В эту минуту к арестанту протиснулась Тонька и с плачем бросилась к нему на шею. «Неужели этот каторжник ее отец, дядя Хусейн? Как же я не узнал его?»
Рабочие подняли дядю Хусейна и под крики «свобода!» понесли на руках. Тонька бежала следом и ревела, держась за ногу отца.
Двери тюрьмы взломали, и оттуда хлынули, разбегаясь по дворам, арестованные. Из переулка вымчался отряд жандармов — народ встретил их камнями. Завязалась такая битва, что близко не подойдешь!
Рядом с тюрьмой горел полицейский участок. Несколько парней кирпичами сбивали со стены царского двуглавого орла.
Неподалеку ребята взяли в плен городового, загнали его в угол между стеной дома и палисадником. Городовому некуда было деваться, а ребята, окружив его со всех сторон, свистели, улюлюкали, мычали, дразня полицейского.
«Попался, усатый!» — обрадовался я, узнав Загребая. Этого городового у нас люто ненавидели. Он был на окраине полным хозяином и всегда ходил важный, пугая людей медалями на мундире. Стоило ему, бывало, заметить в окне огонек, сейчас зайдет и спросит: «Почему не спите?» — «Рано еще». «А может, вы прокламации читаете?» — и начнет обыск делать: копается в шкафах, откроет кухонный стол и нюхает. Если найдет соленые огурцы, обязательно заберет в карман. «Обойдешься, хозяюшка, а я их, мерзавцев, люблю». Загребай никого никогда не называл по имени, а только по национальности. Если видел еврея, подзывал: «Эй, Хаим-сдыхаем, иди сюда», или: «Хохол-мазница, давай дразниться, что несешь?» А то приказывал встречному: «Эй, татарин кошку жарил, табак есть?»
Нас, ребятишек, он драл за уши, поднимал кверху и спрашивал: «Видал Москву?»
Васька увидел, что ребята окружили городового, и тоже бросился туда.
Загребай отмахивался ножнами шашки, жалко улыбался, точно хотел сказать этим, что не придает значения осаде. Но в его маленьких поросячьих глазках был испуг, и ребята поняли: боится.
— Бей архангела! — скомандовал Васька.
— Снимай саблю!
Ребята дергали городового, пищали и мяукали. Загребай затыкал уши и говорил мирно:
— Ладно, хлопцы, побаловались — и хватит.
Но ребята хватали его за полы шинели. Васька ткнул ему ногой в живот, кто-то сбоку плюнул на шинель. Городовой поправил съехавший картуз.
— Довольно, хлопцы. Сейчас казаки приедут с плетками. Мне вас жалко, попадет вам.
— Снимай селедку, не разговаривай!
Загребай схватился за эфес шашки, пугая ребят.
— Сейчас всех на куски порубаю!
Прибежал запыхавшийся Абдулка. Он весь кипел от желания рассчитаться с городовым за отца. Васька уступил Абдулке свою палку. Татарчонок размахнулся, и картуз с кокардой полетел на землю. Загребай выставил вперед шашку, как пику, и наклонился, чтобы поднять картуз, но Васька успел схватиться двумя руками за ножны и рванул их к себе. Ребята помогали ему.
Городовой уперся спиной в забор и не отпускал шашку. Но тут ремни лопнули, и ребята вместе с оторванной шашкой повалились наземь. Испугавшись того, что наделали, они подхватились и кинулись врассыпную.
Городовой стоял без фуражки, с растрепанной бородой. Сбоку, где висела шашка, торчали обрывки ремней.
Шашку ребята закинули через забор. Постояв минуту, Загребай уныло поплелся искать ее.
5
На главной улице многолюдными толпами собирался народ. Возле забора столпилось особенно много зевак. Какой-то господин в шляпе и в очках громко читал вслух, а остальные слушали. Я просунул голову между чьими-то локтями и увидел огромную, выше моего роста, афишу:
ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ
Божiею милостiю
Мы, Николай Вторый,
Император Всероссийский, царь польскiй,
великiй князь финляндскiй
и прочая, и прочая, и прочая…
Объявляем всем нашим верноподданным…
Я обернулся, чтобы посмотреть, здесь ли Васька. Он был рядом. Тут же стоял, опираясь на костыль, Уча и слушал, открыв рот.
Барин в очках продолжал читать:
— «В эти… дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение… и, в согласии с Государственной думой, признали Мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть…»
Я смотрел на открытый рот Учи и не мог понять, что происходит. А голос читавшего отчетливо и громко раздавался в тишине:
— «Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему великому князю Михаилу Александровичу, благославляя его на вступление на престол государства Российского…
На подлинном собственной Его Императорского Величества рукою написано: «Н и к о л а й». Скрепил министр Императорского двора генерал-адъютант граф Фредерике… 2 марта 1917 г., 15 часов, г. Псков».
— Слава тебе, господи! Дали по шапке царю Миколе, — с облегчением проговорил старый рабочий.
— Баба с воза — кобыле легче.
Я не понимал: не то убили царя, не то кто-то дал ему по шапке.
Уча повернулся ко мне, выкатил глаза и, передразнивая царя, прокартавил:
— «Мы, Николай Вторый»!..
— Господа! — торжественно проговорил барин в шляпе. — Ведь это же Республика! — И он пошел по улице, размахивая руками и радостно объявляя всем: — Россия — Республика! Свобода!
Он столкнулся с приставом и полез было целоваться, но пристав был сердит, куда-то спешил и целоваться не стал.
Вихрем промчалась по улице пролетка, а в ней стояла барыня в меховой шубе и, держась одной рукой за сиденье, чтобы не упасть, визгливо кричала:
— Свобода! Свобода!
Прибежал кто-то из мальчишек и впопыхах объявил:
— Бегите скорее на площадь! Там царя скидывают!
То, что мы увидели на площади, невозможно было передать. Я смотрел и не верил своим глазам: у чугунного царя на голове был надет набекрень мой драный картуз. Я узнал его по половине козырька, которая болталась, закрывая царю левый глаз.
Народ вокруг хохотал. Старушки крестились:
— Господи, да разве можно так с царем-батюшкой?
— Антихрист пришел на землю! Антихрист!..
Какой-то парень принес пожарную лестницу, взобрался на памятник, прямо на плечи царю, и стал закреплять у него на шее веревку. Свободный конец он бросил вниз, там ухватились за него и с криком: «Раз, два взяли!» — хотели стащить царя, но сделать это было нелегко. Чугунный царь даже не пошатнулся и словно посмеивался из-под половинки козырька, дескать: «Слаба у вас гаечка скинуть меня».
На счастье, ехал мимо на бричке с волами дед-селянин. Рабочие остановили его, выпрягли волов и привели их на площадь. Смех толпы перекатывался из края в край. Веревку, привязанную к шее царя, прикрепили другим концом к упряжке, все разом закричали, засвистели. Волы дернули, и царь покачнулся. «Давай, давай, родненькие! — кричали рабочие, подбадривая волов. — Еще разок!» Поднатужились волы, рванули еще раз, и царь стал валиться набок. Народ расступился, и памятник грохнулся оземь, подняв облако пыли.
Первым кинулся к царю Васька. В один миг вскарабкался на императора, за ним полезли ребятишки, и все стали плясать на чугунной голове царя.
Тут я вспомнил о своем картузе и хотел найти его, полез в толпу и чуть не столкнулся с отцом. Не видя меня, он влез на каменную подставку, где только что стоял царь, и, подняв руку, потряс в воздухе бумагой:
— Товарищи! Срочная депеша из Петрограда! — И он стал громко читать: — «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии. Ко всем гражданам России.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Граждане!
Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону восставших…
Временное революционное правительство должно взять на себя создание временных законов, защищающих все права и вольности народа, конфискацию монастырских, помещичьих, кабинетских и удельных земель, и передать их народу, введение восьмичасового рабочего дня и созыв Учредительного собрания…
Вперед! Возврата нет! Беспощадная борьба! Под Красное знамя революции!»
Люди радостно шумели. Мой отец, стремясь перекричать всех, напрягал голос:
— Да здравствует вождь мирового пролетариата товарищ Ленин!
— Ура-а-а! — перекатывались по площади радостные крики, и опять вверх полетели шапки, затрепетали развернутые красные флаги…
Так скинули в нашем городе царя. Картуз свой я нашел. Он был весь затоптан и перепачкан в грязи, но, так как у меня другого не было, я отряхнул его и надел.
Не велика важность — картуз. Зато царя скинули!
Глава пятая
АПРЕЛЬ
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
1
Вот и настала с в о б о д а! Не зря мы с Васькой боролись против царя: отцарствовался император, так ему и надо!
Интересно, когда свобода: говори, что хочешь, делай, что душа пожелает, — хоть кричи, хоть танцуй, хоть становись на голову и ходи вверх ногами. Городовой не схватит за шиворот, нет нигде городовых, разбежались, голубчики.
Ребята на нашей улице выдумали новую игру — в свержение царя. Кто-нибудь взбирался на крышу сарая или на забор, и его стаскивали за шею веревкой. Веселая игра! Только царем никто не хотел быть, особенно после того как чуть не задушили Тоньку. Она вызвалась быть царем и поспорила, что ее никто не скинет. Взобравшись на тачку, она вцепилась в нее так, что глаза от натуги вытаращила, — попробуй скинь ее! Ребята бросили веревку шут с ней, с этой Тонькой, еще задушишь, и отвечай за нее.
Свобода! Даже богачи нацепили красные банты и ходили самодовольные.
Свобода! Васька сказал, что теперь никто не будет приказывать, а только голосовать. Если нужно что-нибудь решить, спроси: «Кто «за»?» Несогласный может поднять руку против. Это и есть свобода.