёшь ненавистный Вавель по камешкам и сровняешь его с землёй!
– Да мало ли кто что и когда говорил! Любезная моя София, мы живём в мире, который имеет свойство часто меняться. Нет в живых Болеслава, нет и прежней вражды. Я не хочу влезать в польские дела. Пока не хочу.
– Но мой брат, – начала было Предслава, однако Рыжий, внезапно злобно осклабившись, перебил её:
– Что твой брат! Это его забота – возвращать свои города! Живёшь в Чехии, не на Руси! И сыновья твои – чехи и иной отчины ведать не желают! Так ли говорю, Конрад, верно ли?
– Верно, отец, – тихо пробормотал зардевшийся мальчик.
Он с трудом улавливал нить разговора взрослых.
– Вот. – Рыжий ласково потрепал Конрада по чёрным волосам. – Экий ты у меня! Тёмный, яко аравитянин[244].
«А ведь он, в сущности, прав! Стоит ли Чехии ввязываться в войну? Был Болеслав, а нет его, и не нужна рать, и не к чему проливать кровь за чужое, – подумала вдруг Предслава. – То для меня Русь и Червенские грады – своё, отеческое, дедовское, а для Рыжего или Конрада – нет. И не такой уж варвар мой муж, и не столь он и глуп, как кажется порой».
Несколько смягчившись, Рыжий добавил:
– Если твой брат хочет обрести добрых соузников, пускай сговаривается с немцами и с лютичами. Пошли ему грамотку, присоветуй.
Предслава молча кивнула.
Трапеза вскоре окончилась, и королева направилась в покои к сыну. Худой высокий монах в чёрной одежде отвесил ей низкий земной поклон. Это был учитель старшего княжича.
Королева раскрыла Евангелие и велела Конраду читать. Мальчик читал медленно и неохотно. Затем она стала говорить с ним на латыни. Сын отвечал невпопад, часто путаясь в словах. Предслава осталась недовольной. Было очевидно, что Конрад не горит желанием изучать науки, больше по нраву ему были игры в саду с друзьями-сверстниками, среди которых она уже отметила про себя Штепанека – сына пана Лопаты – и Марека из Оломоуца. В их обществе и проводил Конрад почти все свободные от занятий часы.
– Серьёзней тебе быть надобно, сын, – укорила его Предслава. – Князь ты будущий, во всём тебе разбираться придётся. Да, а как со счётом у тебя?
– Считает добре, – ответил учитель. – Евангелие же честь ленится, и к языкам такожде не прилежен.
– То худо! С утра завтрашнего сама я следить за прилежанием твоим стану, – строго изрекла Предслава. – Спуску тебе не дам! А покуда можешь ко друзьям своим бежать. Но заутре… – Она погрозила паробку[245] перстом. – Чтоб после трапезы и молитвы тотчас за ученье садился!
Довольный Конрад стремглав вылетел из покоя. Предслава невольно улыбнулась, провожая его взглядом.
…В своих покоях она застала пани Эмму. Старая немка змеёй подскочила к своей госпоже и с жаром зашептала:
– Весть важную имею.
– Что за весть? Сказывай! – нарочно громко потребовала от неё Предслава.
Эмма стала опасливо озираться по сторонам.
– Ещё в пути я приметила, – начала она исподволь. – Пани Малгожата вельми к одному пажу неравнодушье выказывает. А после… слухи разные про них поползли. Ну, я не верила вначале, пока сама не убедилась: правда это! Пажа того звать Иржи, родом он из Градца. Прислуживает часто тебе за столом.
– И как же ты убедилась, что верны слухи?
– Увидела один раз, как они в возке на соломе блуду предавались. Стыдно, светлая королева! Малгожата – высокородная дама, супруга ясновельможного пана, мать шестерых детей, и паж… Да он ей в сыновья годится!
Предслава положила перед собой на стол каноническую Библию на латинском языке.
– Поклянись, что не солгала мне! И помни, как Господь наказывает клятвопреступников!
Эмма не раздумывая приложила ладонь к Библии и поклялась.
«Выходит, верно. – На душе у Предславы было горько и гадко. – Что же мне делать? Если, воистину, всё так и есть, дак то позор! А я сама? – подумала она вдруг. – Тоже творила грех. Но не с мальцом же, да и… что сравнивать. В конце концов, у меня всё то в прошлом».
Она вызвала к себе Малгожату поздно вечером. Подруги долго сидели в узкой каморе, разговор у них выходил скользким и тяжёлым.
– А я и не ведала ничего. Что ж ты, Малгожата? Жёнка ведь ты замужняя! Чада у тебя!
– Дак и что? – Малгожата недоуменно передёрнула плечами. – Мало ли кто там с кем ночи проводит? Ну, смазливый парнишка, запал в душу. Вот я и… Он меня теперь дамой сердца почитает, а я его рыцарем своим зову. Так принято, часто бывает. Каяться мне перед тобой не в чем, вельможная пани, с кем хочу, с тем и знаюсь. Кого желаю, того и люблю. А муж – что муж! У него – своя жизнь, свои любимые холопки!
Господи, неужели же эта женщина, такая чуждая, такая нераскаянная грешница, столько лет была ей ближней подругой?! Каковы её слова – грубые, простые. Она, Предслава, могла представить себе и простить высокую любовь замужней дамы к юноше, сама когда-то с наслаждением вкушала запретный плод, но чтобы вот так, спокойно, говорить о грехе как о чём-то обыденном, что не раз случается в жизни у каждого! Нет, этого она не могла понять. Насколько же они обе, оказывается, разные, как мало у них общего! Словно трещина прошла между ними, трещина эта непрестанно ширилась во время разговора и наконец обратилась в чёрную зияющую пропасть.
– Уходи! Не хочу тебя боле зреть! И отныне ты мне не подруга! – твёрдым холодным голосом решительно промолвила Предслава. – Ты опозорила себя в моих глазах.
– Да ты чего?! – По круглому лицу Малгожаты с носиком-пуговичкой проскользнула усмешка. – Да подумаешь! Али ты сама, окромя Рыжего, ни с кем не зналась тут? Так я тебе и поверю!
– Перестань! Слышишь! Ступай вон! И не приходи больше! Гневаться на тебя не хочу, да и не за что. – Королева внезапно успокоилась и продолжала спокойно и раздумчиво: – Просто разные мы люди и друг дружку не поймём николи. Ты ступай, живи своей жизнью, а я своей. Нет у нас ничего общего. Ранее по-иному я полагала. Жаль, ошиблась в тебе. Думала, подругами станем.
Малгожата недоуменно пожала плечами и вышла. Предслава с грустью и болью смотрела ей вслед.
Наутро пани Малгожата навсегда покинула Прагу и удалилась в Моравию, в свой родовой замок. Предславе было немного жаль, что так случилось, но вместе с тем она прекрасно понимала, что иного теперь быть и не могло. Сидя за трапезой за столом, она часто ловила укоризненные взгляды юного пажа Иржи, который подливал в чары королю и знатным панам вино и крепкую хмельную сливовицу. Но со временем немой укор исчез из очей юноши. Предслава узнала, что парень собирается жениться на дочери одного из придворных панов. Выходит, он