Тревожно поглядев на нее, он спросил:
– Я причинил тебе боль? Молю о прощении.
Поглядев на него с еще большей лаской, она ответила:
– О, нет. Ты не способен этого сделать!
И залилась алым румянцем, а Вальтер последовал ее примеру; однако же скоро она побледнела, положила ладонь на свою грудь, и Вальтер торопливо вскричал:
– Ах, я неловкий! Я вновь причинил тебе боль. Что же вышло не так на сей раз?
– Ничего, ничего, – молвила она в ответ, – но я встревожена, потому что овладела мной некая мысль, которой я прежде не знала. А теперь, прошу тебя, удались ненадолго, я же останусь здесь; когда ты вернешься, я или пойму себя, или нет, и о том в обоих случаях поведаю тебе.
Улыбнувшись Деве, Вальтер направился прочь – на другую сторону кольца дубов, – но так, чтобы видеть ее. Там обретался он, и вот показалось ему, что минуло уже достаточно времени, однако Вальтер заставил себя терпеть, потому что сказал себе: иначе она опять отошлет меня прочь. Так выжидал он, пока опять не протекло много времени, но Дева все не звала его, и он еще раз запретил себе трогаться с места. После же наконец встал и, трепеща душою и телом, быстро вернулся к Деве, все еще стоявшей возле ручья, потупив глаза и опустив руки. Когда Вальтер приблизился, она посмотрела на него; выражение на лице ее немедленно изменилось, и она сказала:
– Рада, что ты вернулся, хотя ушел совсем недавно (надобно сказать, что с тех пор миновала едва ли половина часа). Тем не менее я успела многое передумать и о том поведаю тебе.
Вальтер же молвил:
– Дева, нас разделяет речка, хотя и неширокая. Не перейти ли мне и не стать ли перед тобой; дабы после могли бы мы усесться на зеленой траве?
– Нет, – отвечала она, – пока еще нет; помедли, а я тем временем расскажу тебе обо всем. Теперь должна я открыть перед тобой свои мысли в должном порядке.
Она то краснела, то бледнела и все теребила складки юбки беспокойными пальцами. А потом сказала:
– Первое между нами вот что: хотя ты впервые увидел меня меньше, чем час назад, но устремился ко мне всем сердцем, дабы я сделалась для тебя подругой и милой. Если же это не так, тогда все речи мои закончены, а с ними и все надежды.
– О, да! – воскликнул Вальтер. – Только не знаю, как ты догадалась об этом, потому что лишь сейчас скажу я, что ты воистину любовь моя и милая подруга.
– Тише, – сказала она, – тише! Ибо и у леса есть уши, а слова твои громки; подожди, и я открою тебе, как узнала это. Но переживет ли эта твоя любовь то мгновение, когда ты впервые обнимешь мое тело своими руками, я не ведаю, да и ты тоже. Но велика моя надежда на то, что случится иначе; ибо и я – хотя едва час прошел с тех пор, как взгляд мой лег на тебя, – увидала в тебе любимого и дорогого и сердечного друга. Вот потому я и догадалась, что ты тоже любишь меня. А теперь веселье и радость переполняют собой мое сердце. Но пора поведать и о страхе и зле, ожидающих нас.
Тут Вальтер простер к Деве руки и воскликнул:
– Да, да! Какое бы зло ни подкарауливало нас, теперь, когда оба мы знаем о том, что я и ты любим друг друга, не перейдешь ли ты ко мне, чтобы я мог обнять тебя своими руками и поцеловать, если не в добрые губы и милое личико, то хотя бы в дорогую мне руку… чтобы я мог как-то прикоснуться к твоему телу.
Ровным взглядом поглядев на него, она негромко сказала:
– Нет, этого не должно случиться прямо сейчас, и в том, почему этого не может быть, и таится часть окутывающего нас зла. Но слушай меня, друг; еще раз говорю я тебе, что голос твой слишком громок для наполненной злобой глуши. Вот я поведала тебе о том, что знаем мы оба, а теперь должна рассказать об известном лишь мне, но не тебе. Было бы лучше, если бы ты дал слово не прикасаться ко мне, не трогать даже руки; после нам следует отойти подальше от сей груды камней и сесть на краю поля, под укрытием – на случай, если за нами следят.
И вновь на этих словах она весьма побледнела, но Вальтер ответил:
– Раз сему суждено быть, даю тебе слово, так как люблю тебя.
После этого она нагнулась и обулась, а потом легко перепрыгнула через ручеек. После же, отойдя на половину фарлонга, они уселись рядышком в тени стройной рябины, потому что поблизости и вдали не было ни куста, ни папоротника.
Тут заговорила Дева тоном встревоженным:
– Вот что должна я сказать тебе ныне, ибо ты оказался в стране, опасной для всякого, кто любит доброе; скажу более, что была бы рада, если бы тебе удалось целым оставить сей край, даже если бы после я умерла от тоски по тебе. Что касается меня самой, то грозит мне опасность меньшая – во всяком случае, не смертельная. Только помни: железное кольцо на ноге моей – знак рабства, и ведомо тебе, как расплачивается рабыня за прегрешения. О том же, кто я и как попала сюда, сейчас не скажу, ибо у нас может не хватить на это времени; оставим этот разговор на потом. Я – Служанка злой Госпожи, о которой неведомо мне, женщина она или нет. Некоторые здесь почитают ее Богиней, и как Богине поклоняются ей. И не знаю я божества более жестокого и холодного. Меня она ненавидит жестоко; но будь ее ненависть невелика, немногое прибавило бы это мне, если бы, разделавшись со мной, она получила бы удовлетворение. Но дело обстоит так – и вряд ли будет иначе, – что послужит это не ее удовольствию, а потере и боли. Посему, как я уже сказала, самой жизни моей здесь ничто не грозят – если только вдруг покорившись внезапному гневу, она не убьет меня, чтобы потом пожалеть об этом; дело в том, что наименьший злом в ее нраве является тщеславие, и тщеславна она всегда и во всем. Много раз забрасывала она свои сети, чтобы уловить в них какого-нибудь доброго юношу; и последней добычей ее – если ею не станешь ты – оказался молодой человек, которого я назвала при нашей первой встрече с Сыном Короля. Он еще с нами, и я опасаюсь его, ибо недавно Госпожа ему надоела, хотя – по чести сказать – нет на свете более чудесной красавицы. Словом, пресытившись ею, он обратил взгляд ко мне, и если я буду неосторожной, весь гнев Госпожи обрушится на меня. Должна сказать, что хотя пригож этот юноша, теперь попавший к ней в рабство, в сердце его нет сострадания; низок он и способен ради часа удовольствий погубить меня, а потом с улыбкой, стоя рядом со мной, просить прощения у Госпожи и добиться его там, где мне не будет пощады. Видишь ли теперь, каково мне жить между двумя жестокими дураками? А ведь есть здесь и другие, о которых я не стану далее говорить тебе.
Тут, прикрыв руками лицо, она зарыдала, бормоча:
– Кто же избавит меня от этой губительной жизни?
Но Вальтер вскричал:
– Я! Ибо зачем иначе я оказался здесь?
И он едва не заключил Деву в объятия, но вовремя вспомнил про данное слово и в ужасе отшатнулся, потому что понимал теперь, почему она не хочет прикосновений, а после возрыдал вместе с нею. Но слезы Девы вдруг высохли; и она молвила изменившимся голосом:
– Друг мой, хотя обещаешь ты стать моим избавителем, скорее это я спасу тебя. Теперь же молю о прощении за то, что огорчала тебя собственным горем, тем более что не могу утешить его поцелуями и ласками. Но случилось так, что горести этой земли, окруженной столь радостным миром, вдруг сокрушили меня.
Тут сдержанное рыдание перехватило дыхание Девы, но сдержавшись она продолжила:
– Теперь же, дорогой друг и любимый, внимательно внемли моим словам, чтобы потом поступал ты, как я научу тебя. Во-первых, вижу я, потому, что Уродец встретил тебя у ворот этой земли, что Госпожа ожидала тебя; более того, ты оказался здесь, потому что, забросив свою сеть, она уловила тебя. Замечал ли ты какое-либо подтверждение моим словам?
Ответил Вальтер:
– Трижды при дневном свете видел я проходящего мимо меня уродца, а за ним тебя и величественную Госпожу, словно живых.
Тут немногими словами поведал он о том, что случилось с ним, начиная с того дня, когда видение явилось к нему на причалах в Лангтоне.
И сказала она:
– Сомнений нет, ты и есть ее последняя жертва. Это поняла я с самого начала и потому-то, дорогой друг, не позволила тебе поцеловать и приласкать меня, хотя томлюсь желанием. Ведь Госпожа хочет тебя лишь для себя самой и только за этим завлекла в сей край. Она так мудра во всяких волхвованиях – как в некоторой мере и я, – что если бы ты прикоснулся рукой или губами к моей обнаженной плоти – даже однажды, – то ощутила бы исходящий от меня аромат твоей любви, и тогда – может быть, пощадив тебя – обрушила на меня всю свою кару.
Тут она в унынии умолкла, не отверзал уст и Вальтер – от горя, смятения и беспомощности, – ибо ничего не ведал о чарах.
Наконец Дева заговорила снова:
– Однако же смерть наша не останется без воздаяния. А теперь знай, что отныне желает она тебя, а не Сына Короля, и желание ее еще более окрепло оттого, что она положила на тебя глаз. Теперь Сын Короля сделается свободным и сумеет – хотя не будет ведать об этом – направить собственную любовь в любую сторону; да и я получу право ответить ему согласием. Хотя, впрочем, настолько переполнена Госпожа злобой и спесью, что способна наказать меня даже за исполнение собственного желания. А теперь я должна подумать.
Изрядно помолчав, Дева снова заговорила:
– Да, все это весьма опасно, однако я нашла способ избавиться от нее, тоже крайне опасный. Однако тебе его пока не открою, посему не трать на расспросы недолгих мгновений. Во всяком случае, нам не станет хуже, чем если мы не окажем сопротивления. А теперь, друг, среди прочих опасностей всего страшнее нам оставаться вдвоем. Только скажу тебе кое-что еще и, возможно, нечто потом. Ты отдал любовь свою той, что всегда, что бы ни случилось, останется верной тебе, однако коварна я, и была такою всю свою жизнь, а теперь ради тебя должна сделаться еще более хитроумной, чем прежде. При всех своих ухищрениях отдала я свою любовь красавцу, искреннему, простому и крепкому духом. И сейчас судьба его такова, что, если выдержит он все искушения, стойкость его может освободить нас обоих. Посему поклянемся же, что простим друг другу коварство и прегрешения в день, когда сердца наши смогут свободно любить друг друга.