– Не отчаивайся, – сказал господин Садовник. – Он на всех производит такое впечатление. Человек, соразмерный всему и каждому. Помню, как мой батюшка принимал его в нашем доме. Как князя. А он играл вечерами с мальчишками на заднем дворе…
Господин Садовник вздохнул.
– Уходя, он дал мне рекомендацию. Он рекомендовал мне вас. Как вы знаете, носильщик моих сандалий умер от кровавого поноса. Ему некому наследовать, он последний сын в семье. И я могу предложить его место вам. Это немного, но это то, что я могу. Я вижу, вы сомневаетесь? Примите это как дружеский подарок старика, гм… Такэдзо. Я дам вам приличные ножны для вашего меча. Соглашайтесь.
Надо сказать, что я согласился далеко не сразу.
Но с тех пор мы всегда были вместе с господином Старшим Садовником.
Ни о каких походах вне страны с тех пор не упоминалось.
Князь Мацукура вскоре после этого дела был обвинен в небрежении своими княжескими обязанностями, лишен места и сослан. Юи Сосэцу был одним из немногих, кто отправился вслед за господином в изгнание и кто оставался рядом с ним до самой казни Мацукура в изгнании по приказу Ставки за ненадлежащее воину поведение. Потом я очень долго ничего о нем не слышал. До тех самых пор, пока он не появился однажды ночью в лесу у замка Какэгава с предложением соблазнительным и смертоносным…
С той войны прошло так много лет. И Миямото Мусаси, и Юи Сосэцу, и сёгун тех лет уже мертвы и пребывают в милости будд. Я редко вспоминаю те времена. Слишком горько падение надежд и разрушение юношеских грез о славе.
Можно ли сказать, что я ученик сенсея? Иногда я позволяю себе надеяться на это. Или обманываться на этот счет. Но может быть, его последним учеником был Юи Сосэцу?
Я не могу этого знать.
Но именно сенсей открыл мне дорогу в жизни, дал нужные наставления и опыт. И даже теперь, когда моя жизнь уже клонится к закату, я надеюсь, что буду достоин того, кем он был и каким я его знал, до самого моего конца, каким бы он ни стал. Я знал его, и это одна из величайших опор в моей неукорененной жизни.
Глава 13На пути в Эдо
По дороге с надежными врагами.
Меня выпустили из узилища через несколько дней.
Я не дождался ни приказа умереть, ни людей, что должны были бы меня убить.
Ревизор Ставки давно уехал. Больше ничего заметного не случилось. Или, может быть, пока ничего.
Мне вернули Хання-Син-Кё, длинный меч господина старшего садовника, и приказали ждать распоряжений на своем месте в казарме, никуда не уходя.
Оказывается, пришли приказы из княжеской усадьбы в Эдо. Там требовался опытный садовник для устроения модного сухого сада. И господин старший садовник добился, чтобы в Восточную столицу отправили именно меня.
Вот и изменилась моя судьба. Сильно позже я узнал, что окончательным все же оказалось заступничество именно господина главного садовника – прочие были больше склонны увидеть еще одно сэппуку. А послать в столицу можно было и кого другого. Но господин старший садовник был дальним родственником правящего престарелого князя, родственником, коротающим почтенные пожилые годы на необременительной должности, но все же именно родственником, и его мнение не посмели проигнорировать.
Отряд с обычными дарами княжества для усадьбы в Эдо должен был отправляться вскоре. Я должен был уйти с ними.
Я выступил в Эдо через пять дней после похорон Накадзимы, когда зацвела слива в замковом саду. Уходить в такую пору было тяжело. Десять лет мы здесь прожили после переезда из Суруга. Я, оказывается, прирос к этому месту, хотя ни я не любил его, ни оно, судя по всему, меня не любило.
Я сдал комнату и постель старшему по казарме – все, что мне было нужно, я уносил с собой. Когда я вышел в темное прохладное утро, солнца еще не было. Соседи еще спали, старший по казарме поклонился мне, когда я сошел с камня на пороге на землю дороги, и стоял так, в поклоне, пока я не повернул в конце улицы к воротам замка.
Думаю, я уходил навсегда.
Но меч главного садовника я уносил с собой – господин настоял. Сказал, что в моем пути он мне пригодится. Оставил себе мой старый меч – просил уважить старого собирателя, – такого потрясающе непритязательного примера безымянной работы из Мино в его собрании еще не было. Пришлось соглашаться. Но Огненная Сутра – это совершенно непомерное сокровище для моего пояса и моих старых ножен. Теперь этот долг прогибал мою спину.
Я нес садовые инструменты для столичного княжеского сада в небольшом деревянном ящике за плечами. Там же смена одежды, шкатулка с лекарствами и набором для целебных прижиганий, письменные принадлежности и недавний список комментария почтенного и блистательного Энею Кобори Масоичи о новейшем садовом искусстве. На спине – простая дорожная соломенная шляпа. Все нес сам, конечно, мне показывали, что я недостаточно важный человек, чтобы давать мне еще и носильщика.
У ворот замка я нашел своих попутчиков под зажженным еще ночным фонарем, уже готовых выступить. Все молча поклонились, когда я приблизился. Совсем недавно это была бы невиданная любезность от людей их ранга. Откланялся и я.
Караульные у ворот по одному выпустили нас в дверцу в тяжелой створке и заперли ее за последним – время открывать ворота еще не настало.
Все молча и, видимо, привычно пошли по мосту через затянутый туманом ров и далее, а я просто пошел за ними.
Я сопровождал четверых воинов из замка – настоящих воинов, из внешней стражи, – которые сопровождали денежный ящик, забитый железными гвоздями, опечатанный красными печатями и упакованный в узорчатую ткань. Понятия не имею, сколько там было, но слуга-носильщик, тащивший ящик на палке через плечо, усердно и напоказ выбивался из сил. Еще двое пехотинцев с копьями несли багаж воинов. Было время, и я так же носил ящик с доспехами за господином старшим садовником.
Перед уходом всех нас, а меня даже особо, оделили бумажными дорожными деньгами нашего казначейства на три недели пути. Погулять особо не на что, но их примут в оплату за комнаты на ночь в гостиницах на станциях и можно будет поесть утром и вечером тоже, а больше и не требуется. Не в паломничество идем. По делу.
А воину пристала умеренность.
И вот мы шли. Мы покинули замок на рассвете – и никто так и не пришел меня провожать. Четверо попутчиков пока не стремились познакомиться ближе, я тоже. В конце нашего пути их ждет милость нашего господина и возвращение в замок. Что ждет меня – неясно.
Когда солнце взошло, замок уже скрылся из виду, и я не смог бросить на него последний взгляд, хотя и хотел.
Прежде чем горячее полуденное солнце начало припекать еще сырую землю, мы прошли близлежащие, уже пробудившиеся и весьма оживленные деревни и еще не возделанные рисовые поля за ними, поднялись в лес на склонах за полями – и вот уже поднимались в горы! Вдыхали холодный горный воздух. Как давно я здесь не был! Никаких дел за пределами земель княжества все эти годы мне не поручали – а самому отправиться куда-то мне не было позволено.
И вот теперь я ухожу. Удивительное, забытое чувство!
К вечеру первого дня мы уже перешли через низкий перевал, пересекли почти все княжество и достигли Токайдо – главного пути из Западной столицы Киото, обители недостижимого, обитающего вне времени и преданного мистическому священнодействию Двора, к оплоту военной Ставки, источнику указов сёгуна в Восточной столице Эдо.
Я родился в год смерти великого Токугава Иэясу – первого сёгуна правящего дома. Я родился во времена, когда кончились войны и настал долгожданный мир. Бойцы оказались бесполезны, а дороги ухожены. Трудно сказать, справедливый ли это оказался размен.
Первым вечером мы встали на постой в известной гостинице, платить здесь пока не пришлось – эту гостиницу содержало наше княжество.
После саке, купленного на первой ночевке прозорливым Ханосукэ – он был главным в четверке воинов, – купленного на свои и для всех, народ заметно расслабился, и я наконец познакомился с остальными.
Разлили саке без чинов – даже носильщику. Умник Ханосукэ хоть и был рангом повыше прочих, в походе не гнушался подчиненных – хороший командир. Еду доставили нам прямо в комнату. Выпили и поужинали с теплом в желудке. И все как-то сблизились. Они оказались хорошими людьми. Все же мы тут были все из одного места, все как один. Мы и остальные прохожие.
Общение и обращение стало менее формальным. Народ угощал друг друга табаком – мне даже стало неудобно, что нечем угостить, курение табака несовместимо с определением состояния цветущих растений по аромату. Но никто не обиделся – народ был с пониманием. Было видно, как они привычно разбирают дорожные роли, как удобные, привычно стоптанные сандалии, – не в первый раз в пути вместе. Шутки даже какие-то уже были свои, и воспоминания, и обычаи. Вне замка – в дороге – все иначе, я это еще помнил. Говорю же – хорошие подобрались люди.
Снимали обычно одну комнату на всех – экономно. Ящик не оставляли один – всегда при нем были двое человек. Хотя в приличных гостиницах можно оставить дорогую поклажу в рубленное из дубового бруса хранилище, под охрану дюжих молодцов из служащих гостиницы. Но Ханосукэ буквально не спускал с ящика глаз и спать ложился рядом – добрый служака.
Среди них мне досталась роль молчаливого, но удобного своей необременительностью спутника. Я был старше любого из них, а некоторых даже парно, если сложить их годы вместе. Я давно не бывал в дальней дороге, но очень просто втянулся и даже где-то показал себя более бывалым путешественником. Застал ведь еще былые беззаконные времена.
Доски с объявлением о том, что на дороге орудует банда Белого Ямабуси – горного монаха, мы прочли в первый же день. На досках перечислялись леденящие кровь подвиги Ямабуси, лютые приметы его самого и сообщников, обещания награды. Ханосукэ заметно напрягся.
Я сказал ему, что нам следует беречься странных попутчиков, непонятных женщин на станциях и легких соблазнов за смешные деньги – часто их предлагают наводчики. Он согласился и передал остальным.