Майя Златогорка лежала в горнице на покрытой сукном лавке. Через раскрытое окно в покой проникал свежий вечерний воздух. Две девочки-подростка суетились возле её ложа, носили на подносах отвары трав, давали ей пить.
Предслава опустилась на лавку возле Майи.
– Звала меня, подружка? – спросила чуть слышно. – Давно с тобой не видались.
– Предслава, милая! – По лицу болящей растеклась улыбка. – Ведала, придёшь, посетишь меня в час смертный.
– Да Господь с тобой! Поживёшь ещё, Майя, побродишь по земле, полечишь снадобьями своими людей хворых!
– Нет, княжна! Извини, что так тя зову. Привыкла, с малых лет знакомы мы бо. Чую, настал срок мой. Вот, – указала она на отроковиц, – Доброслава и Звенислава, ученицы мои. Одна – из ляхов, вторая – из Будишина, мильчанка. Обе знахарскую науку ведают, обучила их. Опосля мя хворости людские лечить смогут. Передала им всё, что сама знаю. Одно токмо: дар пророческий, его не передать. От Бога се. Погляди на меня, Предславушка! Вот тако! Вижу топерича. Создашь ты здесь, на Сазаве, обитель женскую, игуменьей в сей обители станешь. Много добрых дел створишь. За сынов своих не беспокойся. Каждый из них своею дорогою пойдёт. Добрых ты сыновей взрастила. Отныне о дочерях духовных будет забота твоя. Да, вот ещё: сих сироток, Звениславу и Доброславу, такожде милостями не оставляй. Пущай покуда при монастыре живут.
Майя умолкла, тяжко вздохнула, откинула голову на подушки.
– Попа покличьте, девоньки, – прошептала она глухим слабым голосом. – Помираю. Собороваться пора.
Майя умерла ночью, на глазах у Предславы, которая при свете свечи неусыпно сидела возле её ложа.
Вот ещё одна смерть. Уходят люди близкие, родные, люди добрые. Было тяжело, горестно, но рыдать и проливать слёзы почему-то не хотелось. Закрыла Предслава Майе глаза, вздохнула, разбудила прикорнувших на лавках отроковиц, велела кликнуть игумена.
Майю схоронили в ограде церкви Богородицы, украсив могилу большим медным крестом. Среди тех, кто провожал странницу в последний её путь, оказался и некий старый монах с долгой белой бородой. С трудом признала в нём Предслава боярина Фёдора Ивещея. Вылез старик из земляной своей ямы, плёлся медленно, опираясь на сучковатую осиновую палку, плакал и всхлипывал. Заметив Предславу, подошёл к ней и проговорил:
– Я ить её от ляхов тогда спасал, укрыл в одной деревеньке. Думал, не выживет вовсе девка. Ан нет, выходили её. Токмо калечной на всю жизнь осталась. Вот раны былые да жизнь неприкаянная и унесли её до срока в могилу. Предстанет топерича Майя пред престолом Всевышнего. Добрая была жёнка, и меня, хворого, такожде лечила. Всё уговаривала уйти из ямы, в келью монастырскую переселиться. Да токмо я, пёс смердящий, того не заслуживаю! Алчность и злобу свою не искупил бо покуда.
– Выходит, ты всё в яме тако и живёшь? – изумлённо спросила Предслава. – И все годы эти тут жил?!
– Все годы, – подтвердил Ивещей.
Предслава в ответ только покачала головой и тотчас отошла в сторону. Отчего-то ей было неприятно разговаривать с бывшим боярином. Волей-неволей вспоминалось прошлое, гибель отца, Володарь, окаянный Святополк. А к прошлому ей сейчас возвращаться не хотелось.
…Следующей весной на горе возле храма Богородицы был основан женский монастырь, посвящённый святому Андрею Первозванному. Все деньги на его строительство выделила вдовая королева София. Уже к лету выросли вокруг храма деревянные кельи монахинь и послушниц. А затем и сама вдовая королева приняла постриг и стала руководить обителью. В служении Господу видела теперь Предслава своё призвание.
Глава 78
Под надзором пожилых монахинь юные отроковицы, сидя за дощатыми столиками, постигали азы грамоты, читали Библию и молитвослов, учились рукоделию и церковному песнопению. Всего в обитель было взято двадцать пять девочек, среди них были как дочери знатных панов и владык, так и крестьянские дети из окрестных сёл и деревенек.
Предславе нравилось проводить время за книгами с юными воспитанницами обители, она часами рассказывала им о подвигах Самсона и Давида, о мудром царе Соломоне и пророке Моисее, о пророчествах Даниила и Иезекииля, о злом Сеннахириме и страшной мести Юдифи. Она старалась донести до девочек, что окружающий их земной мир сложен и непостижим, что царят в нём необузданные людские страсти и что всякий человек в жизни своей должен уметь страсти эти обуздывать. Читая отроковицам Евангелие, говорила Предслава о том, что Иисус показал всем нам, грешным и худым, путь к постижению добра, что по Его пути надо им стремиться идти, творя добрые дела, большие и малые, и отворотиться от зла, от дьявола и тёмных мыслей, кои вкладывает он людям в души.
Девочки слушали со вниманием. Пусть и не всё понимали они из речей настоятельницы, но всё же проникновенные слова её находили отклик в их юных сердцах.
Две ученицы почившей Майи Златогорки занимались врачеванием, ходили по сёлам и городам. Одна из них, Звенислава, уже заявила, что готова принять постриг в обители, вторая же пока колебалась и подумывала стать странницей, какой была Майя.
Тихая и мирная жизнь наступила для вдовой королевы. Казалось, навсегда угасли, отошли в прошлое неистовые страсти, некогда кипевшие вокруг неё. Предслава наслаждалась душевным покоем и радовалась каждому проведённому в обители дню. Здесь дочери Владимира Крестителя было легко и свободно дышать. Она не ведала, что ещё придётся ей воротиться к суетным мирским заботам.
…Зима пришла на землю, закружили в холодном воздухе волны белых снежинок. Морозы в Чехии редки, и снег густым слоем лежит только в горах, в долинах же подолгу стоит мягкая и тёплая погода. Иногда целыми днями светит слабое солнце, а порой хмарь серых туч заволакивает небо до самого окоёма, и тогда мелкой рябью сыпет унылый дождь вперемежку с мокрым снегом. С грустью вспоминала Предслава весёлые морозные русские зимы, игры в снежки и расписные возки, запряжённые лихими тройками с бубенцами.
В один из хмурых зимних дней двое людей постучались в монастырские врата.
– К матери настоятельнице. Весть имеем важную, – объявили они.
Взволнованная Предслава сама вышла навстречу неведомым путникам.
В одном из них она неожиданно узнала молодого Иржи, а в другом – евнуха Халкидония. После её пострижения Халкидоний остался служить её сыну Конраду. Он доблестно сражался под Домажлице и недавно получил от молодого князя чин сотника.
Оба путника были заметно взволнованы. Предслава не мешкая велела сёстрам накрыть стол в своём покое и провела туда нежданных гостей. Монахини при виде красавца Иржи стыдливо прятали лица под куколями. Кое-кто из пожилых поварчивал: что это, дескать, игуменья мужиков в обитель пускает.
Они сели на лавки за столом, но почти не притронулись к еде. Первым заговорил Халкидоний.
– Беда, мать игуменья! Сын твой Конрад и князь пражский Бржетислав рассорились, войну друг другу объявили, рати совокупляют.
Как ни готовилась Предслава к тому, что придётся выслушать что-то весьма неприятное, но от неожиданности не выдержала и испуганно вскрикнула.
– О Господи! – Она троекратно перекрестилась. – Да что ж это?! Что за напасти такие?!
В разговор вступил Иржи.
– Князь Бржетислав, матушка, указ выпустил, с печатью, что отныне в Чехии власть вышняя от отца к сыну будет передаваться, – пояснил он. – Ну а князю Конраду, ясно дело, сие не по нраву пришлось. Вот и поднял он супротив Бржетислава меч.
– Тут, светлая госпожа, пан Лопата воду мутит, – добавил Халкидоний. – Были у него под Прагой бенефиции, то есть сёла, которые ему покойный твой супруг в награду за службу передал. А Бржетислав эти владения решил обратно в княжеский домен взять.
– Вот и подбил Лопата вместе с сыном своим Штепаном князя Конрада на рать, – вздохнул Иржи.
Предслава некоторое время молчала, потупив взор. На столе догорала тонкая свеча. Келья погружалась во мрак. Но вот игуменья решительно вскинула вверх голову и поднялась с лавки.
– Что ж. Правильно вы створили, приехав ко мне. Тотчас я возок закладывать велю. Помчу в Оломоуц. Отговорю Конрада от войны… ежели сумею, – добавила она.
…Казалось, ничего не изменилось в Оломоуцком замке с той поры, когда она жила здесь вместе с сыновьями. Только стражи на лестницах и в переходах заметно прибавилось. Всюду гремело железо, слышался звон оружия, где-то поблизости ржали кони. Готовилась рать – это Предслава замечала на каждом шагу.
Она не вошла – ворвалась в сыновнюю палату. Конрад как раз держал совет с тремя ближними панами. При виде матери он вскочил с кресла и замер, застыл от неожиданности.
Паны поклонились ей в пояс и быстренько поспешили за двери.
– Что творишь?! – В серо-голубых очах Предславы полыхал гнев.
Конрад нахмурился, зашагал по палате, выкрикнул резко, размахивая руками:
– А что Бржетислав творит?! Али не ведаешь?! Объявил Чехию своим наследием. Выходит, я теперь – никто и никоих прав на богемскую корону не имею! У верных моих панов волости отбирает – это как?! Доколе терпеть?! Проучу сего Бржетислава крепко!
– И что?! У Бржетислава сил немало! Вот и будете тузить друг дружку, немецкому крулю на потеху! – возмутилась Предслава. – О себе ты помышляешь, а о державе, видно, и не мыслишь! Да какой ты князь после сего! Не князь вовсе – так, князёк какой-то там мелкий! Равно как и Бржетислав твой! Немцы вдругорядь вас поодиночке, яко клопов, передавят! А сколь людей простых, седляков да отроков головы в вашей сваре сложат – о том ты подумал?! А сколько воинов добрых зазря сгубите вы?! Петухи горластые!
Выговорила Предслава гневные эти слова и опустилась медленно на скамью. Посмотрела на молчаливо вышагивающего по палате Конрада, тихо добавила:
– Тебе надо потерпеть. Грамоты Бржетиславовы – ничто! Важны не они, важно мненье земли. Панов, владык и даже седляков. Никакой устав, никакая грамота не будет иметь силы, если на твоей стороне не будет земля. Запомни то, сын. А покуда… Я еду в Прагу. Меня Бржетислав не тронет. Я вас помирю. Но токмо если ты распустишь собранную рать. И не слушай пана Лопату.