ту же истину — как жить человеку, чтобы не творил он зла и несправедливости, чтобы был наполнен любовью к своим ближним и счастлив. Теперь же, когда я смог своими глазами увидеть многие края и земли, я еще больше думаю об этом. И если судит господь и я, наконец, войду в обитель, то останусь в ней навек и попытаюсь поведать людям, что увидел и узнал, о чем передумал». Вот что писал старый друг Данила Алёше. А в самом низу письма, где уже кончалась длинная, свивающаяся в трубку полоска бересты, приписал Данила ещё несколько слов. «В Царьграде встретил я Илью Муравленина. Он был там с нашими войсками, которые были присланы на подмогу ромейскому императору. Илья мне очень обрадовался. Мы вместе с ним ходили по городу, столь прекрасному, хотя и непохожему на наш Киев. Не знаю, дошла ли до тебя весть, что Илья и у греков приобрел любовь и…»
Я должна тебе сообщить, дорогой читатель, что Алёша не дочитал письма Данилы до конца. Хотя и рад был за Илюшу. Так и с нами бывает — собственные беды и радости заслоняют от нас беды и радости даже близких наших друзей. А обрадовался Алёша потому, что когда прочитал он в Данилином письме имя Ильи, то его вдруг осенило, Илюша! Илья Муравленин, прославленный на всю землю храбр! Вот кого пошлёт Алёша сватом к Петровичам! Его и Добрыню!
Уж таким-то сватам не посмеют Петровичи отказать от двора без серьезной причины. Добрыня кого хочешь уломает, уговорит. А Илюша, тот будет стоять насмерть! Обрадовался Алёша, закричал громким голосом, зовя Торопка. Не успел тот заглянуть, Алёша уж ему навстречу:
— Седлай коней! Быстрей седлай!
Хотел было Торопок сказать господину своему: что же эта, мол, у тебя семь пятниц на неделе. То — седлай. То, — назад поворачивай. То — опять седлай. Этак мы далеко не ускачем. Но взглянул на радостное Алешино лицо, какого давно уже не видал у своего хозяина, и ничего не ответил, а бегом побежал на конюшню.
Скакал Алёша, летел по ростовским улицам. Об одном знал, об одном помнил: сообщить Елене, что и вправду пришлет вскоре сватов! Только как ее сейчас повидать, Елену? Не в терем же к братьям Петровичам влететь птицей. Впрочем, он на радостях и на это готов был. Вот сейчас за углом знакомые ворота. Завернуть, войти, обнять этих чурбанов нетесаных, супрунов неулыбчивых, дуроломов дубовых. Чёрт с ними! Всё-таки они братья её, Елены. Но в ворота дома Петровичей Алёша так и не свернул. Промчался дальше. По улицам, по переулкам — в княжеский дворец. Не за тем, чтобы с князем думу думать, у него своя дума была. Из дворца то и дело скачут гонцы, и Алеша надеялся таким образом с оказией переслать поскорей письма Добрыне и Илюше. Правда, надо еще знать, где они сейчас, Алешины верные друзья. Ну, Добрыня, скорей всего, по-прежнему посадничает в Новгороде. А вот Илья… «Что там писал Данила про Илюшу? — пытался вспомнить Алеша. — Илья был с ним в Царьграде. Сам Данила уже вернулся. Может, он и об Илье знает, где тот теперь находится».
Во дворце, прежде чем явиться к князю, Алеша отправился к боярину, ведавшему отправкой гонцов с княжеской перепиской, — выяснить, не будет ли в ближайшее время какой-нибудь пересылки с интересующими его городами.
В Суздаль поедет сегодня гонец, — отвечал боярин. И стал рассказывать. Недавно воротился домой посол суздальского князя, ездивший сватать за княжеского брата грузинскую царицу Тамару. Предложение было принято. Скоро жених отправится к невесте. Свадьбу решено праздновать в Грузии. И ростовский князь по этому случаю посылает в Суздаль кого-то из доверенных бояр со свадебными дарами. Отправляет золотое блюдо с узорами, крест с драгоценными каменьями, серебряный оклад для иконы святого Георгия, именем которого назван жених, ожерелье для невесты, — стал было перечислять боярин княжеские дары, но Алёша не дослушал. Хоть и не было пока оказии, все же ему хотелось поскорей написать письма. И спросив у отрока, прислуживающего боярину, бересты, Алеша пристроился за столом. Добрыне подробно описал про братьев Петровичей, у которых надо сватать Елену. А Данилу просил ответить, вернулся ли из Византии Илья Муравленин и где он теперь. Ответ пусть шлет как можно скорей. А ещё писал Алёша Попович Даниле, что понимает его желание написать книгу. Здесь в Ростове при одном из монастырей обнаружил он богатую библиотеку, есть тут и хорошие переписчики. Наверное, Данила привез из Византии какие-нибудь новые книги. Пусть пришлет почитать что-нибудь интересное по своему выбору.
Может быть, у вас возникнет вопрос, откуда я знаю, что писал Алеша в своих письмах к Добрыне и Даниле. Писем Алешиных, конечно, не сохранилось. Но ведь мы с вами договорились, что не будем дотошно доискиваться — было или не было. И вопросы наши будем ставить немного по-другому — могло ли быть. Что с этой точки зрения можно сказать об Алёшиных письмах? Былины сохранили память о том, что Алеша хотел послать сватами к братьям Петровичам Добрыню и Илью. Так что ничего выдумывать мне не пришлось. А относительно письма к Даниле… В Новгороде при раскопках действительно было найдено письмо, в котором наряду с разными хозяйственными поручениями была просьба прислать книг для чтения. Кто писал его, кому посылал — неизвестно. Но я считаю, что такое письмо вполне мог написать своему другу Даниле и Алёша. И про библиотеку — тоже правда. В Григорьевском затворе — так назвали ростовчане школу, созданную при Григорьевском монастыре, откуда в то время выходило много учёных людей, и в самом деле имелась большая библиотека, и, наверное, Алёша Попович, живя в Ростове, не раз наведывался сюда. Ну и грузинскую царицу Тамару суздальский князь действительно сосватал своему брату. А вот что касается Алёшиного намерения жениться на Елене, то друзья нашего храбра не смогли приехать сватами к братьям его любимой — ни Добрыня, ни Илья. Что помешало им, мы с вами узнаем, верней, увидим. А сейчас Алёше пора идти. Он уже написал письма, аккуратно свернул каждую бересту трубочкой и отдал боярину с просьбой переслать по назначению, как только будет возможно.
Князь хоть и серчал на своего любимца, но приходу его обрадовался. Именно его, Алёшу, решил он послать в Суздаль с поздравительными грамотами и дарами. Поручение почетное. Будут торжественные проводы. Съедутся гости из Киева, Чернигова, Переяславля и других городов. Но посылал ростовский князь Алёшу не за тем, чтобы тот повеселился на почетном пиру. Было ещё одно дело, которое лучше всех мог выполнить его любимец, лукавый храбр Алёша Попович.
В числе гостей, которые приедут в Суздаль, будет и знатный новгородский боярин Ставр. Да, тот самый, кого киевский князь засадил было в темницу. Алёша его знает? Тем лучше. Боярин Ставр у себя в городе пользуется немалым влиянием. И вот Алёше надо будет с ним встретиться и… Тут князь понизил голос, видимо не желая, чтобы напутственное слово, которое давал он своему доверенному боярину Алёше, дошло до чужих ушей. Не будем и мы встревать в тайные их дела.
Отправляться в путь велел Алёше князь не мешкая.
И вот, так и не повидав Елены, уезжает Алёша из Ростова. Единственное, что успел он перед отъездом, — это написать своей любимой записку, так сказать, официальное предложение:
«Я тебя хочу. Ты меня хочешь. Иди за меня замуж. А сватами пришлю Илью и Добрыню». Верный Торопок найдёт возможность передать добрую весточку Елене, через девку её, челядинку. Это Алёша не вхож в боярский дом к Петровичам. А уж Торопок с холопкой как-нибудь свидится.
А теперь в Суздаль! Полный радужных надежд, весёлый и счастливый, едет Алёша выполнять поручение своего князя.
ЧАСТЬ IVВ ГРОЗНОЕ ЛЕТО СОБАКИ
19
По утрам солнце встаёт на правой — Торговой стороне. Западает на ночной отдых на левой — Софийской. А днём висит посередине над Волховом, над Великим мостом.
Новгород — город просторный, широкий. Вольно раскинулся он по обоим берегам Волхова. На левом — детинец с высокими стенами, сторожевыми башнями, земляными валами и глубокими рвами, с прекрасной Софией — главным городским собором. Потому и зовется вся левобережная сторона Софийской. Но кремль — детинец — это не весь город и даже не полгорода. Из кремля во все стороны ведут ворота. На юг к Гончарскому, или Людину, концу. На север — к Неревскому.
Концы — это районы города. Гончарский и Неревский — концы старые. Заселили их ещё деды и прадеды нынешних новгородцев. Говорят, будто в стародавние времена по берегам Волхова обитали разные племена. На том берегу на Словенском холме жили ильменские славяне — самое большое племя. А тут, где нынче Неревский конец, были поселения финских племен — мери и веси. Соседствовали с ними и славяне кривичи и литовское племя пруссов. Каждое племя жило отдельно. Порознь пахали они свои пашни, и пасли стада, и охотились тоже — каждое в своих лесах и угодьях. Но порой приходилось им вступать в союз, чтобы общими силами обороняться от врагов, строить укрепления. Да и в мирное время тоже находились общие дела. Вели они торговлю между собой и с другими народами. И сами отправляли под охраной дружины ладьи с товарами на юг по Ильменю, по Ловати через волоки к Днепру и на север по Волхову. И у себя принимали гостей — купцов, приплывавших и приезжавших из ближних и дальних земель. И так случилось, что сжились, смешались, породнились эти разные племена. И поселки их слились, огородились одной общей крепостью. И возник на этом месте большой укреплённый город с многолюдными улицами, хоромами и избами, с мастерскими ремесленников и купеческими лавками, с причалами для кораблей и святилищами богов, с известным всему миру торгом. Дети, родившиеся здесь, в этом городе, уже не знали, не помнили, кто к какому принадлежит племени и роду. Все называли себя славянами, русскими. А город свой называли по новой крепости Новым городом — Новгородом. Ныне память о былом хранят только иные названия: Неревский конец — по-старому Меревский — от племени мери, и Прусская улица — в память о пруссах, и Славна, Славянский конец — места, где некогда обитали ильменские славяне.