жения и бежал мой отец.
Столетие Междоусобицы глубоко проредило семьи моих дедов и дядей. Постоянные переезды нашего дома от владения к владению необратимо разорвали троюродные родственные связи. Наша семья ослабла, из десяти детей моего деда выжили двое – мой отец и его младший брат. Но мой отец не вернулся из похода, и у меня не осталось никого, кроме самых близких родственников. Нас осталось мало.
Дом моего деда был большим и достойным главы весомого рода, имевшего в наших местах, вдалеке от резиденции князя, определенное значение. Наш домишко, удел вдовы, стоял рядом, в тени нашего семейного владения.
Моя старшая сестра много сделала для меня, но в те годы я не в состоянии был это оценить – она ничего не могла толком мне рассказать о нашем отце, ей самой было года четыре-пять, когда он покинул нас.
Именно она таскала меня в платке на спине, пока я не начал ходить сам, а мать была занята по дому. Сестра первая положила мне зерна риса на губы и держала меня на руках во время первого представления богу округи, пока наша мать была слаба после родов. Сестра сидела со мной, когда я болел золотухой. Позже водила на речку купаться и защищала от нападок соседских мальчишек, которых всегда было больше – потому что у них все братья были на месте, а я у нас был один.
– Воительница, – устало хвалила ее мать, и сестра воинственно раздувала ноздри и сникала, когда мать добавляла: – Кто ж тебя такую замуж возьмет?
И запрещала ей встревать в наши уличные противостояния, в которых я по малолетству и одиночеству в основном выходил побитым. Вступая в драку с одним, я мог быть уверен, что это приведет к драке минимум еще с тремя, причем не по очереди.
Приходилось развивать быстроту ног и мастерство уклонения от встречных взрослых. А также изучать окольные пути.
Мое детство выдалось нелегким, поскольку отсутствие отца – это почти такое же заметное увечье для мальчика, что и хромая нога или леворучие.
Так как мой отец выбрал неверную сторону, я не мог назвать явно то славное сражение, в котором он, видимо, пал, и это вносило в его отсутствие непочтительную неопределенность. Я не мог гордиться его присутствием и не мог похвастаться его смертью.
На нашем домашнем алтаре не было таблички с его посмертным именем, какие были у других наших предков. Мать его не ждала. Но и замуж больше не выходила.
Старшие из нашего рода старались заменить мне отца, но замена эта оставалась формальной, необязательной и немощной. Но благодарю будд, что хотя бы она была.
А еще у меня был двоюродный брат, младший брат. Сын младшего брата моего сгинувшего отца – краса и отрада всего нашего большого семейства. Он не принимал мою сторону в моих уличных боях, как следовало бы ожидать от близкого родственника. Он был шутник и хохотун, любил, чтобы его любили. Ему не требовалось мое общество. Мы были с ним, конечно, не в ладах.
Обычные мои враги – троица соседских братьев-погодок и отчаянных забияк – как-то выследили меня вдалеке от родного двора и прежде, чем я заметил слежку, бросились меня преследовать. Пришлось полагаться на скорость ног, поскольку кулаков у меня было только два, а не шесть, и все они были больше, чем у меня.
– Криворукий! Бей криворукого!
Они гнали меня по улице на виду у всех, а я мчался прочь, пока горячий воздух не начал жечь грудь изнутри. Пришлось остановиться и принять неравный бой с очевидным исходом.
Когда, размазывая сопли и слезы, я вернулся домой, там меня встретила моя старшая сестра. Я ничего ей не рассказал, но она сама все поняла. Обняла, утешила, вымыла мне лицо. А там и мать вернулась.
Меня не наказали, сестра меня не выдала.
А на следующий день мы пошли в храм.
В наших местах почитался бог грома Наруками. В его святилище на горе обычно отводила нас мать.
Мы мылись заранее, одевались во все чистое, мать проверяла нас на наличие кровоточащих ран, что воспрепятствовали бы нашему присутствию в виду божества. И в тот раз по каким-то причинам мать не пошла с нами, осталась дома, отправила нас одних вместе к дому деда, где мы присоединились к процессии нашего рода.
Мы вслед за взрослыми взобрались по бесконечным каменным ступеням на самую вершину горы. Ступеней было так много, что казалось, еще немного, и мы вылезем уже на самом небе.
Я очень устал, но приходилось терпеть, ведь я сын воина и сам воин.
А наверху собралась вся деревня. Воинов и их семьи почтительно пропустили вперед, и мы вошли под сдвоенные перекладины петушиного насеста, ворота тории. С таких же когда-то прокричал петух, что побудил Солнце выглянуть обратно после долгого отсутствия из пещеры, в которой оно скрылось, и так мир был спасен.
Мы собрались перед святилищем, небольшим скромным деревенским святилищем с двускатной крышей и перекрещенными коньками. Жрец, старик, весь в белом и черной высокой согнутой на конце шапке, вышел к нам. Мы входили в святилище, хлопая в ладоши, привлекая внимание бога.
Там я и увидел своего двоюродного брата, бойкого и веселого и не желавшего иметь со мной ничего общего. И хотя он был младше меня, он дерзко игнорировал знаки почтения, положенные старшим родственникам вроде меня.
Он отирался с той троицей моих врагов, они смеялись и толкались в толпе, и их никто не одергивал.
Братья-погодки косо смотрели в мою сторону, но опасались старших вокруг.
Но, когда мы оказались рядом, двоюродный брат косо посмотрел на меня и процедил краем рта:
– Чего тебе надо тут, криворучка? Иди отсюда. – Отчего обрел непреходящий почет и уважение среди моих врагов.
Ненависть, охватившая меня, была черна, как сажа, и бессильна, как снег в кипящем котелке.
Моя юность была омрачена этой ненавистью.
Сестра моя к тому времени уже училась два года, а там и я пошел в школу для воинских детей.
Школа стала для меня мучением. Впрочем, для кого было иначе?
Читал я, как все, чтение «Книги тысячи знаков» не вызывало у меня особого напряжения, но вот прописи… Еле выведенные правой рукой, они вызывали оторопь у старого почтенного учителя каллиграфии в школе для самурайских детей, а брать кисть левой, которой получалось куда изящнее, мне запрещали. Потому что, хотя я и уродился криворуким, учитель не оставлял надежды исправить меня.
И далеко не сразу я понял, что это немощь, врожденное увечье, недостаток, почти равнявший меня в глазах мальчишек с неприкасаемой нелюдью из помойного оврага, обдирающей кожу с собак посреди ночи, чтобы добрые люди их не застали за столь отвратительным занятием.
Но мой младший брат, что пришел в школу через год после меня, одновременно со своими подручными братьями-погодками, со всеми тремя, не упустил возможности мне это вполне ясно объяснить.
В школе тут же стало не хватать для меня места.
Помнится, как раз тогда учитель рассказал нам о славной гибели Ёсицунэ, славном самоубийстве Асикага и не менее славной гибели в огне Нобунага, среди мальчишек разгорелся спор, способен ли кто-то среди них к столь же образцовому поведению, если до такого дойдет.
Мальчишки обсуждали харакири с тем же глубоким знанием дела, как и близость с женщиной. И с таким же знанием дела, в чем никто из них, конечно, не признался бы, а скорее действительно вспорол бы себе живот от смущения и стыда кухонным ножом. Говаривали, в соседней деревне какой-то мальчишка так и поступил.
Тогда же мой младший брат и позволил себе унизительное замечание в мою сторону:
– Да что говорить о таком с криворуким, он даже меч правильно держать не может…
Для него это было привычное, безопасное оскорбление, которое он тут же позабыл. Но меня оно терзало все ночи до того дня, когда я едва не убил его.
Тем зимним утром, через несколько лет после похорон убитого в нашем дворе ронина, собирая еще затемно нас с сестрой в школу, мать звонко шлепнула ладонью по руке моей сестры, укладывавшей в свой школьный мешок свитки и тушечницу.
– Помни, – со сдержанным гневом проговорила мать. – Все время помни!
– Простите, матушка. – Сестра моя упала в поклоне до земли. – Я буду помнить!
– За что нам это, боги, – устало прошептала моя мать. – Ни со стороны моей семьи, ни со стороны отца нет никого с таким недостатком, а дети оба криворукие… За что мне такое наказание? Какой грех вы совершили?
Так я узнал, что моя старшая сестра так же несовершенна, как и я.
Оказалось, оба ребенка в нашей семье с одним и тем же недостатком – мы были левшами. Старшая дочь и младший сын. Ни со стороны матери, ни со стороны отца ничего не было известно о родственниках с таким же врожденным пороком, и никто из тех немногих, кто знал, не мог понять, отчего эта стыдная напасть поразила нашу семью. У матери оставалась надежда исправить недостатки детей тщательным воспитанием, иначе судьба наша была бы предопределена и незавидна, дочь не выйдет замуж, сына не возьмут на службу, когда придет его время сменить деда в княжеской процессии, где тот занимал место первого копьеносца.
Мать наша и придумать не могла, какой грех мы совершили в прошлых жизнях, за что наказаны так одинаково.
Наша мать тщательно скрывала этот врожденный порок своих детей, и это была самая большая тайна нашей семьи. Настойчивыми увещеваниями ей удалось добиться от моей старшей сестры понимания последствий обнаружения ее недостатка. И с нею все складывалось благополучно, она научилась писать правильной рукой, отодвигать загородки и подавать чай. А вот со мной все сложилось куда печальнее – мой недостаток скрыть не удалось. И не удалось бы. Никак.
– Значит, ты такая же, как и я? – произнес я, когда мы, закутавшись в тяжелую зимнюю одежду, вышли из дома на стылую улицу.
– Я тебя прибью, если ты начнешь трепаться об этом! – напустилась на меня старшая сестра. – Меня не возьмут замуж, если кто-то еще узнает!
– Конечно я буду молчать, – почти искренне пообещал я. – Ведь моя старшая сестра придушит меня во сне, если я проболтаюсь!