— Смирно! — кричал Борис Борисыч физкультурным тоном. — На зарядку ста-ановись! Пе-рвая упражнение де-алай! Р-ряз!
А Санечка смотрел на него грустно и зевал. Как всегда в эти часы, он спал стоя.
— Вдох! — кричал Борис Борисыч и сам делал вдох.
— Вы-ыдох! — тянул он и сам выдыхался. — Кор-пус сги-бай! — требовал он, а Саня все стоял по стойке «смирно» и на указания не реагировал.
Тогда Борис Борисыч подошел рассерженный, надавил на Санину шею и тот согнулся до пола.
— Раз-ги-бай-ся, — закричал Борис Борисыч в самое Санечкино ухо. И Саня вскоре выпрямился.
— Хорошо! — вздохнул Борис Борисыч и закончил радиоголосом:
— А теперь переходите к водным процедурам.
Глава седьмая. Эпидемия
В городе что-то произошло, это я поняла по моей Ольге Алексеевне. Разве такая она приходила раньше? Теперь поздно вечером возвращался домой усталый человек: шаг тяжелый, лицо осунувшееся. И уже не бросалась она полы натирать или белье стирать, а только вздохнет, да приляжет.
— Да, — скажет мне или Санечке, — работа пошла тяжелая, эпидемия гриппа началась, больных видимо-невидимо, сегодня трех человек увезли на скорой помощи, вчера — четырех, завтра, чувствую еще тяжелее будет, потому что эпидемия только набирает силу.
— А разве ты, мама, заболеть не боишься?
— Мне, Саня, бояться нельзя. Я, Саня, доктор. На мне белый халат.
— А нельзя ли, — мягко так попросит Борис Борисыч, — этот белый халат оставлять в другом месте, домой не носить? На нем могут быть микробы и вирусы, и очень худо, если Саня или я заразимся.
— Я бы его оставляла, — объясняет Ольга Алексеевна, — но когда заканчивается мой рабочий день, поликлиника уже закрыта. Так что, прости, Боря, занести не успеваю.
— А не успеваешь, то выноси хотя бы его на балкон, пускай за ночь все микробы и вирусы хорошенько перемерзнут и погибнут.
— Хорошо.
— А потом, — говорит Борис Борисыч и начинает вышагивать по комнате, руками размахивать и что-то под нос себе бормотать, — скажи, есть у людей совесть или нет?
— В каком, Боренька, смысле?
— А в том смысле, Оля, что неужели людям мало твоей работы с утра и до вечера, так они еще взяли манеру вызывать тебя по ночам. В любой час за тобой бегут, будто бы нет других врачей в городе, нет ни Скорой, ни Неотложной помощи.
— Есть, — подтверждает Ольга Алексеевна, — только люди сами знают, кто им нужен. Они мне, Боря, верят, и отказать им я не имею права.
Тут Борис Борисыч даже руки заломил.
— Но ведь это же глупо, глупо! — закричал он. — Взвалила на себя тяжесть и одна хочешь осилить все.
Я в этот момент уже из-под дивана вылезла, гляжу на Бориса Борисыча, хвостом помахиваю.
— Вот, — говорит он, — собака и то со мной согласна. Понимает, наверное, что нельзя так. Да и о других ты подумала? Я не сплю каждую ночь, а мне утром пьесу писать. У меня дело государственное. А еще… — он опять стал ходить по комнате, да искоса поглядывать на Ольгу Алексеевну, которая только улыбалась отчего-то, видно, не хотела принимать всерьез его слова. — Ты о Сане подумала? У него самый ответственный пятый класс, сколько ему внимания уделять нужно, ведь если он отстанет теперь, то уже ни в шестом, ни в десятом догнать не сумеет, потому что пятый класс всем классам основа.
— Вот что, — как-то резко говорит Ольга Алексеевна. — Ты на Саню не ссылайся и собаку в авторитеты не призывай. Я другой быть не могу, да и не хочу. Я, Боря, клятву давала помогать людям, и это не простые слова. Но, кроме того, ведь если ты заболеешь, то тоже станешь врача вызывать…
И она прошила Бориса Борисыча таким острым взглядом, что я на всякий случай опять под диван убралась.
— Стану. Но не тебя же.
— И меня, и других. Ты всех вызовешь, город на ноги поставишь. Я тебя не худо знаю, кое-что, Боря, предсказать могу.
— Вот вам и награда за мое отношение! — кричит Борис Борисыч и начинает метаться по комнате. Я за его ногами едва следить успеваю, то туда, то сюда взгляд перевожу. — Да я теперь лучше умру, лучше скончаюсь, чем к тебе обращусь.
— Посмотрим, — говорит Ольга Алексеевна. — Эпидемия есть эпидемия.
— Ты что же хочешь сказать, что я заболеть должен? Ну, нет…
Но тут Ольга Алексеевна гордо так поднимается со стула и молча выходит из кабинета.
— А за Санечку ты, — говорит, — Борис, не волнуйся, он мне тоже сын, и я в него верю…
Побегал Борис Борисыч по комнате, сел в кресло и виски сжал руками.
— Какой, — говорит, — Мотя, эгоизм с ее стороны, подвергать нас таким испытаниям, да еще в чем-то обвинять меня. Вот тебе и плата за любовь, за мое верное к семье отношение. А потом, если уж ей приятно жить среди вирусов, то отчего же и мы все должны этими вирусами дышать, рисковать жизнью? Нет, — решительно говорит он, а сам уже пишущую машинку к себе придвигает, видно хочет на имя Ольги Алексеевны какое-то заявление писать, — не быть такому в моей семье, пока я в ней главный хозяин.
Отбивает что-то на квадратной бумажке, да еще и в двух, кажется, экземплярах и подзывает меня к себе.
— Ладно, — говорит он мне, — Оля (от горя, видно, перепутал немного) давай наденем поводок и пойдем пройдемся по улице, тебе уже давно воздух требуется…
Поднялся с корточек, прикрыл осторожно входную дверь и тут же одну свою бумажку аккуратно прикнопил.
Отошел в сторону и прочел вслух.
«ГРАЖДАНЕ!
При первых признаках гриппа
ВЫЗЫВАЙТЕ
НЕОТЛОЖНУЮ
ПОМОЩЬ!!!! Телефон: 18–27–57
К вам сразу приедет хороший врач».
И потер руки.
— Я не о себе только забочусь, но и о ней, и о Сане, и о тебе, потому что и тебя ночью будят, спать не дают.
Я вякнула с благодарностью. Это он точно сказал, ночью я терпеть не люблю, когда в дверь звонят. Воры мерещатся. Санечка где-то научное слово откопал: инстинкт. Лаю пока дверь не откроют. И хочу остановиться, а не могу, самой противно.
— Ну вот и все, — говорит Борис Борисыч, — сегодня тебя, Мотя, никто не разбудит, даю голову на отсечение. А завтра… завтра, как она хочет. Я уеду в Дом творчества, мне нужно пьесу писать. Мою работу, Мотя, ждут сто миллионов телезрителей, и только из-за них я не имею право подвергать свою жизнь смертельной опасности.
Поднялись мы в квартиру, и только сели к телевизору, как в дверь коротко позвонили.
— Кто же это может быть? — удивленно сказал Борис Борисыч Ольге Алексеевне, и сам пошел открывать двери.
— Простите, — я узнала соседку с нижнего этажа, — У нас нет телефона, а я хочу вызвать неотложную.
Но тут Ольга Алексеевна спросила:
— Почему же неотложную?
— Но у меня заболел сын.
— Я сейчас же его посмотрю.
— Да, честно сказать, если бы не объявление, я бы и сама вас попросила…
— Объявление?
И тогда Борис Борисыч так стукнул дверьми своего кабинета, что затряслись все чашки в буфете на кухне.
А Ольга Алексеевна вышла в коридор, прочла бумажку и сорвала ее.
— О, — сказала она мягко. — Не обращайте внимания. Это, наверняка, сделали хулиганы.
Глава восьмая. В новой роли
Несколько дней мы жили великолепно. Конечно, трудности были, но совершенно другого свойства.
Ольга Алексеевна приходила домой еще позже, садилась на кухне на табуретку, скидывала туфли и сидела неподвижно, глядела на нас с Санечкой.
— Как хорошо, ребятки, дома, — говорила она. — Как прекрасно отдохнуть после такого трудового дня!
Она с улыбкой следила за Санечкой, как он вынимает продукты из холодильника, как старается и говорила:
— Вызовов, ребятки, становится все больше. В твоей, Саня, школе уже двести детей, а в сто сороковой — целые классы болеют…
— Как же ты, мама, сможешь справиться? — говорил Саня. Он садился к столу, рукой подпирал щеку, так что образовывалась продольная вертикальная складка, и грустно смотрел на Ольгу Алексеевну.
— А вот как раз об этом я и собиралась с тобой посоветоваться, — говорила она.
Саня кивал.
— С новой недели, — советовалась Ольга Алексеевна, — на помощь врачам поликлиники должны прийти разные доктора. Это и кожники, и ушники, и глазники…
— Но ведь они не умеют лечить грипп?
— В том-то и дело. От них помощь слабая. Поэтому я бы и не хотела передавать свой участок в чужие руки. Я собираюсь попросить главного врача, чтобы все вызовы — сколько бы их не было на участке — отдавали только мне.
— Само собой, — сказал Санечка.
— Но если я так заявлю главному врачу, а он на это согласится, то вы, ребятки, не увидите меня весь день, я буду поздно приходить. Но кроме всего, когда прорывы будут в нашей неотложной помощи, то, возможно, я буду им помогать и ночью…
— Понимаю, — серьезно сказал Санечка и вздохнул. — Что тут сделаешь — эпидемия.
— Значит, согласны?
Я хотела возразить. Сами знаете, каково без хозяйки, но тут Санечка встал: лицо серьезное, глаза решительные, щелкнул по-военному каблуками, заявил:
— Ты, мама, можешь на меня полностью рассчитывать. Я все сделаю, что потребуется.
— И уроки?
— Да, — говорит, — и уроки. И только на четыре и на пять. — Русский язык и литературу, — обещает, — на пять, арифметику — на четыре.
— А нельзя ли, Санечка, все на пять?
— Нет, — говорит, — мама, нельзя. Не хочу, — говорит, — мама, брать на себя липовых обязательств. Я, — говорит, — мама, очковтирательства не признаю. Я, — говорит, — мама, обещаю. И все.
— Ладно, — соглашается Ольга Алексеевна. — Но в этих условиях одной учебы от тебя мало. Ты и с Мотькой должен погулять, и сам пообедать, и в магазин сходить, и купить кое-чего. Одним словом, ты должен все делать, что я делала, потому что я уже помочь не смогу, а папа далеко, в Доме творчества.
И Санечка опять каблуками хлопнул, голову наклонил и повторил: все заново.
— Я, мама, трудностей не боюсь.
— Ну, сын, — говорит Ольга Алексеевна и целует Саню, — спасибо тебе от всех заболевших детей нашего участка. А я тоже постараюсь, приложу все силы, чтобы грипп тут не свирепствовал. Мы гриппу покажем, на что способна наша медицина.