— Слушаюсь, товарищ предревкома! — Матрос повернулся так лихо, что в дверях столкнулся с толстым человеком, тем самым меньшевиком, который говорил речь на маевке.
Потрясая пухлыми кулачками, он закричал:
— Гражданин Устинов, мы протестуем, нельзя допускать кровопролития!
— Кто это «мы»? — нахмурившись, спросил отец.
— Совет рабочих депутатов.
— Неправда. Совет не протестует, одни меньшевики против.
— Что значит меньшевики, разве мы не вместе делаем революцию?
— Нет, вы мешаете. Почему задержали вагон с оружием?
— Много на себя берете, гражданин Устинов. История не простит вам невинную кровь.
Отец громыхнул кулаком по столу:
— Хватит болтовни! Пропустите оружие, иначе отведаете рабочего штыка!
— Мы будем саботировать ваши распоряжения! — Ругаясь, меньшевик выбежал.
Отец вытер платком лоб и, поглядев на меня, спросил:
— Ты что здесь делаешь?
— Н-ничего, так, — запнулся я, не зная, что ответить. Потом вспомнил о сабле и протянул ее отцу: — Я… т-тебе саблю принес.
Отец грозно поднялся из-за стола:
— Где взял?
— У кадета отняли.
Не спуская с меня сердитого взгляда, он взял саблю, внимательно осмотрел ее и положил на стол. Снова зазвенел желтый ящик.
— Марш домой! — успел сказать отец и снял с крючка трубку. — Устинов у телефона.
С пылающим лицом я вышел в коридор. Ребята стояли в очереди перед дверью с табличкой: «Запись в красногвардейцы здесь». Первым стоял Уча, за ним Цыган, сзади Илюха. Он держался за Абдулку и дрыгал ногой от нетерпения. Васьки в коридоре не было. Наверное, он уже записывался.
Увидев меня, ребята бросились навстречу.
— Записали? — с завистью спросил Уча.
— Записали, — уныло ответил я.
Толкая друг друга, они ринулись в кабинет отца, но тут же выскочили обратно.
— Дать бы тебе по сопатке, — угрюмо сказал Абдулка и пошел к выходу. За ним огорченные Илюха и Уча.
Где же Васька? Я бродил по коридорам и нигде не находил его.
В коридоре, у стенки, была навалена гора оружия, отобранного у бывших офицеров, у штатских на улицах, в домах буржуазии. Тут были штыки и кинжалы разной формы, берданки, шахтерские обушки, пулеметные ленты без патронов и с патронами. Тут же, на ворохе оружия, лежали буханка хлеба, граната и консервы.
В одной из комнат я увидел красный флаг, который сшила моя мать. Старик плотник прибивал красное полотнище к древку. Молодой парень с банкой краски в руке отталкивал старика и говорил:
— Подожди, надо лозунг написать.
— А где раньше был? Знамя в бой требуют, пиши, да поскорее.
Парень помешал кистью в банке и спросил:
— Что напишем на знамени?
— Известно что: «Да здравствует революция!»
— Революция была в феврале, — сказал парень.
— В феврале была буржуйская, а сейчас наша, пролетарская.
Они заспорили. Вошел Абдулкин отец, дядя Хусейн.
С тех пор как ему удалось бежать из тюрьмы, он долго болел и все время кашлял. Говорили, что ему в тюрьме отбили легкие.
Старик плотник и парень спросили у дяди Хусейна, что написать на знамени.
— Пишите так, чтобы душу волновало, — сказал дядя Хусейн. — Пиши: «Это будет последний и решительный бой!»
В коридоре я увидел Ваську. С обиженным видом, ни на кого не глядя, он шел к выходу. Я догнал его:
— Ну что, Вась?
— Мал, — ответил он, криво усмехаясь. — А мне уже тринадцать. Ладно, все равно будет по-моему.
Васька оглянулся и таинственно зашептал:
— Идем на завод, самопалы сделаем. Найдем железную трубку, один конец загнем, просверлим сбоку дырочку для пороха, а трубку проволокой прикрутим — и готово ружье. Можно гайками стрелять, а еще у меня две пули есть.
— Идем!
Обнявшись, мы быстро зашагали к заводу.
3
На площади, где жили буржуи, мы встретили колбасника Сеньку. Заметив нас, он поспешно скрылся во дворе, а потом высунул из калитки голову и запел:
Большевик, большевик,
Четыре винтовки,
К нам казаки придут,
Тебе штаны снимут.
Васька запустил в него камнем, но Сенька успел захлопнуть калитку. Камень ударился о забор, в ответ громко залаяли собаки. Мы пошли дальше, а Сонька вышел из калитки и снова запел:
Васька-Васенок,
Худой поросенок,
Ножки трясутся,
Кишки волокутся.
Почем кишки?
По три денежки.
Мы свернули в переулок, за которым начинался завод.
На терриконе заводской шахты, на самой его вершине, видна была фигура человека с винтовкой.
Мы стали карабкаться вверх по крутому сыпучему склону, сталкивая ногами куски тяжелого глея. Они катились книзу, увлекая за собой целую лавину камней.
Местами террикон дымился. Зная, что здесь горит уголь и в таких местах можно провалиться и обжечь ноги, мы обходили очаги дыма.
С трудом достигли мы вершины.
Здесь свистел ветер. Красное полотнище флага клокотало на древке тревожно и призывно. Оно рвалось с древка, хлестало по нему и раздувалось парусом.
Возле флага стоял молотобоец Федя.
— Ты кого здесь караулишь? — спросил Васька, здороваясь с Федей за руку.
— Врагов революции высматриваю! — Федя зябко поежился, подняв воротник пиджака.
С террикона открывались неоглядные дали. Каждый дом был виден как на ладони. Церковь с потемневшими от заводской копоти куполами величественно возвышалась над хилыми землянками. Вдали то здесь, то там синели рудники. Желтоватая степь с глубокими балками, нити серых дорог окружали задымленный городок.
Любуясь видом родных мест, мы держались друг за друга, чтобы ветер не сдул нас.
— Давайте искать наши хаты, — предложил я.
— А чего их искать? — ответил Васька и указал пальцем вдаль: Во-о-он наши хаты.
— Где?
— Да вон же. Церкву видишь?
— Вижу.
— Рядом хата под железной крышей Витьки Доктора, видишь?
— Ага.
— Ну а теперь гляди чуть вбок. Дом Мурата под тополем видишь?
— Где?
— Да ну тебя!
— Вижу, вижу… — сказал я, хотя ничего, кроме церкви и Витькиного дома, не видел.
— Ну и все, — успокоился Васька. — Вон моя хата, а напротив, с высокой акацией, твоя.
Пока мы разговаривали, Федя тревожно всматривался в даль, приложив ко лбу ладонь козырьком.
— Калединцы… кажись, они… — проговорил он неуверенно.
Далеко в степи показалось облако пыли. Оно медленно двигалось к городу. Возле мостика через Кальмиус, на крутом повороте дороги, из клубов пыли выехали всадники. Позади катилась пушка.
Вглядываясь в степь, Васька воскликнул:
— Они! И фон Графф спереди! Ленька, за мной! — И он прыгнул вниз, съезжая на катившейся под ногами шахтной породе.
Федя, торопясь, загнал патрон в ствол винтовки, и оглушительный выстрел грянул у меня над головой. Я так и присел от испуга и закрыл ладонями уши: первый раз в жизни вблизи меня стреляли из винтовки. А Федя перезарядил и снова выстрелил, потом еще раз. В церкви ударил колокол. В заводе заревел гудок. Стало жутко.
Я бросился вслед за Васькой. Куски глея били меня по ногам, с шумом пролетали мимо.
Я догнал Ваську у проходных ворот. Он поманил меня к известной нам двоим щели в заборе, и мы тайком проникли в завод. Там мы забрались в паровозный котел со сквозной дырой внутри и стали наблюдать за тем, что делали рабочие перед сражением.
Возле проходных ворот рабочие спешно рыли окопы, подгоняли вагонетки и сваливали их набок, нагромождая баррикаду. Туда же охапками сносили винтовки, выгружая их из товарного вагона, стоявшего невдалеке. Подавал винтовки Мося.
— Ох, сейчас начнется! — радостно проговорил Васька.
Неожиданно на баррикаде вырос отец. Сбоку на поясе у него висела моя генеральская шашка. Прав был Васька, пригодилась она!..
Механик Сиротка тянул за собой пулемет на двух колесах.
— Пулемет сюда! — Отец указал на неглубокую канавку на холме. Первой роте оборонять котельно-мостовой цех. Черновол, отойдешь назад, к седьмой наклонной!
Появился знаменосец. В руках у него трепетал мамин красный флаг, я его сразу узнал. Издали трудно было разобрать надпись: «Это будет последний и решительный бой!» — но я знал, что она там была, и я видел ее. Дядя Хусейн установил флаг на вершине баррикады, чтобы он всем был виден. Сам дядя Хусейн улегся рядом с флагом и стал целиться из винтовки в сторону террикона.
Мне подумалось, что идет игра в войну, что отец шутит; казалось, он сейчас рассмеется, постучит по котлу шашкой и крикнет: «Что испугались, зайчата? А ну вылезайте, никакой войны не будет!»
Но отец ходил вдоль баррикады строгий и напряженный. А гудки ревели и ревели, нагоняя страх.
— Смотри! — Васька дернул меня за рукав.
Из-за террикона вымчались казаки. Возле поселка «Шанхай» они спешились, и трое подъехали близко к проходным воротам.
Краснорожий вахмистр с черным чубом, торчащим из-под картуза с красным околышем, достал из-за пазухи лист бумаги, развернул и, стараясь перекричать гудок, стал читать:
— «Братья рабочие, свяжите руки и доставьте законному русскому правительству преступника и смутьяна, председателя вашего Егора Устинова».
У меня похолодела спина: казак назвал моего отца. В ответ отец крикнул:
— Казаки, уйдите без крови! Рабочие не сдадут власть!
Вахмистр продолжал читать:
— «…или уничтожьте его на месте и труп доставьте нам. Не бойтесь наказания. Наша армия не трогает рабочих, которые мирно трудятся. Она лишь безжалостна к врагам и разбойникам-большевикам, попирающим божеские законы…»
— Рабочие будут биться до последнего! — крикнул им Сиротка.
— «…Изымите же из вашей среды смутьяна-христопродавца и передайте его нам». Подписал: есаул фон Графф, — торопливо закончил казак, повернул лошадь, и все трое поскакали к поселку, откуда немного погодя стали выбегать и растягиваться в цепь пешие казаки.