– Я вас слушаю.
– Так вышло, что нынче я в очень стесненных обстоятельствах. Могу ли я просить вас разрешить мне пожить при вашем храме? Я мог бы привести в порядок сад…
– Это было бы весьма мило, – тепло улыбнулся настоятель Экаи. – Прошу вас.
Настоятель хорошо воспринял поручительство Сакуратая и разрешил мне жить в пристройке в обмен на работу в храме и уход за маленьким кладбищем.
Какое падение!
Но теперь можно было не тратить деньги на жилье, хотя нужно было зарабатывать на еду, питье, баню, наконец! Я не мылся уже месяц. Это угнетало меня сильнее всего.
Но это была первая ночь в Эдо, когда я лег спать воодушевленным.
Глава 18Бог Оденматё
Сказание о кормящих руках.
А следующий день дал мне еще одну возможность.
С утра я уже работал в храмовом саду – ночлег следовало отрабатывать. Собрал опавшие листья с могил, выполол сорняки, почти заглушившие уже отцветавшие азалии, начал ровнять дорожки.
Было совсем тепло, солнце припекало.
Я как раз вынес сосну в горшке на галерею храма, оставил ее на полированных досках, чтобы деревце постояло под солнцем.
Осторожное покашливание привлекло мое внимание, когда я сгребал листья в кучу.
– Господин Исава? – спросили за спиной.
Это был один из редких прихожан храма, невысокий дядька, подвижный, в простом, приличном и недешевом кимоно. Лысоватый, чуть старше меня.
– Меня Окасукэ звать, – поклонился он. – Настоятель Экаи сказывал, вы по саду работать умеете?
Я подумал, постояв, опираясь на грабли, каков будет урон остаткам моей воинской чести, задвинул эти мысли подальше и согласился.
– Я торгового рода, не взыщите. – Окасукэ улыбнулся, и мне захотелось улыбнуться в ответ. – Издревле вразнос торгуем всяким и соломенными сандалиями, прям как у вас, ну, только наши поновее будут. Я тут с семьей обитаю неподалеку, нам бы ваша помощь не помешала, однако.
Так я обрел своего первого нанимателя в Эдо.
Окасукэ торговал вразнос и в кредит разным товаром и жил над собственным складом в небольшом доме недалеко от моста Нихонбаси. Он отвел меня во двор своего склада, где стояла здоровенная телега на колесах под высоким шпилем, вся в резьбе на благочестивые темы и лаковой росписи.
– Скоро праздник храма Канда, – объяснил Окасукэ. – Эта наша повозка с алтарем бога-покровителя Оденматё проедет в праздничной процессии перед глазами сёгуна вместе с повозками остальных городских районов. Ее делают уже почти год.
Окасукэ приблизился к старику с лучковым рубанком, сидевшему прямо на земле в груде стружек, строгавшему брус светлого дерева, и поклонился:
– Господин плотник. Я привел вам помощника.
Плотник, не одарив нас вниманием, осмотрел брусок и, не глядя, указал мне место рядом с собой.
– Он очень старый, – извиняясь, поклонился Окасукэ. – Простите его.
– Ничего-ничего, – смутился я. Седины древнего старика вызывали подобострастное почтение. С виду ему было лет сто, и он еще работал. Хотел бы я быть так уверен в себе в его годы…
Я присел на корточки рядом со стариком, словно молодой ученик, да так оно и было, рядом с ним я был молод – и это было странно.
– Есть идея украсить нашу повозку живыми сезонными цветами, – объяснил Окасукэ, – так еще никто не делал. Но нужно, чтобы они дожили до конца церемонии.
– Высадить цветущие кусты и разместить их на повозке? – понял я. – Да, это возможно.
– Вы разбираетесь во всем этом лучше меня, – засмеялся Окасукэ, стеснительно кланяясь. – Вот настоятель Экаи и посоветовал вас. Господину плотнику требуется ваша просвещенная помощь.
Старик едва слышно хмыкнул. Не требовалась ему никакая помощь. Впрочем, найти мне применение он был не против. Я такое уже видел когда-то давно, когда только пришел в наш замковый сад с войны, молодой, горячий и непросвещенный. И тот старик, встретивший меня там, был точно таким же, как этот. И я был благодарен.
За благочестивый труд в снаряжении колесницы бога-покровителя меня кормили один раз в день – чашка риса с одной остромаринованной сливой, почти походная доля, этого должно было хватить, чтобы поддержать меня. Ел я, как и работал, вместе со стариком плотником, который за все время, кажется, не произнес ни одного слова. Довольно быстро мы собрали полки и кадки под будущую цветочную картину, предусмотрели полив и место для запасных кустов. Окасукэ появлялся время от времени. Он был предупредителен и вежлив, деликатен и сдержан, иметь с ним дело оказалось легко.
И кроме того, именно он продал мне новые варадзи в обмен на совет по борьбе с тлей и несколько уроков по собиранию сезонных букетов для его внучки. Он также добавил пару обедов в семейном кругу – ну, это уже его жена настояла, добрая женщина.
Впервые за месяц я наелся досыта. Я не стал отказываться. Не в том я был положении.
Так и повелось.
Вскоре меня пригласили в дом еще одних прихожан, из тех, что жертвовали на строительство повозки, – прибраться в их маленьком саду за скромную плату. Потом подрезать старую яблоню, потом высадить ирисы, то гусениц вывести, то вишню привить, установить майские флаги – цветные флажки с рисунками тушью на военную тему по ткани – перед началом праздника первого дня Лошади, праздника мальчиков. Мне пришлось немало их поставить перед домами гордых родителей, желавших похвастаться своими сыновьями, достигшими семилетнего возраста, а после праздника – убрать их все. Тяжелее всего давалась следовавшая оплата, чем сама работа, – платить воину немыслимо в любых обстоятельствах, и добрые прихожане храма со множеством поклонов подносили мне подарки в обмен на мою, конечно же, безвозмездную помощь – упаковку с благодарственной каллиграфией, внутри которой, кроме того, завернуты несколько медных или бронзовых монет.
Все мы, встречаясь, чувствовали сильное напряжение и неудобство: я – работая у нижестоящих, они – нанимая самурая разобраться с садом, что, уверен, как минимум части из них не слишком было и нужно. Но, видимо, настоятель Экаи повлиял.
Голод отступил. Денег никогда не было больше, чем на следующий день, но на тот день находилась для меня небольшая работа и малый приработок, позволявший мне тянуть дальше.
Утром я работал при храме, во второй половине дня – в городе. С настоятелем Экаи я почти не сталкивался. Наших я уже не искал. Смирился.
Я чудом удерживался на краю – заботой посторонних людей. Им всем я был крайне обязан. Поэтому нужно было жить дальше.
Ящик с деньгами спокойно стоял в моей маленькой комнатке с задней стороны храма, выходившей на кладбище. Зато оттуда открывался замечательный вид на весь Оденматё – крыши, крыши до самой реки, а вон там – темная громада замка, а еще дальше – горы, Фудзи в мерцающей дымке и белые птицы, низко летящие от моря.
Дух мой успокаивался, когда я созерцал все это темнеющими одинокими вечерами.
Сосна прижилась в горшке и жила себе не спеша, как свойственно деревьям. Мне некуда было ее высадить, и обитать в глиняном горшке ей предстояло еще долго. Я унес ее с родимого горного склона, и теперь только на мне ответственность за ее судьбу.
По большому счету, именно чужие вещи и обязательства продолжали меня тянуть по жизни. Ящик с чужими деньгами, сосна, кою я сорвал с насиженного места, меч, слишком драгоценный для меня, работа над священной повозкой для бога приютившего меня квартала и осторожное ожидание непонятного предназначения.
Что за карма ожидала меня в ближайшее время? Не знаю.
Но пока я учился смирению. Заново.
А потом подошло время очередной раздачи рисовых пайков служилым воинам в Замке и усадьбах, чиновникам служб – а прошлая раздача была аж зимой, и вот тут-то город закипел!
Выдачу пайка, разбитую на три части – четверть зимой, четверть в начале лета и остальное после сбора и подсчета урожая, считай, поздней осенью, – ввели совсем недавно, несколько лет назад. Я помню времена, когда было не так. У меня самого-то никогда не было надела – не заслужил, но я помню, как их отбирали у воинов более достойных и переводили их на этот вот рисовый паек. Много тогда было недовольных, многим пришлось учиться жить иначе – на свою-то землю рассчитывать было уже нельзя, а одним рисом сыт не будешь, рис продавать нужно, чтобы были деньги на прочее – одежду, рыбу, лекарства… Вот тут и появлялись рисовые ростовщики, и я уверен, они однажды погубят воинское сословие. Они скупали рис у получивших оплату чиновников и вывозили его прямо со складов Замка на рисовую биржу.
По всему городу тратились огромные суммы, отдавались долги, закупался провиант и одежда, уголь, соль, саке – приказчики из усадеб расторговывались. Бездна работ и забот обрушилась на город, все ремесленники оказались при деле, никто не был свободен, все чинилось, подновлялось, делалось заново.
В эти бурные дни начинался праздник храма Канда. Утро начиналось как обычно, но весь город уже гудел.
И собравшись со средствами, я смог наконец посетить цирюльника.
– О! Господин Исава! – встретил он меня счастливым возгласом. – Ваши дела пошли на поправку!
Он уже все про меня знал, хотя я пришел к нему в первый раз.
– Вы вовремя, – сказал он, поправляя лезвие бритвы. – Скоро начнется.
Он побрил меня, привел прическу в порядок. Тем временем толпа дюжих веселых молодцев выкатила к воротам квартала нашу повозку – а она тяжелая! Среди молодцев я заметил и тех парней в белых кимоно.
– Банда Белого лотоса, – объяснил парикмахер, правя лезвие бритвы. – Они вообще не отсюда, тут только их главарь обитает – Нагасиро. Вон тот длинноволосый кабукимоно.
– Кабукимоно? – повторил я. – Театральное чудовище?
– Ну да. Молодежь. Театральные подражатели, поклонники, прямо живут в театре, носят обноски их реквизита, гуляют с актерами. Любят пошуметь, попугать народ. Но при деньгах всегда, дети богатых родителей, самураев даже. Пришли помочь с повозкой.