Позвизд, чувствуя подступающую слабость, смежил веки. Астрида перестала осыпать его упрёками и примолкла.
– На, выпей. – Майя поднесла раненому отвар в берестяном туеске. – Сия трава помогает восстановить силы. Ты потерял много крови. И повязку на голове надобно сменить. Княгиня, пришли мне в помощь холопку.
– Я сама его перевяжу. Ты готовь травы, – сказала нурманка.
Две женщины возились с Позвиздом, и ему было приятно чувствовать заботливые ласковые прикосновения их рук.
Позже, когда князь мало-помалу окреп, он вместе с Майей стал вспоминать киевское детство, игры и сестру Предславу.
– Сам знашь, сестра твоя топерича – чешская крулева. Далёко от нас живёт. Но я вот, как тя выхожу, пойду навещу её. Давно не видались, – говорила Майя.
Позвизд стал почасту выходить из дома, поднимался на заборол, обозревал заречные дали. Всё нравилось ему в этом небольшом, словно нарисованном городке с белыми башенками церквей и крепкими хоромами из зелёного камня. Уже не хотелось ни воевать, ни отбирать у кого-то что-то. Жаждал князь мира и тишины, и, казалось, желание его разделяли все жители Луцка.
А Майя Златогорка внезапно исчезла. Вечером передала через холопку, чтоб её не искали, а поутру, взяв в руку посох, навсегда покинула Луцк. Забросив за спину мешок с нехитрым скарбом, побрела странница-целительница в западные земли.
Глава 71
Богемский князь Болеслав III Рыжий скончался летом 1037 года от Рождества Христова в возрасте восьмидесяти двух лет, пережив обоих своих братьев, Удальрика и Яромира. В последние годы князю вовсе отказало зрение, он ничего не видел и передвигался по своему дворцу только при помощи посоха и поводырей. Державными делами хворый старик почти не занимался, всё своё время проводил он в молитвах, каясь перед Господом в прежних тяжких грехах. Видно, раскаяние и побудило его объявить своим преемником не сына Конрада, а племянника Бржетислава, отпрыска своего покойного брата Удальрика.
Бржетислав, уже и не юноша, но муж тридцати двух лет от роду, рослый и сильный, доселе прославившийся лишь охотничьими подвигами, честолюбивый и гордый, был рад завещанию дяди, тем более что сторону его приняли собравшиеся на сейм знатные паны.
Круто менялась со смертью мужа и жизнь Предславы. В траурном чёрном платье, в платке на голове сидела она возле гроба почившего короля, тихо вздыхала, роняла скупые слёзы.
Нет, она не любила Рыжего так, как любит женщина мужчину. Да и мог ли вызвать сильные и глубокие чувства этот человек, в юные годы запятнавший себя потоками крови и звериной жестокостью, а позднее, после случайного освобождения из польской темницы, уродливый и жалкий, вечно холодный и трясущийся мелкой дрожью от лихорадки, всецело посвятивший себя молитвам?! И всё же он был королём, был невольным охранителем её, Предславы, покоя, был отцом её сына. Несмотря на все свои слабости и худые дела, Болеслав Рыжий оказался-таки неглупым государем, и Чехию он сумел укрепить, отобрав назад у поляков моравские земли. Кроме того, мог он всегда дать супруге дельный совет, чему Предслава бывала рада, и вместе с тем его слабая сгорбленная фигура как бы заслоняла, оберегала королеву от злобных сплетен и наветов придворной знати. Он был – поддержкой, помощью, стеной, за которой она могла довольно-таки спокойно и свободно дышать.
…Предслава неотрывно смотрела на бледное восковое лицо покойника, густо испещрённое морщинами и обрамлённое седыми клочьями волос. Было страшно, королеву не покидало ощущение, что её раздели, что она вмиг лишилась защиты и покровительства и что всякий теперь может безнаказанно оскорблять её и пялиться на её обнажённое тело. Овладевала ей на некоторое время растерянность, она не знала, что ей теперь делать, как поступить. Одно ведала твёрдо: она будет бороться за своих сыновей – яростно, жестоко, как мать-львица не щадит себя ради детёнышей.
От Бржетислава она немедленно, как только тот явился к дядиному телу, потребовала отдать в руки Конрада Моравию. Новый князь с явной неохотой согласился, но Предслава не удовлетворилась словами и заставила его подписать грамоту с серебряной печатью. Она видела, как маленькие чёрные глазки Бржетислава недовольно, колюче бегают по её лицу, но в душе только горько усмехалась этому.
– Не слишком ли многого ты просишь, госпожа? – спросил он. – Откуда я знаю, может, получив в своё владение Моравию, твой сын тотчас выступит против меня?!
– Он не станет помехой тебе, Бржетислав, – объявила Предслава. – Согласись, что Конрад имеет права на земли в пределах Чешской державы.
– Я не верю клятвам, пусть даже и данным на кресте! Любые слова могут оказаться обманом! Покойный король, – Бржетислав качнул головой в сторону гроба, – отличался вероломством, особенно в юные лета. И кто ведает, сильно ли отличен от него мой двоюродный братец? «Яблоко от яблони недалеко падает» – так говорят в народе.
– Гораздо опасней, уважаемый князь, безудельные родичи, нежели те, которые имеют земли и вотчины, – спокойно возразила Предслава. – Покойный польский князь Оттон – тому пример.
Бржетислав долго молчал, задумчиво меряя ногами пол в часовне. Так и сверлили Предславу его маленькие, как буравчики, глубоко посаженные глаза. Он замечал спокойную твёрдость женщины, знал, что она не отступит от своего требования, и недовольно покусывал каштановые усы. Планы у молодого князя были большие, и он решил покуда не связываться с русской вдовой покойного дяди. Ещё, не дай бог, втянет его в большую войну со своими братьями. В Киеве сидит князь Ярослав – государь сильный, с которым совсем не хочется иметь вражду.
– Что ж. Пускай мой брат Конрад будет князем в Оломоуце, – объявил наконец Бржетислав.
Многие собравшиеся в часовне паны одобрили его решение.
– Мудро, вельми мудро, – поддержал Бржетислава опытный воевода Лопата.
Ему вторили остальные, все облачённые в чёрные одеяния. Никому из крупных чешских землевладельцев не нужна была междоусобица, грозившая пожарами и разорением их владений. Если кто и не прочь был повоевать, то тот молчал, до поры до времени храня свои мысли в строгой тайне.
Гроб с телом Рыжего поместили в костёле Святого Йиржи, где стояли гробы прежних чешских князей. Горели тонкие свечи, пражский архиепископ гнусавил на латыни молитвы, Предслава молилась перед канунником с распятием, как всегда, строгая и холодная на людях.
Ей исполнилось сорок три года, была вдовая королева красива, почти как в юные лета, она вступила в тот возраст, когда молодость уже прошла, но старость и увядание ещё не настали, хотя вокруг глаз и появились мелкие трещинки морщин. В такие годы человек набирается необходимого опыта и обладает достаточной волей и энергией для того, чтобы достойно себя проявить.
Отныне – Предслава это отчётливо уяснила себе – жизнь свою она посвятит сыновьям. Оба они ещё столь юны, что нуждаются в её поддержке и наставлении.
Уже наступили сумерки, когда она поднялась с колен, в последний раз глянула на мраморную раку, в которой покоился её супруг, и вышла из костёла. Свежий вечерний ветерок приятно освежил лицо. Вдовая королева прошла к берегу Влтавы, постояла возле Сововых мельниц, слушая шум вращающихся колёс, затем долго всматривалась в высящиеся за рекой строения Вышеграда. Утлые рыбачьи челны медленно скользили по речной глади. Откуда-то со стороны посада лились звуки грустной девичьей песни. Холод одиночества, доныне прикрытый властью и короной и потому не обнажённый, не пробирающий до костей, вдруг обдал её всю – и тело, и душу. Но сдержалась, отогнала от себя прочь этот холод Предслава – было ей ради чего жить на белом свете. Дьявольский холод унёсся прочь, Предславе показалось даже, что слышит она удаляющийся свист злого ледяного ветра. Заколыхался долгий подол чёрного платья, она приподняла его и быстро засеменила наверх, к строениям Пражского Града. Верный Халкидоний спешил за госпожой следом.
Сыновья ждали мать в дворцовой часовне. Тринадцатилетний Владимир горько плакал, размазывая по щекам слёзы. Семнадцатилетний Конрад держался, только сжимал дёргающиеся уста, над которыми проступал первый пушок.
– Дети, сыны мои! Толковня у нас с вами будет ныне! – объявила Предслава.
Сыновья покорно, понурив головы, поплелись через тронный зал в палату.
Мать, усадив их напротив себя, долго смотрела на насупившиеся сосредоточенные лица.
«Какими будете вы? Добро ли земле своей принесёте? Гордиться ли я вами буду али сожалеть о деяньях ваших?!» – думала Предслава.
Старший, Конрад, не любил науки, книги читал весьма неохотно, хотя и неглуп вроде был, рассуждал порой вельми здраво. Владимир, наоборот, питал страсть ко книжной премудрости, с большим рвением изучал писание и языки, мог легко изъясняться по-немецки и по-угорски, а также немного баял по-гречески. За последнее лето окреп Владимир, налились силою его мускулы, да так, что иной раз и старшего брата он одолевал, когда в шутку боролись они меж собой во дворе замка. Конрад же с годами всё более напоминал Предславе незабвенного Матею.
«Надо же, и взор такой же орлиный, и голову так же гордо держит». – Королева невольно залюбовалась высоким черноволосым красавцем-сыном.
– Отца схоронили. Заутре ты, Конрад, поедешь в Оломоуц, на княжение. С тобой вместе пан Лопата с сыном отправится и Иржи. Пора тебе, сынок, стол княжеский получать. Ведаешь, как у нас на Руси? С тринадцати годов княжичи юные на столы садятся. И мои братья такожде. Со младых лет должен князь учиться доле своей – подати собирать, суды творить, землю родную от ворогов боронить. Ты же, Владимир, поедешь покуда в Угрию, в город Печ. Друг наш, епископ Бонифертий, ждёт тебя. Обучать тя почнёт богословским наукам, коли сам ты того возжаждал.
– Да он, матушка, и вовсе в монахи идти собрался, – косо, с неодобрением глянув на младшего брата, промолвил Конрад. – Говорит, один у мя отец, одна мать – Иисус Христос. Ему служить хочу.
– А тя кто за язык тянет! – Владимир, не сдержавшись, больно ударил старшего брата по плечу.