– Право же, не думаю, что это удобно…
– Удобно-удобно! Вы же нас удон давеча есть водили? Водили. И мы его полночи ели, я помню! Нельзя отдариваться креветками, коли накормлен омарами. Мы вас просим! Очень просим. Не куда-нибудь идем – в «Обанава»! Вас там помнят и любят! Обслужат в лучшем виде!
И я поддался.
В «Обанава» нас действительно встретили замечательно. Посадили удобно, обслужили быстро. Братья набрали всякой вкуснятины, по чайничку саке на каждого, и принялись объедаться, словно в последний раз в жизни.
– А выгнали нас со стройки, – радостно объяснил здоровяк Хаято. – С концами. Храмовую кровлю мы вывели, а теперь не нужны мы там, никак. Там нашлось кому и подостойнее поработать. Не, ну, может, мы немного и пошумели где-то, не оказали должного почтения. Побили кого-то. Но повинились же… Эх! С ночлега нас тоже погнали. Вот и наедаемся впрок. Кто знает, что дальше будет? Впрочем, строек в Эдо много, нам хватит. Кушайте, дорогой господин Исава, кушайте.
И я кушал, чего уж там. Нынче особо упрашивать меня не нужно.
Пока я ел, братья с горя усердно напивались. Разменяли уже по чайничку. Да и я за компанию уже изрядно захмелел и не заметил, как явился старый знакомый, кабукимоно Нагасиро, как прошел внутрь, как садился. Заметил его, только когда он уже давно сидел в дальнем углу, опять один, сгорбленный и подавленный, пил, не закусывая, и о чем-то угрюмо мыслил, подперев тяжелеющую голову рукой. Очаровательная дочка хозяина, мило смущаясь пред его ярким мужеством, дрожащими руками сменила перед ним бутылочку с саке – а Нагасиро ее стараний даже не заметил.
Не одни мы напиваемся сегодня с горя.
– Эх, славная лапшичка, – нахваливал Хаято, накладывая себе и обильно наливая. – Славная обжорка. Ну хоть поедим вдосталь. Не нужны мы этому городу, господин Исава. Столько славного народу, крепкие, сильные люди, умные люди, вот взять вас, господин Исава. А в этом городе мы не нужны. Лишние мы здесь.
– Ну что ты, Хаято, – укоризненно покачал я головой. – Это уныние, а уныние не пристало славному мужу. Нужно держаться. Идти дальше шажок за шажком. А там и придем куда-то…
– Славный вы человек, господин Исава, – пробормотал Хаято, со свистом всасывая длинную вермишелину. – Хочется вам верить. Да что там! Верю я вам. Скорее бы вот дойти куда-то…
Так мы и сидели, и за неторопливой беседой и славной пищей все и шло в лучшем виде, покуда не пришла пора служанке сменить выгоревшие угли в жаровне. После сезона дождей все было еще сырое; от земли, как сейчас, под вечер, ощутимо тянуло холодом, вот они и грели воздух в почетном зале.
Только служанка открыла жаровню, как порыв ветра с моря выдул облако горячего пепла и угольков прямо на просушенную стену перед нею. Усыпанная тлеющими огоньками перегородка задымила сразу во множестве мест, а затем разом вспыхнула по всей высоте.
Полыхнуло до самых стропил под кровлей!
Я как сидел с поднятой чашкой, ошеломленно глядя на это несчастье, так и остался сидеть.
Служанка подняла визг. Пламя трещало, сжирая перегородку, облизывая темнеющие стропила крыши. Я под ошарашенными взглядами братьев Хиракодзи бездумно выпил чашку, поставил ее на стол, поднялся, скомандовав:
– Все на выход. Не толкаться. Спокойно. Все выйдем!
Народ рванул к выходу, сгрудился с воплями, запутался в занавесях, а самые прыткие сигали в окна. Женщины вопили. Нужно было что-то делать.
– Хаято! – крикнул я. – Оттащи этого малого, он всех держит! Тогай, сорви занавес!
Народ вывалил наружу через расчищенный нами проход, мы вышли последними. На улице была уже ночь. Братья, перепуганные до обильного пота, тем не менее держались хорошо, не бежали. Храбрецы. А может, их бодрило выпитое саке.
На улице я оглянулся – огонь пожара еще колебался внутри харчевни, еще не вырвался наружу. Дым валил из-под кровли. Толпа сгрудилась вокруг, громко вопя и стеная.
– Там! – поднялся крик. – Там кто-то остался внутри!
Дочка хозяина подбежала к входу, но не решилась войти – кричала и ломала руки:
– Господин Нагасиро! Пожар! Выходите! Ах! – И, сомлев, повалилась на руки подскочившего отца, оттащившего ее от разгорающегося огня под кровлей.
Нагасиро действительно сидел как сидел за столом в глубине харчевни, не двигаясь, черный силуэт на фоне огня, в белом смертном кимоно, и было ясно, что не собирается выходить. Люди ахнули разом, осознав это. Словно горячая волна подтолкнула меня вперед.
– Господин Исава! – услышал я позади выкрик малыша Тогая, но не обернулся. Некогда было.
Я вошел под горящую крышу «Обанава», внизу было еще не так жарко – все уходило к высокой крыше, по которой пламя текло, как вода, не находя выхода к небу. Я шел по залу, огибая столы, под подошвами хрустела битая посуда, а на затылке, потрескивая, курчавились волосы.
– Нагасиро, – произнес я, наклоняясь над его столом. – Хватит на сегодня. Пора домой.
– У меня нет дома, – глухо пробурчал Нагасиро, едва не повалившись в чашку с дайконом. Я подхватил его. Нужно не спешить, не давить. С этим дюжим молодцем я один не справлюсь – отсюда он уйдет только сам. Убедить. Уговорить.
– Нагасиро, сынок, – произнес я, обнимая его широкие плечи. – Хватит на сегодня. Уже ночь, пора идти спать. Видишь – никого уже нет. Разошлись все давно. Идем и мы, а?
Нагасиро поднял на меня красные пропитые глаза, слезившиеся от дыма, и если и увидел что-то, то явно не меня:
– Отец, – прошептал он, хватая меня за рукава, – прости меня…
– Пошли, сынок, – проговорил я.
Я поднял его с циновок, он не забыл подхватить меч, молодец, и мы побрели к выходу. Пламя пригибало нас к полу. Позади нас на стол Нагасиро посыпались первые головни с проваливающейся кровли.
Я вывел Нагасиро из жара в вечерний холод, его тут же кто-то подхватил, когда он, накренившись, вывалился из моих рук.
Тогай и Хаято, верные братья, сразу подскочили ко мне:
– Ну что там, господин Исава? Ну вы даете, господин Исава! Я уж думал, вы не выйдете! Как горит, господин Исава!
– Горит, – отозвался я. – Хорошо горит, но кровля еще не просохла после дождей, держит. Горит только в почетном зале, если крышу обрушить, может, и погаснет. Пожарных позвали уже?
– Да кто ж его знает, может, и позвали…
Хозяин «Обанава» вывернулся из темноты, бросился ко мне, вцепился мне в руки, как и услышал-то мои слова в таком гомоне…
– Господин Исава! Спасите мое заведение, молю вас! Вы такой храбрец, вы сможете! Всю жизнь буду за вас молиться! Всю жизнь бесплатно кормить!
– Оставьте, милейший, – отцепил я его руки. – Ну конечно, я сделаю все, что могу, это мой долг.
Пьяный был, показалось невесть что, какой там долг, кто мне эти люди? Но вот сказал сам, никто за язык не тянул…
– Там стропила, плетенные по-южному, – буркнул хмурый малыш Тогай. – Мы б могли такие разобрать, да инструмент нужен, балки выбить да колья сломать.
– Вот тебе инструмент, – ответил я, отбирая у стоявшего рядом каменотеса бронзовый лом.
– Побыстрее бы! – крикнул здоровяк Хаято, азартно подскакивая к горящему дому, заглядывая внутрь и снова отскакивая. – Там бочка саке в рост человека на заднем дворе, огонь дойдет – до неба полыхнет!
– Лестницу! – крикнул я в темноту. И доставили лестницу. Бревно с вырубленными выемками для ног.
– Кувалда есть? – крикнул Хаято в темноту, и из толпы ему подали деревянную кувалду, всю в каменной крошке – кто-то с работы шел с инструментом.
– Полезли, – скомандовал я, когда все разом поднесли лестницу к краю крыши харчевни. И мы полезли.
По верху порывисто тянул ветер. Доски кровли нагрелись и шевелились, в стыки сочился белый дым. Но Тогай с Хаято управились быстро, сбили край кровли с несущего столба, и вся крыша осела и перекосилась прямо под нами. Чуть сами не повалились вместе с нею.
– Нужно теперь вторую опору сбить, и все рухнет! – прокричал мне на ухо Хаято.
– Давай! Мы с Тогаем будем лестницу у столба держать!
Хаято кивнул и полез вверх. Там он, ворочая ломом, своротил кровлю, и с грохотом и скрежетом она обвалилась вниз, подняв облако пыли и искр. Мы едва не грохнулись следом, с трудом удержав лестничное бревно опертым на столб.
Мы кашляли в облаке горячей пыли, потом осторожно поползли вниз. Там уже хозяин организовал цепь из ведер с водой от близкой реки, а самые азартные затаптывали язычки огня, бежавшие по обугленной груде досок.
Огонь еще пытался заняться то тут, то там, но в целом пожар был задушен обвалом кровли. Мы с братьями Хиракодзи сидели на поваленной лестнице-бревне без сил. Совершенно незнакомые люди хлопали нас по спинам и высказывали слова восхищения.
А потом и пожарнички пожаловали. Их тепло встречали улюлюканьем и свистом. Не любили их здесь. Ну да, явились молодцы уже на готовое, когда все было уже кончено. Стояли они злые и нерешительные. И понятно, это сколько товару тут можно было бы поднять одним саке, а не сложилось…
Возбуждение после борьбы с пожаром отпускало, и подкрадывалось пьяное утомление – неудержимо клонило в сон. Едва не заснув прямо на бревне, я встряхнулся:
– Эй, вставайте, – встряхнул я братьев. – Идем.
– Куда это? – удивился Тогай.
– Ко мне. В храм. Настоятель пустит, я поговорю. После такого доброго дела-то…
Нагасиро сидел невдалеке в обнимку с мечом, привалившись спиной к забору, и, не видя, наблюдал происходящее перед ним. Там ругались прибывшие пожарные и хозяин «Обанава».
– Давайте его с собой, – сказал я, указав на Нагасиро. – Не бросать же его тут.
Хаято, крякнув, поднял пьяного натурально в дым Нагасиро, перекинул его руку через плечо и повел его вслед за мной, прочь от шума, в темноту, на зады квартала, в храм Кэйтёдзи на ночлег.
Утро выдалось хмельным и тяжелым.
Разбудил нас настоятель Экаи, заглянув в мою каморку, усыпанную храпящими телами, как какое-то поле битвы.