Следом за ним торопилась юная Дева, едва ли старше двадцати лет: лицо словно цветок, сероглазая, алые полные губы, каштановая головка, стройная и нежная телом. Простым был ее наряд, а прямое и короткое зеленое платье открывало на правой лодыжке железное кольцо.
Последней из этой троицы шествовала Дама, высокая и величественная, блестящая внешностью, ослепляющая нарядом… Трудно даже сказать, какой была она, ибо глаз не выдерживал такой невозможной красоты. Тем не менее всякий сын Адама, потупив свой взгляд перед ней, немедленно обращал назад свои очи, и все повторялось снова и снова. Когда трое шли мимо него, так поступил и Вальтер, и казалось ему, что все люди вокруг сгинули неведомо куда, не видел он и того, чтобы на них кто-то глядел, кроме него самого. Поднявшись по трапу на борт, они отправились вдоль палубы к надстройке на корме, а потом вошли внутрь ее и скрылись от взора.
А он все глядел им вслед, и суетившийся на причалах народ понемногу вновь проявился в его глазах. Тут он заметил, что швартовы уже отданы, и шлюпки под вопли матросов увлекают большой корабль к выходу из гавани. А потом с реи сбросили парус, привязали его как надо, и полотнище наполнилось свежим ветром, едва нос корабля коснулся зеленой волны за гаванью. Тут мореходы выбросили зеленое знамя, на котором изображен был серый волк, грозивший девушке, стоя на задних ногах, и корабль начал свой путь.
Вальтер постоял некоторое время, разглядывая волны, набегавшие на оставшуюся за кораблем гладь, а потом направился к «Катерине», потому что сперва решил порасспросить корабельщика Джеффри о рекомом судне и путешествовавших на нем чужаках. Однако потом ему подумалось, что случившееся привиделось ему, приснилось посреди белого дня, и лучше будет совсем умолчать о нем. Посему, удалившись от вод, он направился по улице к дому отца, но когда до него оставалось уже совершенно немного и крыльцо уже маячило впереди, Вальтеру вдруг показалось, что рекомая троица эта – Гном, Дева и величественная Дама – спускается мимо него по каменным ступеням на улицу, но только он застыл на месте, чтобы пропустить их… о! рядом не оказалось никого, только добрые стены дома Бартоломея Голдена поднимались впереди, а на ступеньках его играли с дворняжкой трое детишек, да четверо или пятеро прохожих торопились по своим делам. Тут разум Вальтера пришел в смятение; он не знал, что и думать о тех, кто поднялся на его глазах на борт корабля… сонное ли видение предстало перед ним, или дети Адама во плоти.
Тем не менее он вошел в дом, отыскал отца в его собственных покоях и немедленно начал рассказывать ему о случившемся. Но при всей своей любви к отцу, при том, что Вальтер боготворил его за мудрость и отвагу, он как будто бы не слышал собственных слов, настолько смутили эти трое его разум… они до сих пор словно бы стояли перед его глазами – как нарисованные на столешнице лучшим из маляров-живописцев. Особо много он думал об обеих женщинах, не осуждая себя за желание броситься следом за ними. Он говорил себе, что не алчет ни той, ни другой, однако не мог понять, Служанка или ее Госпожа яснее стоит перед его взором, а посему жадно хотел увидеть обеих снова и выяснить, кто они.
Так шли часы до утра в среду, настало время прощаться с отцом и восходить на корабль. Однако отец проводил Вальтера к самой пристани и на «Катерину». Тут Вальтер в последний раз обнял его – не без слез и предчувствий, столь переполнено было его сердце. Наконец старший из Голденов сошел на берег, трап подняли, отдали швартовы, весла шлюпок расплескали темную воду, парус упал с реи и был поставлен на место, и рванулась вперед «Катерина», в туманное море, на серые валы, выбросив свой старинный стяг с гербом Бартоломея Голдена – «Б» и «Г» справа и слева, а над ними крест и треугольник поднимается от середины.
Вальтер стоял на корме и внимал, но более умом, чем глазами, ибо ему казалось, что незнакомый корабль уже проделал все это; ему представлялись бусины, одинаковые и нанизанные на одну нитку, следующие друг за другом в неизменном порядке, словно корабли, приходящие в гавань и уходящие из нее, так и не приблизившись друг к другу.
Глава III. Вальтер получает весть о кончине отца
Быстро шла под парусами «Катерина» по волнам, и ничего не случилось с кораблем и экипажем такого, о чем следовало бы упомянуть. Мореходы бросали якорь в одном торговом городе и другом, а там и в третьем и четвертом, покупая и продавая повсюду, как положено купцам. И Вальтер не только наблюдал за работой людей отца, но и оказывал им всяческую возможную помощь – и в ремесле морехода, и в торговле. И чем дальше он отплывал и чем больше проходило времени, тем более ослабевало его беспокойство, вызванное женой и ее предательством.
Другое стремление, пылкое желание найти тех троих, никак не оставляло его; и хотя Вальтер более не встречал карлу с женщинами, как встречают людей на улице, так что при желании можно дотронуться рукой, лица их все стояли перед его внутренним взором. Но с течением времени память о странных встреченных приходила все реже и не столь остро, так что к утешению всех окружавших – и собственному тоже – стал казаться он человеком, излечившимся от меланхолического состояния духа.
Но вот оставили они четвертый порт и, переплыв море, прибыли в пятый город, огромный и прекрасный, до которого от Лангтона-на-Водах добирались больше семи месяцев, и к этому времени Вальтер начал заранее радоваться всему, что сулило ему пребывание в этом прекрасном городе – в такой дали от своих родичей, – и особое внимание он уделял красавицам, и желал их, и любил, но легко, как случается у молодых людей.
И вот, страна эта была последней на пути «Катерины», так что десять месяцев ежедневно они торговали, радовали себя всякой радостью и диковинкой, а еще развлекались в компании купцов, горожан и селян, что живут за городскими воротами. Вальтер сделался деловым и бодрым, как подобает сильному молодцу, и приобрел некоторый вес среди своих собственных людей.
Однако случилось так, что в конце этого срока он отправился к своему прилавку на рынок и уже взялся за ручку двери, как перед ним оказались трое мореходов в наряде его родных мест, один из них с виду был похож на приказчика; Вальтер сразу признал в нем писца своего отца, Арнольда Пенстронга[5], тут сердце молодого человека упало, и он воскликнул:
– Арнольд, какие ты привез вести? Все ли в порядке в Лангтоне?
Ответил Арнольд:
– Злые вести прибыли со мною; несчастье приключилось в твоем доме, ибо не стану скрывать, что отец твой, Бартоломей Голден, скончался, да упокоит Господь его душу.
Услыхавшему сии слова Вальтеру показалось, что прежнее бремя, успевшее сделаться столь легким, навалилось на него с новой тяжестью, и последние несколько месяцев как бы исчезли из его жизни, а потом представился отец, мертвым лежащим на смертном одре, и скорбные возгласы по всему дому. Чуточку помолчав, проговорил он голосом гневным:
– Что это, Арнольд! Умер ли он в своей постели или это случилось иначе? Ведь когда мы расставались, отец не был старым и хворым.
Ответил Арнольд:
– Да, скончался твой батюшка на собственном ложе, но прежде выпало ему быть раненым мечом.
– Да? И как же? – рек Вальтер.
Молвил Арнольд:
– Когда оставил ты дом, по прошествии нескольких днем твой отец отослал твою жену из своего дома к ее родителям Реддингам – без почестей, но и не опозорив, как могло случиться, и без какой-либо вины с нашей стороны в глазах тех, кому ведома ваша с нею история, а таких без малого целый город.
Тем не менее Реддинги ничего не поняли и захотели перемолвиться с нами, Голдингами, чтобы поговорить о возмещении своего убытка. К несчастью, мы согласились, чтобы сохранить мир в городе. Но что из этого вышло? Мы встретились в Зале Гильдии и начали разговор; однако в том разговоре не могли не всплыть некоторые слова – и не слишком пристойные, и не чересчур мягкие. Произнесенные, они заставили обнажиться заточенную сталь, а потом началась рубка и сеча. Двое наших погибли прямо на месте, как и четверо ихних, и многих еще ранили с обеих сторон. Среди них – как ты уже догадался – был и твой отец, ибо он не удержался в стороне от схватки. Невзирая на раны – две в бок и одну в руку – домой он ушел на собственных ногах, и мы понадеялись на то, что взяли верх. Но увы! Злой оказалась наша победа, ибо через десять дней он умер от ран. Господь да примет его душу! Но теперь, господин мой, ты, должно быть, понял уже, что не с одной этой вестью я прибыл, но и со словом родичей, которые требуют, чтобы ты незамедлительно возвращался на быстром катере[6], принесшем меня сюда вместе с вестями… и если ты глянешь на него, то увидишь, что судно это, легкое и быстрое, выдержит на море любую непогоду.
Тогда заговорил Вальтер:
– Просьба эта говорит о войне. Я возвращаюсь, и Реддинги пожалеют об этом. Готов ли ты в путь?
– Да, – ответил Арнольд, – мы можем поднять якорь сегодня же днем – самое позднее, завтра утром. Но что мучает тебя, господин, почему ты таким диким взглядом глядишь на мое плечо?! Ведь в обычае этого мира, когда отцы оставляют его раньше сыновей.
Но лицо Вальтера, покрасневшее прежде от гнева, сделалось бледным. Показав на улицу, он возопил:
– Погляди. Или ты их не видишь?
– Кого не вижу? – молвил Арнольд. – о вон идет обезьяна в цветном наряде, словно сбежавшая от какого-нибудь жонглера. Нет, клянусь Господними Ранами! Это человек, настолько уродливый, что скорее похож на черта. Так, а вон идет прелестная Дева, по всему знакомая с ним. И… О! Вот шествует весьма достойная и благородная Дама. Да, я вижу их, и, вне сомнения, эти двое принадлежат этой особе, и в городе она числится среди наибольших, а на лодыжке девицы я вижу железное кольцо, свидетельствующее о ее рабском положении среди чужеземцев. Но вот что странно! Люди на улице словно бы не видят столь необычную процессию, даже величественную Даму, прекрасную, как Богиня этих идолопоклонников, украшенную драгоценными каменьями, на которые можно было бы дважды купить весь Лангтон… а ведь столь редкое и занимательное зрелище должно было привлечь их внимание. Но что это, господин мой, что это!