Илюху:
— Ты что тут наговариваешь на меня? Кто побоится?
Илюха вздрогнул от неожиданности, но спохватился и ласково проговорил:
— А вот и Леня пришел, садись сюда, здесь мягче.
— Ты зубы не заговаривай: кто трус?
Илюха, защищаясь, поднял руки к лицу:
— Я понарошку, а ты думаешь, правда.
— Смотри, а то так стукну, что из глаз звезды посыплются.
— Ну будет вам! — строго сказал Васька и, кивнув мне, добавил: Садись на заседание.
Я присел на голубиную клетку и начал заседать.
— Слушайте, что я буду говорить…
Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил — и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.
— В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, — с гордостью рассказывал Васька, — едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала…
— Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, — сказал Уча.
— Выдумаешь, — возразил Илюха, — на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.
— Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.
— Вась, а Ленин тоже там? — спросил Абдулка.
— Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.
— Почему?
— «Почему, почему»!.. Противно, вот почему. Ленин живет в домике. Небольшой такой, с палисадником.
— Откуда ты знаешь?
— Опять двадцать пять — откуда, зачем, почему. Тебе говорят, значит, слушай.
Радостно было от того, что рассказывал Васька. Но оказалось, не все у нас так хорошо, как хотелось бы. Какой-то генерал Каледин, помощник Керенского, не признает рабочую власть и послал на наш город казаков. Ими командует фон Графф. Не тот фон Графф, которого рабочие чуть не бросили в ствол шахты, а его сын Колька фон Графф. Калединцы подошли уже близко и хотят захватить город. Надо спасать положение.
Вопрос решили быстро: в красногвардейцы записываемся все. Оружие пока у каждого свое.
Работа закипела. Абдулкины красные лоскуты мы прикрепили кто на рукава, кто на шапку.
— Значит, так, — закончил Васька. — Ленька будет моим главным помощником, а ты, Уча… Эх!.. — Васька сокрушенно почесал за ухом. — Не годишься ты с одной ногой на лошадь. Ну ладно, пешком воевать будешь. Пошли! Только смотрите, кто боится, лучше сразу признавайтесь. — Внезапно он ткнул в меня пальцем: — Божись, что не сдрейфишь!
— Ей-богу, — скороговоркой выпалил я.
— Не так. Что ты божишься, как в церкви? Со злостью божись!
Я шагнул на середину сарая и поднял кулак:
— Чтоб я… нет, не так, погодите… чтоб меня на том свете черти на сковородке жарили, чтоб…
— Довольно, — сказал Васька. — Уча, божись.
Ребята божились не менее яростно. Абдулка даже ругнулся от усердия. Только Илюха оробел, еле слышно выговорил «ей-богу» и торопливо перекрестился.
— Теперь пошли! — сказал Васька. — Только не забудьте: когда начнут стрелять из орудия трехдюймовки, открывайте рот пошире, иначе оглохнуть можно.
Я сбегал на чердак и взял генеральскую шашку, которую когда-то отняли у кадета. Я обернул ее тряпками и спрятал под рубахой. Ребята тоже вооружились. У Абдулки висела на поясе бомба — пивная бутылка с негашеной известью. Если такую бомбу кинуть, она хлопнет и зашипит, как настоящая. Один Илюха остался безоружным — должно быть, боялся.
Дул сильный ветер, когда мы вышли из сарая. Вблизи Пожарной площади на каланче сорвало лист железа, и он, перевертываясь в воздухе, грохнулся на землю возле Васьки. Мы шагали по двое в ряд. Васька шел впереди и так быстро, что мы едва поспевали за ним. Илюха у каждого встречного спрашивал: «Дядь, где винтовки дают?» — «Зачем тебе?» — «Воевать идем!»
Около почты проходить было опасно, там стреляли: в здании засели бывшие городовые и не хотели сдаваться.
На улицах горели костры, возле них грелись красногвардейцы и проверяли у подозрительных прохожих документы.
В домах буржуев окна были закрыты ставнями, калитки заперты на замки. За высокими заборами точно вымерло все, притаились богатеи — душа в пятки ушла.
На Седьмой линии мы встретили рабочих, которые несли стулья с золочеными ножками. Илюха пощупал мягкое, обтянутое голубым шелком сиденье и спросил: «Что это?» Рабочий ответил: «Реквизиция». Илюха стал спорить, что так называются стулья по-американски. Но Васька объяснил, что это все равно что контрибуция, а потом мы узнали, что мягкие стулья отобрали у пристава, который сбежал к генералу Каледину. Стулья сносили в ревком: теперь на них будут сидеть рабочие и крестьяне. Нам тоже разрешат посидеть! Хватит Сеньке-колбаснику своим толстым задом в мягких креслах сидеть. Разбаловались! Хватит, посидели, и довольно!..
Ревком разместился в доме генерала Шатохина на Пожарной площади.
Невиданное оживление царило там. Красногвардейские отряды стекались со всех концов к ревкому, шли с охотничьими ружьями, самодельными пиками, старыми винтовками. Многие были перепоясаны крест-накрест пулеметными лентами. Тут же, возле церкви, рабочие учились стрелять: щелкали затворами винтовок, прицеливались с колена, перебегали в сквере от дерева к дереву, прячась за них, как будто ловили кого.
На высоких ступеньках ревкома мы увидели механика Сиротку. Он отдавал рабочим распоряжения. Одних посылал караулить отнятый у Цыбули магазин, другим приказывал взять под охрану заводскую шахту, третьим велел раздавать бедным продукты и хлеб. Тут же на коленке он подписывал карандашом приказы.
Двое красногвардейцев с револьверами в руках провели на допрос арестованного комиссара Временного правительства — лавочника Цыбулю. Говорили, что он на своих складах облил всю пшеницу керосином, чтобы народу не досталась. А золото свое в ставке утопил.
«Лучше, — сказал, — нехай погибнут мои деньги и все богатство, чем отдавать задрипанным рабочим и крестьянам». Точь-в-точь собака на сене сам не гам и тебе не дам.
Радостно было видеть возле ревкома отряд селян под командой дедушки Карпо. Сиротка посылал селян охранять дом и все имущество капиталиста Юза.
— Помните, товарищи, — говорил им Сиротка, — законы революции суровы. Революцию могут совершать только честные люди. Солдат революции не должен поддаваться соблазну. Я уверен, что ни один из вас не запятнает себя несмываемым позором и не польстится на подлые буржуйские безделушки.
Васька смело поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы с красными бархатными перилами. Мы двинулись за ним. Я узнал парадное шатохинского дома: здесь когда-то сестра кадета дала мне хлеб…
— Где ревком? — спросил Васька у рабочего, стоящего при входе с винтовкой в руках.
— А тебе зачем?
— Нужно.
— А все-таки?
Васька спокойно развернул плакат с красным рабочим и показал часовому:
— В красногвардейцы хотим записаться.
Часовой рассмеялся и, оглянувшись на своих, скомандовал:
— Эх, хлопцы, смирно-о! Красная гвардия пришла!
Все повернули головы к нам, окружили со всех сторон.
— Глянь, да они с саблями!
Рабочий взял меня за штанину, приподнял ее, и всем стали видны материны туфли.
— А этот, поглядите, в женских туфлях!
Васька нахмурился:
— Ладно, зубы не оскаляй.
Кто-то из красногвардейцев потянул за рубашку Илюху и спросил:
— А тебе, пацан, сколько лет?
— Двадцать пять, — выпалил Илюха. — Не веришь? Могу на церковь перекреститься.
Красногвардейцы еще пуще развеселились.
— По шеям их отсюда!
— Пускай идут…
Молодой красногвардеец остановил Учу:
— А ты, хроменький, куда?
— Эге, — бойко ответил Уча, — я такой хроменький, что лучше тебя воевать буду.
В суматохе я проскочил мимо часового и остановился у двери с табличкой: «Председатель Военно-революционного комитета».
Я решил: пока ребята спорят, запишусь первым.
Освободив саблю от тряпок, в которые она была обернута, я подумал, что было бы неплохо выпустить из-под картуза чуб, как у казака, да чуба не было: только вчера мать ножницами остригла. Толкнув дверь, я шагнул через порог, и ноги мои подкосились: за столом сидел отец.
Рабочие толпились вокруг и слушали, как он радостно кричал в черную трубку:
— Мося, когда приехал? Что привез? Двести винтовок? Молодец! — Увидев меня, отец удивленно поднял брови, но продолжал говорить с невидимым человеком: — Что, что? Два пулемета? Маловато, просил бы больше. Выезжай скорее, чего застрял там? Как не пропускают? Действуй по всей строгости революционных законов. Требуй, чтобы пропустили поезд. Отправляй оружие прямо к заводу, да торопись: калединцы подходят!
Отец повесил трубку на крючок желтого ящика, похожего на скворечник, взглянул на меня, хотел спросить что-то, но вошел Петя с Пастуховки и, вытянув руки по швам, отрапортовал:
— Отряд углекопов с шахты «Италия» прибыл в распоряжение революции. Имеем на вооружении десять винтовок и три нагана.
Отец выслушал рапорт, повернулся к стене, где висела карта:
— Выступай, Петя, на Смолянку, вот сюда. — Отец ткнул пальцем в карту. — Там калединцы захватили рудник, громят Советы… Действуй, Петрусь!
Не успела закрыться дверь, как вошел человек в матросской форме.
— Товарищ предревкома, разрешите?
— Откуда? — спросил отец.
— Рудник «Ветка», пятьдесят семь красногвардейцев. Вооружение двадцать три винтовки, семнадцать сабель, две гранаты. Ждем приказа.
— Ты матрос? — спросил отец.
— Черноморец, бывший шахтер, товарищ предревкома, фамилия Черновол.
— Хорошо, товарищ Черновол, присоединяйся к рабочим завода.