После осмотра дядя Митяй вышел в коридор, а затем вернулся в сопровождении двух красногвардейцев, нагруженных ворохами разнообразной одежды и обуви.
Все стало ясно. Мы заволновались.
Сиротка начал вызывать нас по очереди к доске, где дядя Митяй разбирал кучу вещей и выдавал кому новый пиджак, кому теплую шапку, кому тяжелые солдатские ботинки с обмотками.
Когда вышел к доске Алеша Пупок, все притихли. На мальчишке была такая рвань, что нельзя было понять, во что он одет.
Комиссар дядя Митяй, хотя и знал Алешу, удивленно развел руками, оглядывая его женский сак.
— Ну и фасон у тебя, брат, — сказал он с горькой шутливостью, — и у какого ты портного заказывал?
Под смех ребят Алешу Пупка одели с ног до головы. Сначала Сиротка снял с него и выбросил в коридор рваный сак без пуговиц. Вместо него на Алешу надел новое пальто, теплую шапку-ушанку, дал новые солдатские ботинки, и громадные — от пяток до подбородка — голубые галифе, обшитые на заднем месте кожей.
Ваське досталась зеленая военная гимнастерка, а мне — новые ватные штаны и черная жилетка. Вернувшись на место, я осторожно, чтобы не звенели кандалы, снял свою телогрейку и напялил на себя жилетку. Она была без рукавов, грела плохо, но зато в ней имелось четыре карманчика.
В классе раздался смех, когда Уче дали сапоги. Дядя Митяй и Сиротка растерялись: сапог пара, а у гречонка одна нога. Обрадованный Уча сам нашел выход и сказал, что он сперва износит левый сапог, а потом на той же ноге будет носить правый.
Никого не обделили — каждому что-нибудь досталось. Когда дядя Митяй ушел, Сиротка сказал, что подарки прислал нам Совет рабочих и солдатских депутатов.
— Я знаю, — тихонько шепнул мне Васька, — это Ленин прислал нам одежду.
Растроганные, мы долго не могли угомониться.
Потом начался урок. Тетрадей не было. Откуда-то принесли кипу старых газет «Русское слово» и роздали каждому по газете. Карандаш был один на весь класс — у Витьки Доктора. Нам вместо карандашей дали по кусочку древесного угля. Если им провести по газете, получалась ясная линия.
Снова поднялся шум: шуршание газет, шепот. После этих приготовлений учитель опросил всех по очереди, кто грамотный, а кто совсем не знает букв.
Васе пришлось пересесть в левую часть класса, где собрались неграмотные. Вместо него ко мне посадили Витьку Доктора.
Сердце зашлось от счастья: мы в школе и сейчас начнем учиться! Но вдруг опять открылась дверь, и в класс вошли какие-то люди с винтовками. Они вызвали Сиротку. По громкому разговору за дверью я понял: поймали какого-то юнкера, и красногвардейцы пришли спросить, что с ним делать.
— Не отрывайте меня по пустякам, — говорил Сиротка. — Не знаете, что делать? Посадить в кутузку до моего прихода.
Не успели уйти эти, как появились новые, опять вызвали Сиротку и сказали, что его срочно требуют к телефону. Наш учитель в сердцах хлопнул дверью и не пошел.
Урок начался с того, что Сиротка вывел мелом на доске букву «А» и приказал:
— Кто неграмотный, пишите букву «А» — две палочки головами вместе, одна поперек.
Каждый должен был десять раз написать эту букву у себя на газете. Умеющим писать: мне, Витьке Доктору и еще двоим ребятам, — он стал громко диктовать с какой-то бумажки.
Разгладив свою газету на парте, я старательно выводил:
«Товарищи рабочие, солдаты, крестьяне, все трудящиеся!
Рабочая и крестьянская революция окончательно победила в Петрограде…»
Руки мои дрожали. Напрягаясь изо всех сил так, что на лбу выступил пот, я аккуратно выводил каждую букву. Сначала писал на полях газеты, а когда не хватило места, начал чертить буквы прямо на газете, где было напечатано отречение царя: «Божiею милостiю Мы, Николай Вторый…»
«Дождался, царюга-зверюга», — невольно подумалось мне, и я с удовольствием подчеркнул написанную мною строчку: «Революция окончательно победила». Я хотел еще яснее обвести эти хорошие слова, но у меня сломался уголек. Писать было нечем. Я оглянулся: Васька тоже сидел сложа руки, нос у него был испачкан в угле. Оказалось, что у многих ребят кончились угольки, и они сидели, не зная, что делать.
Васька сообразил. Он поднялся с места и сказал:
— Товарищ учитель, я знаю, чем писать.
— Говори, Руднев.
— Палочки обжечь, получатся угольки.
— Ну попробуй сделать.
Васька сбегал на улицу и скоро вернулся с пригоршней щепок. Тут же, в классе, их обожгли с одного конца. Неважные получились угольки, но все-таки…
Занятия возобновились. Сиротка ходил по классу и диктовал:
— «Революция окончательно победила в Петрограде, рассеявши и арестовавши последние остатки небольшого числа казаков, обманутых Керенским…»
Чтобы Витька Доктор не толкнул меня под локоть, я отодвинулся. Витька огрызком карандаша уже давно написал и теперь вертелся, заглядывая ко мне в газету. Ему было хорошо: он еще при царе учился в приходской школе, но мне не хотелось уступать Витьке, я старался написать не хуже его. Повернувшись к нему спиной, чтобы он не заглядывал, я трудился. Но Витька вдруг засмеялся и крикнул учителю:
— А Ленька неправильно пишет!
— Как так неправильно? — возмутился я.
— Слово «Керенский» он пишет с маленькой буквы, а нужно с большой.
— Вот так сказанул: Керенский рабочих расстреливал, Ленина хотел арестовать, а мы его будем писать с большой буквы?
— Рабочие здесь ни при чем, — сказал Витька. — Если фамилия, значит, нужно с большой.
— Может, скажешь, что и царя Николая нужно писать с большой буквы?
— Конечно.
Это было слишком. В классе поднялся шум. Как Сиротка ни успокаивал, ребята кричали.
— С маленькой писать буржуя Керенского! — кричали даже те, кто вовсе не умел писать. — И царя Николая с маленькой!
Потом все замолкли и ждали, что скажет наш вожак. Васька поднялся с места и громко сказал:
— Хватит, попили нашей крови! Нехай буржуи пишут с большой, а мы будем с маленькой!
— Писать будем так… — сказал Сиротка, нахмурив брови. Мы насторожились. Воцарилась тишина, ученики впились взглядами в Сиротку. Писать будем так, как требует грамматика, то есть с большой буквы. Керенский от этого больше не станет, он для нас теперь маленький, вроде блохи. А кричать в классе не разрешаю, — продолжал Сиротка строго, — вы не в буржуазной школе, а в пролетарской. Должна быть дисциплина и сознательность. Если нужно спросить, подними руку и скажи: «Прошу слова».
— Съел? — прошипел Витька, поворачиваясь ко мне.
— Только выйди, я тебе дам! — пригрозил я.
Сиротка продолжал диктовать, а мы старательно шуршали угольками по газетам.
— «За нами большинство трудящихся и угнетенных во всем мире. За нами дело справедливости. Наша победа обеспечена…»
Подождав, пока отставшие закончат писать, Сиротка стал диктовать дальше:
— «Товарищи трудящиеся! Помните, что в ы с а м и теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете в с е д е л а государства в с в о и руки.
…Берегите, храните, как зеницу ока, землю, хлеб, фабрики, орудия, продукты, транспорт — все это отныне будет в с е ц е л о вашим общенародным достоянием…
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».
Слово «Ленин» мне захотелось написать красным, но чем? Потом я вспомнил: у меня под полой телогрейки вместе с кандалами должен быть кусочек бурой шахтной породы. Я пошарил и нашел. Слово «Ленин» получилось таким красивым, что ребята запросили: дай. Не хотелось мне, чтобы у других было так же, как у меня, но я подумал: «Нельзя быть жадным, ведь мы все теперь товарищи». Я роздал ребятам по кусочку породы, только Витьке Доктору не дал.
Когда закончился диктант, Сиротка прошел по рядам, и у кого было чисто написано — хвалил, а кто размазал уголь по газете — ругал. Меня он даже погладил по голове и сказал:
— Молодец!
На переменке никто не кувыркался, не скакал. Все ходили степенно: боялись помять подаренную одежду.
Абдулка даже не захотел подворачивать рукава новой телогрейки, и они висели до коленей. Я решил помочь ему, но он зашипел на меня:
— Отойди, не цапай!
После урока чистописания рассказывали стихи. Витька Доктор, задаваясь, рассказал «Дети, в школу собирайтесь». Я прочитал «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет». Васька удивил всех, он вышел к доске и громким голосом рассказал тот самый стих, который напевал старик гусляр: «Поховайте та вставайте, кайданы порвите. И вражею злою кровью волю окропите!..»
Горящее от волнения лицо Васьки было красивым, а глаза — точь-в-точь два огонька.
На этом уроки закончились. Две работницы внесли в класс большую тарелку, накрытую газетой, и роздали каждому ученику по кусочку селедки без хлеба и по две сладкие ландринки.
5
Счастливый день! Все было радостным: и слова Ленина, которые диктовал нам Сиротка, и светлая классная комната, и подарки Совета, и наш однорукий учитель, вооруженный наганом.
Уплетая на ходу ржавую селедку, мы высыпали на улицу.
Около дверей школы стоял мрачный Илюха, теперь он жалел, что не пошел учиться. Глаза у него загорелись завистью, когда он увидел надетые на всех нас обновки: сапоги, валенки, новые пальто.
— Илюха, ты чего не захотел учиться? — спросил Витька Доктор, подбегая к рыжему.
— Я ученый, — важно ответил тот, — а сапоги я себе на базаре куплю. Подумаешь, задаются…
По дороге домой Илюха все время косился на мои ватные штаны, потом спросил равнодушно:
— Почем платил?
— Рубля три, нос подотри.
— Я всерьез спрашиваю, — тоном купца повторил Илюха.
— Бесплатно дали.
— Гм… А пинжак почему не дали?
— Дадут.
— Лёнь, а Лёнь, — сдался наконец Илюха и спросил жалобно: — А мне можно учиться?
— Ты же ученый.
Илюха не ответил. Он остановился и начал всматриваться в дальний конец улицы.