а была права, что удалила Малгожату и не дала ей испортить эту молодую жизнь. Однажды в переходе дворца Иржи опустился перед королевой на колени и прикоснулся устами к подолу её длинного шёлкового платья.
– Я благодарен вам, ваше величество! Я был глуп и ничего не понимал. Вы спасли моё имя! – прошептал он. – Оберегли меня от сплетен и пересудов!
Предслава с ласковой улыбкой провела ладонью по его кудрявым волосам.
– Ступай с миром, чадо. Будь счастлив, – сказала она и жестом велела ему подняться с колен.
Глава 69
Унылый дождь барабанит по черепичным крышам Гнезненского замка. Холодно и мрачно в княжеских покоях, по каменным стенам с тихим журчанием струится вода. Мерцают тонкие свечи, по широким лестницам суетливо бегают, как потревоженные пчёлы в улье, ясновельможные паны и шляхтичи.
– Русь пошла на нас!
– Князь Ярослав на Волыни.
– Червен взят!
– Кастелян в Сандомеж[246] бежал!
Жужжат беспокойно придворные, обсуждая последние вести с восточных рубежей.
Скорые гонцы скачут по всей Польше, собирают рати, скликают гонористую шляхту на войну. Но неохотно идут на княжеский зов шляхтичи, иные и вовсе отказываются браться за оружие, выискивают любой мелкий повод, чтобы остаться дома.
Ушли, провалились в небытие старые добрые времена короля Болеслава Храброго, когда били шляхтичи и немцев, и чехов, и угров, доходили до Праги, до Мейсена, вступали в златоверхий Киев. Пропал со смертью Болеслава боевой дух ляхов, не нашлось у них вождя, который вёл бы их по пути единства. Словно надломилась Польша, не выдержав тяжести своего нежданного величия, и, едва выйдя на простор, раздвинув во все стороны рубежи, снова спешила упрятаться в леса и болота, как было при дедах и прадедах, во времена сребролюбивого Попеля[247] и славного Пяста[248].
Князь Мешко Гугнивый, бормоча себе под нос ругательства, бегал по палате, гневно размахивая руками.
– Пся крев! Они не хотят воевать! Где же шляхетский гонор! Не рыцежи – подсвинки пугливые!
Младшая сестра князя, Матильда, дочь Болеслава от последней его супруги, Оды Мейсенской, лениво развалилась в мягком кресле. Поджарая, рослая, с маленьким кукольным личиком, густо покрытым белилами, она недовольно морщилась, слушая визгливые крики и бормотания брата. Наслушавшись рассказов старшей сестры Марицы, ныне ставшей монахиней, к Руси и русам питала она глубокое отвращение. Совсем ещё юна была Матильда, хороша собой, мечтала она о замужестве, но что-то брат её не торопился с поиском достойного жениха.
– Отец говорил, что Червен и Перемышль – моё приданое, – напомнила Матильда.
– Глупость! – провизжал Мешко. – Какое ещё приданое! Забудь ты, в конце концов, отца!
– Отец всегда побеждал своих врагов. За ним шло всё рыцежство! Ты же, как я вижу, вовсе не горишь желанием вступиться за честь сестры!
– Что речёт ясновельможная панна?! – По устам Мешко скользнула издевательская усмешка. – И не желает ли она вспомнить горькую судьбу своей старшей сестры и покойного Святополка, за которого совершенно напрасно вступился наш отец?!
– Рыцежи не спешат на твой призыв. К отцу бы они явились немедля.
– Панна так уверена?! – Мешко злился, брызгал слюной, неприятно дёргал худой длинной шеей. – Отец перессорил нас со всеми соседями – с Русью, с немцами, с чехами, с уграми! Польша осталась без союзников! Вот и разбегаются шляхтичи, как трусливые крысы! А русы тем часом берут один за другим Червенские города, угры занимают Пожонь и Нитру, немцы отвоёвывают Будишин! И что я могу поделать с этим?! Нет, супротив их всех нам нынче не выстоять. Следует искать пути к миру.
Он искоса взглянул на кукольное лицо сестры, обрамлённое золотистыми локонами. Матильда совсем юна, но красива и умеет подать себя.
– Польша нуждается в друзьях, – продолжил князь. – Хватит, навоевались! На доблесть рыцежства надежд не питаю! Ты бы могла стать княгиней или даже королевой в одной из ближних к Польше стран. Вон у богемского круля двое сыновей растут.
– Да они ж дети ещё! – изумилась Матильда.
– Дети! – передразнил её Мешко. – Ну и что, что дети! Зато эти дети получат довольно богатое наследство. А мне надобен мир с чехами. Дети же, дорогая сестрица, довольно быстро вырастают.
Матильда тяжело вздохнула.
– И что же ты думаешь? – спросила она с любопытством.
– Я пошлю в Прагу к крулю Болеславу Рыжему пана Яноша. Пусть договорится о твоём обручении с одним из королевских сыновей. Через чехов я умирюсь с немцами и потом снова пойду на Русь. И тогда… Клянусь тебе, Матильда, я из Киева не уйду! Я всем их попам бороды остригу! А Ярослава и его братьев выгоню прочь или рассажу по темницам!
– Выходит, хочешь меня залогом мира сделать? – презрительно хмыкнула Матильда. – Хорош братец, нечего сказать!
– А ты предпочитаешь монастырь?! Соглашайся, выбор у тебя небогат, дорогая!
Матильда снова вздохнула, миниатюрное личико её сморщилось, губы задрожали.
– Что лучше – стать княгиней или сгнить черницею в келье? Подумай, сестра, крепко подумай, – провизжал брат.
Со двора донёсся шум голосов и звон доспехов. Мешко Гугнивый, по-прежнему бормоча ругательства, поспешил в горницу замка, оставив Матильду наедине с её сомнениями и вздохами.
К Гнезно подступили вратиславский и поморский полки. С ними польский князь рассчитывал отбросить русов за Буг. На Волыни назревала ратная страда.
Той же ночью в Прагу с тайным княжеским поручением выехал ясновельможный пан Янош Шидловский.
Глава 70
Позвизд ещё издали заметил кованую ляшскую рать. По пыльной Сандомирской дороге стремительно передвигались конные ратники в тяжёлых латах, в шеломах, с копьями в руках. На ветру колыхались разноцветные перья на головных уборах знатных панов. Гордо реяли в воздухе стяги с белым польским орлом. Грозным и величественным было зрелище польского воинства. Как будто возвращались времена Болеслава, когда победоносные ляхи одерживали победу за победой.
Позвизд понимал, что ему предстоит сейчас принять неравный, а может, и безнадёжный бой. Основные русские силы под водительством Ярослава располагались на берегу Сана неподалёку от Перемышля, он же, взяв Червен, подступил к валам Сандомира. Если сейчас он не задержит ляхов на дороге, то поставит под удар всё русское воинство. И Позвизд, немедля отослав скорого гонца к Ярославу с просьбой о подмоге, решил биться. Он окинул взглядом своих ратников – лучан, волынян, нурманов, медленно объехал строй пешцев, ободрил их улыбкой. Молвил:
– Ничего, ребята! Сдюжим! Заступим путь ворогу!
Кованая польская рать обрушилась на них всей своей тяжестью. В единый миг всё перемешалось: кони, русы, нурманы, ляхи, лишь лязгало и скрежетало железо, ломались копья, свистели мчащиеся потоком калёные стрелы. Перед глазами Позвизда пестрели яркие ленты и перья, он яростно, стиснув зубы, рубился, поднимая и опуская саблю на головы врагов. Вот один знатный пан с громким криком, выронив меч и запрокинув руки, валится из седла – хорошо угостил он его, разрубил саблей наглую самодовольную рожу. Другой лях лезет справа, бьёт копьём в бок – благо добрый пластинчатый доспех спас, только прогнулся да изломался под копейным остриём. Позвизд отмахнулся от ляха саблей. Получив удар по плосковерхому шелому, лях отпрянул в сторону, оглушённый.
Врагов было больше, они наступали. Пал заколотый копьём в сердце свиноградский посадник Свен, давний соратник Позвизда, гибли другие добрые воины, устилая своими телами пыльный шлях. Но и ляхи никак не могли пробиться вперёд, обхватить клещами луцкую дружину. Бой шёл один час, второй. Обе рати изнемогали от жары, но уступать не хотел никто. И всё же лучане прянули назад, поддались вражьему натиску, когда новая мощная лобовая атака ляхов смяла передовой полк. Позвизд бросил навстречу врагу конницу, кое-как сумевшую выровнять строй, сам снова очутился в стихии отчаянной конной рубки, кого-то сбил наземь, в клубящиеся вихри летней пыли, снова бил, и его били тоже. Ожесточение сторон достигло предела, иные воины чуть ли не руками рвали, душили, стаскивали противников с сёдел. Желанной перемоги ляхи так и не достигли. Уже кончались у лучан силы, когда Позвизд заметил спешившие ему на подмогу черниговские и киевские полки.
– Други! Наши рати подходят! – крикнул он, срывая голос.
В следующий миг страшной силы удар палицей свалил его наземь. Больше князь ничего не помнил, а когда очнулся, увидел над собой осколок оштукатуренного потолка и лицо склонившейся над ним женщины. И ещё он ощутил глухую ноющую боль в голове.
– Майя! – узнал он жёнку. – Что, помираю аз?!
– Да лежи ты тихо! – Майя усмехнулась. – Тяжко поранен ты, да от сего никто ещё доселе не помер. Выживешь, еже лечиться будешь, как подобает.
Позвизд приподнялся на локтях, огляделся.
Он лежал на своей постели в Луцке, в слюдяное оконце падал луч утреннего солнца. Вокруг царили тишина и покой.
Майя колдовала над снадобьями, от изразцовой муравленой печи исходил терпкий запах лечебных трав. В палату медленно, осторожно ступая, вплыла Астрида.
– Лежи спокойно. – Она положила руку Позвизду на грудь и заставила его лечь.
Заметив в глазах супруга немой вопрос, свейка ответила, слегка улыбнувшись:
– Победили ваши ратники ляхов, отогнали их за Сандомир и Краков. Сёла опустошили, много пленных увели. Твой брат сказал, что поселит их на реке Рось. Там, где степная граница. Ещё он велел возвести на берегу Сана новый город и назвал его в свою честь Ярославом. Тебе же отдал Белз и Теребовлю. Гаральда – помнишь этого смелого воина – я отослала наместником в Белз. Думаю, ты одобришь мой выбор.
Позвизд молча кивнул. Голова его кружилась и болела.
Астрида стала его укорять:
– Зачем ты полез в самую гущу схватки? Ты едва не погиб и не оставил меня вдовой. Хватит с меня одного вдовства! В твоей голове зияла страшная дыра! Благодари вот её. – Она указала перстом на Майю. – Сыскалась добрая целительница, выходила тебя. Ты целую седмицу пролежал без памяти.