ветер всколыхнул чёрное вдовье платье Предславы и разметал по плечам золотистые кудри Матильды. Полька поправляла их и смотрела на будущую свекровь с едва скрываемым раздражением.
«А ведь с этой будет гораздо тяжелей, чем с печенеженкой, – подумала вдруг Предслава. – Спесь из неё так и прёт! Болеславова, пястовская спесь!»
В одном сошлись две женщины, две княжеские дочери, волею судьбы оказавшиеся в одной семье. И Предслава, и Матильда осуждали Бржетислава за нападение на Польшу.
Вечером, когда они сидели при свечах за ужином, Предслава говорила сыну и будущей невестке:
– Вот возьмите весы. Стоят недвижимо, но стоит на одну чашу бросить камешек аль монетку, тотчас в движение приходят. Тако и державы. Жили мирно, караваны торговые ходили из земли в землю. Но вот сыскался петушок, отклевал у соседа полдержавы, возгордился, замахал крыльями. А и не смекнул, что прочие соседи тем не вельми довольны. И пойдёт рать.
– О чём баяшь, мать? Какая рать? – исподлобья уставился на неё Конрад. – Я за униженье твоё ляхам отплатил. Потому и пошёл с Бржетиславом. Сам глядел, как Вавель по камням разбирают. Вспоминал рассказы твои, как ты там томилась, у Болеслава в полоне. И не жаль нисколько красоты замковой было.
Матильда зло пихнула его кулаком в бок.
– Как ты смеешь такое говорить! Мальчишка! Да мой отец…
Она не договорила. Предслава прервала сгорающую от возмущения польку.
– А думаете, германский король доволен тем, что Чехия столь осильнела? – спросила она. – Враг наш Володарь давно зубы точит, сговаривает германцев напасть на нас. А ныне, слыхала я, король новый у немцев, Генрих. Прежний-то король почил в Бозе. Молод Генрих сей, навроде тебя, сын, горяч да спесив. Как бы ядовитые семена Володаревы на благодатную землю не упали. Ох, не надоть было вам с Бржетиславом в польские дела мешаться!
Вдовая королева печально качала головой. Сверкали цветом синего южного неба в блеске свечей сапфиры в её серьгах.
Конрад задумчиво молчал.
После трапезы они втроём вышли в галерею. Оломоуц окутала густая мгла сумерек. Высоко в небе матово сиял месяц, едва заметной крохотной точкой светила первая звезда. Южный летний ветер бросал в лицо тёплые струи, свистел в ушах. Он был зол, этот ветер, он нёс с собой тучи и грозы, и едва спустилась на землю ночь и свет солнца окончательно померк у окоёма за лесом, как одна за другой заполыхали на полуденной стороне далёкие беззвучные зарницы.
– Я помню, как в Кракове в год смерти моего отца тоже горело небо. Мне было страшно, я плакала, а брат Мешко куда-то умчался и ничего не сказал. Я была мала и мечтала скорей возвратиться домой, в Гнезно, – тихо промолвила Матильда.
– А я видел зарницы в ночь после того, как мы с матерью побывали возле Мацохи, – сказал Конрад. – Тогда я думал, будто то Перун мечет свои стрелы, но где-то далеко. Ведь грома его колесницы не было слышно.
– Там, на юге – Восточная Марка. Там – Володарь, – раздумчиво добавила Предслава.
– Я слышала, он страшный человек! Говорят, одно время он служил моему отцу. Но после он его предал. – Матильда наморщила маленький лоб, вспоминая всё, что знала о Володаре.
– Не будем о нём более, – оборвала разговор Предслава. – Нам следует помыслить о вашей свадьбе. Мой супруг, покойный король Болеслав Рыжий, и твой, княжна Матильда, усопший брат Мешко так хотели соединить вас, чада мои, в счастливом браке! Ради памяти сих мужей и ради покоя держав наших, Богемии и Польши, вы будете обвенчаны в Праге в костёле Святого Йиржи.
Снова вспыхнула и погасла на полуденной части небосвода зарница. Где-то далеко-далеко послышался тихий удар грома. Предслава невольно вздрогнула. Чуяло сердце её: грядёт на богемской земле лихолетье.
Глава 74
Мрачные серые камни Кведлинбурга[256] наводили тоску и вызывали глухое раздражение. Володарь, в штанах-брэ и длинном котте[257], одетом поверх суконной камизы[258] с рукавами, застёгнутыми на запястьях серебряными пуговицами, уныло взирал в забранное решёткой слюдяное окно.
Тронный зал заполнялся королевскими приближёнными. Герцоги, маркграфы, владетельные бароны собирались на совет. Унылый сумрак помещения украсило разноцветье ярких одежд. Блестели золото и парча, шёлк и серебро.
Вот Готфрид Лотарингский, сын герцога Гозело, звеня золотыми боднями, с цепью на шее в три ряда, приветствует Володаря коротким взмахом руки. Вот саксонский герцог Эккехард в сопровождении пышной свиты, сухощавый и длинноногий, едва ли не бегом врывается в зал и круто останавливается под хоросами, повернувшись на высоких каблуках. Медлительный граф Экберт Брауншвейгский, полный, страдающий одышкой, вваливается в двери, на ходу вытирая шёлковым платом взмокшее лицо.
Его старинный недруг, Леопольд фон Штаде, появляется в королевском замке под руку с супругой, молодой красивой Идой из Эльфсборга. Графы и бароны посматривают на него с завистью – у Иды столько богатства, что всем им хватило бы с лихвой. Кроме того, покойный отец Иды приходился императору Генриху сводным братом.
Придворные жужжали, как мухи, Володарь только и успевал кланяться и отвечать на приветствия.
Уже десять лет он пребывает в Германии, но так и не стал для этих напыщенных самодовольных вельмож своим. Они считали его варваром, для них он навсегда остался славянином, иноземцем, чужаком. Можно было яростно драться на рыцарских турнирах, принимать участие в походах покойного короля Конрада против непокорных итальянских городов, даже стать, в конце концов, родственником графа Восточной Марки Адальберта фон Бабенберга, женившись на его перезрелой некрасивой сестре Юдите, но всё одно – эти гордецы не полагали Володаря себе ровней. Поэтому и рвалась его душа из мрачных замков, хотелось ему поскорее отомстить за свой былой позор и за все приключившиеся с ним беды. Володарь ненавидел их – спесивых маркграфов, герцогов, крикливых и жадных баронов, готовых перегрызть один другому глотку из-за клочка земли.
Ночами ему снилась Предслава – гордая, светлая, с правильными чертами славянского лица, исполненного неописуемой красоты. Хотел Володарь обнять её, притиснуть к себе, впиться в порфировые уста, но вместо Предславы, проснувшись, видел рядом с собой дебелое тело уродливой пучеглазой Юдиты. Иной раз хотелось бросить всё к чертям и сбежать, вернуться в Чехию или даже на Русь, а там – пусть будет смерть, пусть темница, пусть жестокая казнь!
Старел Володарь в тягостном бездействии, дряхлел душой и телом. Так бы, может, тихо и опочил он в конце концов в Бозе посреди тоски, уныния и невесёлых воспоминаний, но внезапно за один год всё перевернулось.
Сначала умер император Конрад, затем Бржетислав Богемский неожиданно захватил часть Польши, разрушив многие города. Усиление чехов взбудоражило и обеспокоило германскую знать.
Молодому королю Генриху Третьему шёл двадцать второй год. Это был ещё совсем юноша, смуглый, черноволосый и тонкостанный. В резких чертах его лица чувствовались порывистость, ум и готовность к действию. Обладая в Германии огромным собственным доменом, имел он среди своры вельмож немалый вес и влияние.
Недавно внезапно скончалась юная супруга короля, датская принцесса Гунхильда, дочь Кнута Великого[259]. Генрих горевал, носил траур и оцепенело смотрел со своего кресла на собравшуюся в зале знать.
Володарь видел, как расселись герцоги и графы по скамьям. Король о чём-то холодно, вполголоса осведомился у Готфрида. Сын лотарингского герцога отвечал с угодливой улыбкой, низко кланяясь.
– Доблестные! Мы собрались здесь обсудить наши насущные дела! – объявил король.
Чёрные глаза его неодобрительно заскользили по лицам вельмож. Володарь вдруг почувствовал, понял: пробил его час! Если он смолчит, то никогда уже не сможет сказать то, что должен! И тогда ждёт его бесславие, бессилие и тихое угасание в скучном обществе нелюбимой пустышки-жены!
Он вскочил, подошёл к королевскому трону, рухнул перед Генрихом на колени.
– Позвольте, государь, мне сказать здесь слово.
– Ты – зять маркграфа фон Бабенберга? – спросил король.
Он с любопытством смотрел на коленопреклонённого Володаря как на нечто диковинное.
– Ваше величество обладает великолепной памятью. – Володарь льстиво улыбнулся. – Я хочу сказать о чехах. Герцог Бржетислав пренебрёг своими обязанностями вассала. Без ведома вашего величества он напал на Польшу и захватил её города. Он становится сильным и опасным соперником для вас, государь. Не пора ли вам проучить этого выскочку?
– Что же ты предлагаешь? – По губам Генриха пробежала брезгливая гримаса.
– Чехов следует примерно наказать за их дерзость. Пошлите на них своих доблестных ратников, государь. Я, грешный, знаю в Богемии все тропы и перевалы. Я проведу вас через горы и ущелья, через заставы и крепости!
Генрих молчал.
Старый архиепископ Кёльнский возразил Володарю:
– Польша издавна была врагом Германии. Герцог Бржетислав поступил по справедливости. Зачем его наказывать? Светлый государь, вас ждут большие дела на юге, в Италии.
– Святой отец, вы заблуждаетесь, – заспорил с епископом граф Экберт. – Покойный император Конрад установил в Польше порядок и покой. Бржетислав стал нарушителем его монаршей воли!
– Герцога Бржетислава следовало бы заменить другим, более покладистым вассалом короны, – проворчал Леопольд фон Штаде.
– Да, да, доблестные! – кивал маркграф Эккехард.
Он заметно волновался, ведь как раз его владения граничили с чешскими и польскими землями.
Выслушав мнения вельмож, король Генрих грозно поднялся с трона. Пренебрежительным жестом он велел Володарю убраться назад на своё место.
– Мы должны примерно наказать чехов! – объявил он торжественно. – Пусть прекратят свои самоуправства и оставят в покое Польшу. Священной империи германской нации не нужны опасные непокорные соседи на востоке. Разделяй и властвуй – таков наш принцип! Ты, маркграф саксонский, выступишь с войском к Рудным горам. А ты, – небрежным кивком головы указал он в сторону Володаря, – проведёшь нас и наше воинство через Чешский Лес[260] к Праге! Не спастись чехам от германских мечей! В награду, барон Володар, ты получишь от нас корону герцога и власть над Богемией! Надеюсь, ты будешь в дальнейшем послушен своему сюзерену![261] Такова наша воля!