– Ну что, ну как, добыли уже раковину?
Услышали ласточки шум, увидели множество людей возле самой кровли дома и со страху не решались даже близко подлетать к своим гнездам. Тюнагон сильно опечалился: как же теперь быть?
Тут один старик по имени Курацумаро, хранитель казенного амбара с зерном, пришел к нему и сказал:
– Я научу, как можно добыть у ласточки целебную раковинку.
Тюнагон усадил старика прямо перед собой, лицом к лицу, и повел с ним задушевную беседу.
– Плохой способ тебе присоветовали, – начал Курацумаро. – Так не добудешь ты раковинки. Подумай сам! Когда двадцать людей с шумом лезут на сторожевые вышки, – шутка сказать, столько людей, – ласточки, понятно, пугаются. А ты вот как сделай! Вели своим дозорным спуститься на землю, а сторожевые вышки – сломать. Выбери из своих слуг самого проворного, посади его в корзину с крупными отверстиями и прикрепи к ней веревку так, чтобы корзина могла легко подыматься и опускаться. Лишь только заметит дозорный, что одна из ласточек готовится положить в гнездо яичко, в тот же миг прикажи тянуть веревку, корзина и подымется. И тогда пусть человек в корзине скорей хватает раковинку. Ласточка уронит ее в гнездо, как только снесет яичко. Вот тебе мой добрый совет!
– Славно придумано! – воскликнул тюнагон.
И сейчас же приказал сломать сторожевые вышки.
– А как узнать, что ласточка собирается положить яичко? – спросил он у старика Курацумаро. – Ведь тут нельзя медлить, а то не успеем поднять человека в корзине.
– Когда ласточка хочет снести яичко, она первым делом поднимет хвостик торчком и начнет вертеться, семь раз быстро-быстро повернется… Это и есть самый верный знак. Только вы заметите, что ласточка семь раз повернулась, подымайте скорей корзину. И тогда непременно добудете раковинку.
Тюнагон обрадовался. Никому не сказавшись, он сам потихоньку отправился к дворцовой поварне и, замешавшись в толпу простых слуг, стал и день и ночь караулить чудесную раковину. Очень он хвалил старика Курацумаро за ум и сметку.
– Ты ведь не из числа моих слуг, а душевно позаботился о том, чтобы исполнить мое желание… Вот ведь что дорого! – И, сняв со своих плеч богатое платье, пожаловал его Курацумаро о таким наказом: – Смотри же, старик, приходи сегодня вечером к поварне. Может, и ты пригодишься.
Начало смеркаться. Тюнагон отправился к дворцовой поварне. Вдоль всей ее кровли лепились ласточкины гнезда. Вдруг смотрит, и правда! – в точности, как сказал старик Курацумаро: одна ласточка подняла кверху хвостик и начала быстро-быстро вертеться на месте, раз, другой, третий… Сейчас же посадили человека в корзину и давай тянуть веревку. Корзина мигом взлетела кверху, слуга запустил руку в ласточкино гнездо, пошарил-пошарил и объявил:
– Никакой раковины в гнезде нет. Тюнагон пришел в гнев:
– Как это – нет! Значит, плохо искал! Ах, вижу, не на кого мне положиться, кроме как на самого себя. Сам поднимусь в корзине, поищу. – Сел в корзину и крикнул: – Поднимай!
Подняли тюнагона вровень с крышей поварни, начал он заглядывать в ласточкины гнезда сквозь переплет прутьев корзины. Вдруг видит, одна ласточка подняла торчком свой хвостик и ну вертеться. Не мешкая, сунул он руку в гнездо и стал шарить. Нащупал что-то твердое и плоское.
– А-а, нашел, нашел, держу! Спускайте! Эй, старик, я нашел раковину! – завопил тюнагон не своим голосом.
Слуги все разом ухватились за веревку и стали тянуть, да слишком сильно дернули, веревка и лопни пополам! Тюнагон полетел вверх тормашками прямо на крышку большого трехногого котла для варки риса – хлоп!
Вот чем кончились все его хлопоты.
Слуги подбежали в испуге, приподняли тюнагона, смотрят, а у него зрачки закатились под лоб и дыханья не слышно. Влили ему в рот глоток воды. Насилу-то, насилу пришел он в себя. Взяли его слуги за руки и за ноги и бережно спустили с крышки котла на землю.
– Как изволишь себя чувствовать? – спрашивают. Тюнагон чуть слышно прошептал, с трудом переводя дух:
– Немного опамятовался, но не могу спины разогнуть. И все-таки душевно рад, что наконец достал раковину! Подайте сюда свечу. Не терпится мне взглянуть.
С этими словами он приподнял голову, разжал кулак, взглянул. И что же?
Не раковинка у него в руке, а катышек старого птичьего помета.
Тюнагон жалобно застонал:
– Ах, эта злая раковина, раковина! На беду себе полез я…
А людям послышалось: «Ах, это злого рока вина, рока вина! Все бесполезно!»
С тех пор и говорят, когда клянут судьбу вместо собственной опрометчивости: «Ах, это злого рока вина! Все бесполезно!»
Когда тюнагон заметил, какую раковину он схватил, то совсем упал духом. Не положишь такой подарок в ларчик, не пошлешь Кагуя-химэ. В довершение беды он повредил себе спину. Как бы люди не проведали, что заболел он по собственному неразумию, со страхом думал тюнагон и слабел все больше от тоски и тревоги.
Все дни напролет он сокрушался, что не достал заветной раковинки. Горше того, он стал всеобщим посмешищем. Но как ни тяжело было ему умирать напрасной смертью, а еще тяжелее было думать, что люди над ним смеются.
Узнала про его беду Кагуя-химэ и послала тюнагону песню:
Ужель это правда,[34]
Что ждешь ты напрасно годами,
Так сердце волнуя,
Как волны покоя не знают
На берегу Суминоэ?
Когда эту песню прочли тюнагону, он с великим усилием приподнял голову, велел подать бумагу и слабеющей рукой написал ответ:
О, как мечтал я
Бесценный дар отыскать!
Увы, все даром!
Ударом судьбы сражен,
Уж я не найду спасенья…
А кончив писать, расстался с жизнью.
Кагуя-химэ услышала о грустном конце тюнагона, и стало ей немного жаль его.
С тех пор, если выпадет кому маленький успех после тяжких испытаний, то говорят: «Ну и досталось ему счастье – с малую раковинку!»
VIII. Сватовство микадо
И вот, наконец, сам микадо услышал о несравненной красоте Кагуя-химэ. Призвал он к себе старшую придворную даму по имени Накатоми-но Фусако и повелел ей:
– Слышал я, что живет на свете девушка по имени Кагуя-химэ. Говорят, отвергла она любовь многих богатых и высокородных людей, никого и знать не хочет. Ступай погляди, какова из себя эта гордячка.
Фусако, выслушав высочайшее повеление, отправилась немедля в дом старика Такэтори. Там ее почтительно встретили как посланную государя. Фусако сказала старухе:
– Государь услышал, что в мире никто не сравнится красотой с твоей дочерью Кагуя-химэ. Велел он мне хорошенько на нее посмотреть и доложить ему, правду ли гласит молва.
– Пойду скорее скажу ей, – заторопилась старуха и стала упрашивать девушку: – Выйди сейчас же! Прибыла посланная от самого государя.
Но Кагуя-химэ и тут наотрез отказалась:
– Нет, не выйду к ней ни за что. Совсем я не так уж хороша собой, как люди говорят. Стыдно мне на глаза показаться государевой посланной.
– Ах, не будь ты дерзкой упрямицей! Разве можно ослушаться повеления самого микадо? – ужаснулась старуха.
Кагуя-химэ и бровью не повела.
– А я слова микадо ни во что не ставлю! Так и не вышла на смотрины из своих покоев. Кагуя-химэ была для старухи все равно что дочь родная, но, услышав, как девушка говорит такие дерзостные слова, – страх даже берет слушать! – старуха вконец смутилась. Как принудить такую слушаться?
Делать нечего, вернулась она ни с чем и сказала посланной:
– Горько я жалею, но дочь наша по молодости, по глупости ничего и слушать не хочет. Нрав у нее уж очень строптивый. Не согласна она показаться вам.
Придворная дама стала сурово выговаривать старухе:
– Государь приказал мне поглядеть за Кагуя-химэ. Как же я осмелюсь вернуться, так и не взглянув на нее ни разу? Подумай сама, возможно ли, чтобы люди в нашей стране ни во что не ставили государев приказ? Не говори, пожалуйста, таких несуразных слов!
Но Кагуя-химэ еще хуже заупрямилась:
– Если я ослушница государевой воли, так пусть меня казнят – и делу конец!
Пришлось посланной доложить государю о своем неуспехе. Микадо воскликнул:
– Да, многих людей погубило жестокосердие этой девушки! Можно было подумать, что он отступился от задуманного, но на самом деле мысль о Кагуя-химэ глубоко запала ему в сердце. Не хотелось микадо, чтобы женщина и его, как многих других, победила своим упорством. Призвал он пред свои очи старика Такэтори и молвил ему:
– Приведи сюда ко мне твою дочь Кагуя-химэ. Слышал я, что она прекрасна лицом, и потому на днях послал одну придворную даму посмотреть на нее и убедиться, правду ли говорят люди, но дочь твоя наотрез отказалась к ней выйти. Худо делают родители, которые позволяют своим детям такие дерзостные поступки.
Старик Такэтори почтительно ответил:
– Дочь моя Кагуя-химэ не хочет служить при дворе, и я никак не могу победить ее упрямство. Однако пойду домой, еще раз сообщу ей государеву волю.
– Так и сделай! – сказал микадо. – Ведь ты ее вырастил, как же ей тебя не послушаться! Уговори Кагуя-химэ пойти на службу во дворец, а я за это пожалую тебя шапкой чиновника пятого ранга.[35]
Старик Такэтори, радостный, вернулся домой и стал всячески уговаривать девушку:
– Вот что обещал микадо! Неужели ты и теперь станешь упрямиться?
– Да, что ты ни говори, а я твердо решила: не пойду во дворец служить государю, – стояла на своем Кагуя-химэ. – Будешь меня силой принуждать, я руки на себя наложу, так и знай. Пусть тебе сначала пожалуют придворный чин, раз он тебе так дорог, а потом я умру.
– Что ты, что ты! – испугался старик. – На что мне чины и почести, если я не увижу больше свое дорогое дитя! Но все-таки скажи мне, почему тебе так не хочется служить государю? Чем это худо? Стоит ли из-за этого жизни себя лишать?