ДЕНИКИНЦЫ
Так пусть же Красная сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы неудержимо
Идти в последний, смертный бой!
1
Недолго радовались буржуи да колбасники, пришел и на нашу улицу праздник: Васю записали в комсомольцы.
А было это вот как.
В здании городской думы, где теперь помещался райком КСМУ, собрались рабочие.
На дощатой сцене, за столом, накрытым красным флагом, сидела Надя. Револьвер через плечо на ремешке придавал ей грозный вид. Рядом с Надей сидел чернявый паренек в шинели. Звали его чудно: одни - Президиум, другие - Ваней.
В глубине сцены виднелся портрет Ленина. Я первый раз видел его. В простой рабочей кепке, галстуке в белую крапинку, Ленин с улыбкой смотрел на меня. От портрета, от ласковых ленинских глаз в тесном зале было уютно.
Васька смущенно мял в руках картуз, как будто не Надя, а сам Ленин принимал его в комсомольцы. Надя с суровым видом, точно судья, строго спрашивала, сколько Ваське лет, кто его родители и как он смотрит на революцию.
Васька отвечал, что он хорошо относится к революции.
- Кто имеет слово? - спросила Надя в зал.
И тут стали выступать рабочие, хвалили Ваську, вспоминали, как его мучили на коксовых печах.
Ваня Президиум тоже выступал. Он рассказал, как Васька расклеивал листовки против немцев и за это попал в немецкую тюрьму.
- Такие хлопцы позарез нужны в комсомоле, и я буду голосовать за Руднева обеими руками.
Потом на собрание пришел комиссар дядя Митяй Арсентьев. Он сказал, что хотя Васька еще не вышел годами, все равно его нужно принять в комсомольцы.
- Ваши ряды станут сильнее еще на одного бойца. Пусть господствующие классы содрогаются перед коммунистической революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир!
Хорошо сказал дядя Митяй. Нехай теперь Сенька колбасник содрогается!
- Вопрос ясен, - сказала Надя. - Будем голосовать. Кто за то, чтобы Василия Руднева, сына пролетария, принять в боевые ряды Коммунистического союза молодежи, прошу поднять руки.
Я сидел на корточках возле круглой печки и тоже поднял руку. Надя дала Ваське какую-то книжечку, а дядя Митяй крепко пожал ему руку, как взрослому. Комсомольцы шумно поднялись со своих мест и запели:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов!..
Мне тоже хотелось идти в смертный бой, но меня в комсомол не приняли. Надя сказала, что записывают только тех, кто умеет держать в руках винтовку. Как будто она не знала, как недавно я чуть не застрелил рыжего Илюху. Пускай командир изругал меня, пускай запретил подходить к оружию, но умею я стрелять из винтовки или нет? Если бы не умел, не выстрелил бы...
- Обожди, годика через два примем и тебя, - пообещала Надя.
Если бы часа два ждать, а то два года! И это в то время, когда деникинцы подходят к городу. Белогвардейцы уже захватили станцию Караванную, к городу подходят! Я своими глазами читал на заборе плакат: «Все на борьбу с Деникиным!» Как же мне ждать? Надя уверяла, что Советскую власть никто не скинет. А вдруг беляки разозлятся?..
Одно меня успокоило: если Ваську записали в комсомольцы, то ему винтовку дадут. А там все пойдет как надо - вместе воевать будем. Не может быть, чтобы Васька не дал мне выстрелить в белогвардейца.
2
С чувством счастья держал я в руках Васькину книжечку. На ее обложке значились четыре красивые буквы: КСМУ. Кажется, все свои патроны отдал бы я, лишь бы выдали и мне такую книжечку! Один Васька понимал, как мне тяжело. Он обнял меня, и мы пошли к себе на окраину.
- Знаешь, как я теперь буду бороться? - с силой проговорил Васька и так крепко сжал кулак, что жилы напряглись: - Буду бороться, как сказал Карл Маркс... Пусть буржуи содрогаются. Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. А приобретут они целый мир! Вот как сказал учитель рабочих Карл Маркс.
- Вась, а откуда взялся этот Деника?
- Из Англии... Есть такая страна-государство, вся в тумане. Такой туман, что ничего не разберешь. И там сидит король.
- Г-гы... к о р о л ь. Бубновый, что ли?
- Я не про карты говорю. Король по-ихнему, а по-нашему царь. Так вот этот английский царь и раскопал Деникина. Говорит, вот тебе пулемет, а еще дам тебе аэропланов, которые сами по небу летают, дам тебе пушек, винтовок, и чтобы ты разбил всех большевиков. Ни одного не оставляй, всех перебей: и рабочих, и крестьян, и красноармейцев.
- Не везет нам, - сказал я, - то Керенский был, то немцы приходили, то бандиты, а теперь Деникин.
Васька вздохнул:
- Не везет, это верно... Только мы с тобой должны помочь Красной Армии. Обязательно должны помочь.
- Я знаю чем. Гранату отдадим.
- Какую гранату?
- Помнишь, в речке нашли?
- Она не действует: подмокла, заржавела...
Вдруг Васька что-то вспомнил:
- Вот что. Надо отдать патроны, которые насобирали. У тебя сколько?
- У меня четыре обоймы. Три да четыре - семь. Семь обойм по пяти патронов, сколько это будет?
По пальцам мы подсчитали: тридцать пять патронов да еще десять штук.
- Маловато, - разочарованно протянул Васька.
- У Илюхи бы взять, - подсказал я. - Рыжий целое корыто натаскал.
- Откуда?
- Наворовал. Что ты, не знаешь рыжего?
- Надо отнять, - сказал Васька.
- Отнимешь, когда он их в землю зарыл.
- А ты скажи, арестуем.
- Все равно не даст. Жадюга!
- Тогда выиграй. Поди и заставь играть. Мне, сам понимаешь, нельзя, я теперь комсомолец.
- А если проиграю?
- Нельзя, что ты!
- Ну а если не повезет?
- Не везет только лентяям. А ты должен сказать себе: выиграю - и все! Может быть, как раз нашими патронами самого Деникина убьют, понимаешь?
- Понимаю.
- Иди играй! А в случае чего - отнимем.
Я захватил патроны и помчался к Илюхе.
- Сыграем? - предложил я, когда Илюха вышел за калитку и уселся на лавочку.
- С тобой играть - только время терять. Один заржавленный патрон найдет, и тоже - давай сыграем!
Я вынул из-за пазухи новые обоймы. У Илюхи загорелись глаза. Он поглядел на меня весело, как на легкую добычу.
- Ладно, давай, - согласился он, - только не уходи, я сбегаю за патронами.
Я видел в щелку забора, как Илюха, озираясь, не слежу ли я за ним, юркнул незаметно в сарай. Не появлялся он долго.
Я забеспокоился: уж не струсил ли? Но Илюха вернулся и показал мне обойму.
- Одна только? - разочарованно пробурчал я. - А хвастался: целое корыто!
- Выиграй эти, тогда увидишь.
Мне так хотелось выиграть, что я уже представлял себя обладателем всех Илюхиных сокровищ. Подумать только - целое корыто патронов принесу к Ваське.
Мы высыпали из карманов старые пустые гильзы, чтобы ставить на кон. Боевые не ставили, чтобы не помять их, да и опасно было: патроны могли взорваться при ударе.
- По скольку будем играть? - спросил Илюха.
- По пяти.
- Ставь!
- Не бойся, поставлю.
Длинный ряд из десяти патронных гильз выстроился перед нами. Мы отсчитали шесть шагов, провели черту, через которую нельзя переступать, померились на палке, кому начинать. Выпало мне. Руки у меня дрожали: Васька сказал - обязательно выиграть, а вдруг проиграю?
Я размахнулся.
Тяжелая бита просвистела мимо гильз, не задев ни одной. Лишь облачко пыли взметнулось позади кона.
Илюха сделал огромный шаг, прицелился, и звон медных гильз больно отдался у меня в сердце. Илюха выиграл сразу шесть патронов. Стали добивать остальные, и он сбил еще три. Как я ни старался, но и последнюю гильзу сшиб Илюха.
Пришлось отдать целую обойму новеньких боевых патронов. (Правда, я сначала отдавал немецкие с тупыми пулями, а русские приберегал. Васька рассказывал, что у немцев разрывные пули: прямо в груди разрываются. Чего только не придумают буржуи для того, чтобы рабочих убивать!)
- Еще сыграем! - издевался надо мной Илюха, а сам прятал мои патроны, распихивал по карманам, клал в шапку.
- Сыграем, сыграем. Давай по десяти, - предложил я.
- Ставь!
Второй кон Илюха тоже выиграл. Я так волновался, что за пять ударов сбил только две гильзы.
- Еще? - издевался рыжий, пряча мои патроны к себе за пазуху.
С обидой поставил я на кон последние два патрона. Сейчас Илюха собьет их, и все будет кончено. Называется, помог Красной Армии!
Я огляделся, не идет ли Васька. Если крикнуть ему, Илюха испугается и убежит.
Начинать игру опять выпало мне. Дрожали руки и ноги. Чтобы успокоиться, я отложил биту и стал подтягивать штаны, хотя в этом не было надобности.
- Бей, чего тянешь?
- Подожди, штаны спадают.
- Потом поправишь, бей!
- Хитрый. Может, мне неудобно. Что, я не имею права штаны подвязать?
- Бей, а то брошу играть!
Напрасно я оглядывался: Васьки не было видно.
- Не спеши на тот свет, там кабаков нет, - говорил я, чтобы как-нибудь оттянуть время.
Ничего не помогло: я проиграл. С радостью запустил бы я свинчаткой в Илюху, но ничего не поделаешь: игра есть игра.
- Я сейчас еще принесу, ладно? - сказал я, боясь расплакаться от обиды.
- Неси, да побольше, - смеялся Илюха. - Мне патроны пригодятся.
- Сейчас принесу, только ты жди.
- Ладно. Побыстрее!
Ваську я нашел в сарае. Он только что залил свинцом охотничий патрон. Свинчатка была еще горячая.
- Вась...
Больше я не мог выговорить ни слова. Васька взглянул на меня и все понял.
- Не везло, Вась, ну что я мог поделать, - пытался я оправдаться.
Васька сердито напялил картуз, взял четыре свои обоймы и сказал мне с досадой:
- А я хотел подарить тебе новую свинчатку.
С унылым видом я поплелся за Васькой, а он, решительный и злой, широко шагал по двору к уличной калитке. Илюха сидел на лавочке и грыз семечки, далеко отплевывая шелуху. Он даже не глянул в нашу сторону. Васька подошел и взял его за рубаху.
- Не хватай за грудки, чего ты хватаешь, отойди!
- Ты Леньку обыграл?
- Его и курица обыграет.
- Играй со мной.
- Не желаю. С Ленькой буду.
- А я тебе говорю: играй!
- Не имеешь права заставлять.
- Ленька, сними с него шапку!
Я только того и ждал, сорвал с Илюхиной головы картуз и спрятал за спину.
- Отдай шапку!
- Будешь играть - вернем, - сказал Васька.
- Ладно, задаешься чересчур. Ставь гильзы на кон.
Игра возобновилась. У Васьки был такой сердитый вид, и он так ловко сбивал медные гильзы, что Илюха забеспокоился. Но он надеялся выиграть.
Жадности в нем не было предела. Проигрывая, Илюха приносил из дому все новые и новые обоймы, желая отыграться.
Илюха нахально спорил, требовал права переступать за черту, потому что у Васьки ноги длиннее. Васька на все соглашался.
А тот требовал все новых уступок. Он настоял, чтобы Васька ставил на кон два патрона против одного Илюхиного. Васька и здесь не спорил.
Я догадывался: Васька боялся, как бы Илюха не убежал, ведь нужно было выиграть у рыжего все патроны.
Васька играл со злостью, он бил почти не целясь, и гильзы со звоном разлетались по сторонам. Я едва успевал собирать их. Васька сердился и на Илюху, и на меня: мы вынудили его заниматься такими пустяками, как игра в патроны.
Илюха разозлился. Он готов был затеять драку, обвинял Ваську в мошенничестве. Васька не спорил, заново ставил гильзы на кон и вторично сбивал их.
Я уже отнес домой три раза по десяти обойм, а игра только разгоралась.
Сначала Илюха проиграл все немецкие патроны, с тупыми пульками, потом стал приносить русские, с острыми, как жало, свинцовыми пулями, те, что были нам нужны. Васька забирал патроны у Илюхи и отдавал мне, подмигивая: неси, мол, домой.
Илюха проигрался вчистую, семнадцать немецких обойм и двадцать три русских, не считая одиночных патронов, которых набралось несколько пригоршней. Я ссыпал их в подол и отнес домой.
Илюхе уже не на что было играть, но он не отпускал Ваську:
- Давай на шапку.
- Своя имеется, - ответил Васька.
- Ну на деньги! Продай десять патронов!
- У других покупай. Я не Цыбуля, чтобы торговать.
- Тогда на конфеты, Вась. По три штуки на патрон дам, хочешь?
- Сладкого не люблю, - отвечал Васька, надевая шапку, которую снял во время игры.
Илюха не знал уже, что сказать. Он схватил Ваську за рукав:
- Что же ты, обыграл и уходишь? Так, значит? За бомбу сколько патронов дашь?
- Настоящая?
- Новая.
- Где взял?
- Мое дело - купил, нашел, насилу ушел.
- Неси.
Илюха примчался с новой бутылочной гранатой, поблескивающей жестяной «рубашкой». Васька осмотрел, пощупал кольцо, покосился на Илюху и спросил:
- Сколько?
- Десять обойм.
Игра продолжалась.
Васька опять выиграл. Илюху от ярости трясло, он кусал губы и едва не плакал.
- На пулемет сыграем? - неожиданно предложил он, уже не сознавая, что говорит.
- Какой пулемет? - удивился Васька.
- «Максим». На дворе у нас стоит.
- Красноармейский?
- Нет, мой. Я его за сто рублей на базаре купил.
Васька с силой надвинул Илюхе на нос его драный картуз:
- Чужой пулемет у тебя.
Илюха перекрестился:
- Накажи меня бог, мой! Чтоб у меня мать померла...
Васька обнял Илюхину голову левой рукой и, ударяя щелчками по лбу, приговаривал:
- Стой, не шатайся. Ходи, не спотыкайся. Говори, не заикайся. Ври, не завирайся.
- Пусти! - кричал Илюха, вырываясь. Васька дал ему на прощанье еще два щелчка и сказал: - А это чтобы не воровал патроны у красноармейцев, чтобы не изменял своим, продажная тварь!
Мы ушли, оставив посреди улицы хныкающего Илюху.
3
Патроны, выигранные у Илюхи, мы аккуратно ссыпали в ящик из-под цыплят. Набралось чуть побольше половины ящика. Тогда мы придумали собирать патроны до тех пор, пока не будет доверху. Кроме того, мы решили разыскивать разное оружие по сараям. Еще у немцев было наворовано много всякого добра: плоские штыки, длинные палаши, германские винтовки. Все это мы сговорились складывать в укромном уголке и вместе с патронами передать потом комиссару дяде Митяю.
Части Красной Армии стояли почти в каждом дворе. В моем пустом доме разместился штаб. Красноармейцы починили разбитые двери, наносили в хату соломы по самые окна и спали на ней вокруг стола, где у телефона сидел дежурный.
У красноармейцев теперь была новая форма: очень красивые суконные шлемы со звездой и гимнастерки с красными застежками поперек груди.
Во дворе, заросшем лебедой, стояли кони, военные двуколки и даже полевая кухня с закопченной трубой. Пулемет «максим» был укреплен на тачанке задом наперед, и, когда часовой отвлекался, Васька вскакивал на тачанку, прикладывался к пулемету и «осыпал» меня длинной «очередью». Конечно, патронов в пулемете не было, и Васька понарошку трещал языком, а я делал вид, будто он меня скосил пулями.
По вечерам во дворе собирались красноармейцы и начиналось веселье. Пулеметчик Петя играл на гармошке и сам себе подпевал на мотив «Яблочка»:
Пароход идет
Волны кольцами.
Мы на фронт идем
Комсомольцами.
Красноармейцы кормили нас из котелков гречневой кашей или перловым супом. Чечевица тоже была вкусная, только по цвету синяя. Петя подарил мне насовсем алюминиевую ложку с выцарапанной надписью: «Хлебай, не зевай». Я носил ложку на веревочке, как крест на шее, да жаль - хлебать было нечего.
Ваське красноармейцы дали медную кружку, сделанную из трехдюймового снаряда. Один раз мы пили из этой кружки чай с сахарным песком. И хотя песок был пополам с соломой, мы сдували ее. А чай был сладким до невозможности.
Появилась в городе мода - деревянные босоножки. Все щеголяли в них, потому что никакой другой обуви не было. Зато босоножки делали самые разные: на каблуках и без них, с выдолбленным следом для ноги, с узорами, выжженными раскаленным гвоздем, на ремешках, на веревочках, а то и просто две дощечки, привязанные к ступням ног. Ребята на нашей улице задавались босоножками. И тогда красноармейцы выстругали босоножки нам с Васькой, да не простые, а на ременных петлях. В них ходить было легче, и они щелкали на ходу. Идешь и только - клац-клац, как будто чечетку танцуешь. Прохожие оглядывались: завидовали.
Однажды наши красноармейцы поехали на речку поить лошадей.
- Ленька-кавалерист, садись! - кивнул мне молодой парень в кубанке, подхватил на ходу и усадил впереди себя.
Васька ухватился за гриву серой кобылы и сам влез к ней на провислую спину.
Приятно было сидеть на лошади и немного страшно. Лошадь шевелилась, наклоняла голову, и если не уцепишься за штаны красноармейца, мигом съедешь набок.
Васька никогда не ездил на лошадях, а тут скакал как заправский кавалерист, только локти вскидывались, да Полкан мчался за ним и радостно лаял.
На речке, пока лошади, раздувая широкие ноздри, жадно пили воду, мы слушали разговоры красноармейцев.
По их словам, положение на фронте было тяжелое. У деникинцев сильная кавалерия под названием «Дикая дивизия» Шкуро. У них на пиках торчат собачьи черепа, а солдаты никого не щадят, рубят всех подряд: и взрослых и детей.
Англичане прислали Деникину аэропланы и еще танки - железные хаты с узкими щелками вместо окон. А из щелок торчат пулеметы: ни подойти, ни подползти, так и скосят пулеметными очередями.
Страшновато было слушать про эти танки, но Петя сказал, что человек сильнее всякой танки, если бросить человеку под ноги камень, он подпрыгнет, а танка застрянет.
- Будем бросать под колеса бревна, гранаты - остановим! - говорил Петя. - Не помогут Денике ни танки, ни аэропланы.
Не успел Петя сказать это, как появился аэроплан. Я сидел на берегу и глядел, как Васькина серая кобыла пила воду. Вдруг она чмокнула губами, оторвалась от воды и насторожила уши.
- Во-она летит англичанин! - воскликнул Петя, поднимаясь и глядя в небо из-под ладони.
С высоты доносилось какое-то жужжание.
- Летит, летит, смотрите! - закричал Васька, снял картуз и стал махать им над головой.
Как я ни всматривался, ничего не видел. А гул нарастал.
Вдруг около небольшого облачка я заметил железную птицу, похожую на стрекозу. У нее было два крыла и прямой длинный хвост.
Аэроплан летел над нами, потом повернул на город.
«Как же он летит, если не машет крыльями? - подумал я. - Даже воробей и тот машет, а здесь целый дом летит, а крылья прямые...»
- Вась, а там, в ероплане, кто-нибудь есть?
- Человек сидит.
- За что же он там держится?
Васька сам не знал и не ответил.
- Хлопцы, по коням! - скомандовал Петя, ловя своего коня. - Это деникинский разведчик, как бы не двинулись белые на город.
Красноармейцы сели на коней.
Меня хотел взять Васька. Он подсадил меня на спину лошади, а она не стала дожидаться его и поскакала. Васька бежал сбоку и не мог сесть. Я трясся на лошади, пока не съехал набок. Лошадь остановилась, Васька подвел ее к забору и одним прыжком очутился верхом. Меня он не мог к себе втянуть, и я побежал следом, погоняя лошадь стебельком полыни.
В городе было спокойно. Аэроплан улетел, и лишь перепуганные собаки отрывисто лаяли в небо.
Вечером у нас на дворе началось представление. Петя нарядился в костюм буржуя и с важным видом расхаживал по двору, где ужинали красноармейцы.
На Пете был черный пиджак, спереди открытый, а сзади длинный, с разрезом, как хвост у ласточки. На голову он надел черную круглую шапку. Поперек толстого живота (подушку, наверно, запихнул под рубашку) тянулась наискосок лента с надписью: «Лорд Керзон».
Красноармейцы хохотали:
- Ай да Петька-капиталист!
- Чем он себе нос размалевал - чисто морковка!
- Выпить любит господин капиталист, потому и нос посинел.
Петя строил уморительные гримасы и тонким петушиным голосом выкрикивал:
- Коспода русский рабочий, я приехаль из Англии и привез вам хороший жизнь. Я призывай вас наплевать на большевик. Они уничтожили помещик, а вы без помещик пропадете...
Петя понарошку завыл и потянул из кармана тряпку, чтобы утереть слезы.
- Ну и артист Петька!
- А носовой платочек как у графа!
Петя продолжал завывать:
- Как вы будете жить без капиталистов? Пропадете без них совсем. Большевик дают вам фунт хлеба, и у вас желудок тяжелый. А я дам четверть фунта - желудок будет легкий. Большевик заставляет вас работать восемь часов. Это есть мало. У меня вы будете работать двенадцать часов. А еще построю для вас крепкий тюрьма, надену вам этот... как называть по-русски? Кандалы, красивый браслет. Он будет звенеть на рука: динь-динь, очень шикарно. Деникин будет немножко душить вас...
- Ишь какой добрый, душить нас собирается.
- Самого отправим к богу в рай.
Красноармейцы развеселились и стали баловаться: один дернул Петю за длинный хвост пиджака, другой сбил с головы блестящую шапку-горшок. Васька подхватил ее, и мы стали вырывать друг у друга буржуйскую шапку и примерять на свои головы.
Петя отобрал у нас шапку, снял костюм, вынул подушку из-под рубахи и отнес все в хату. Оказывается, к ним приехали настоящие артисты и вечером будут представлять спектакль.
Но спектаклю не суждено было состояться...
Примчался на лошади комиссар дядя Митяй и объявил тревогу:
- Товарищи, в ружье!
4
Начались торопливые сборы. Красноармейские взводы растянулись вдоль улицы. Впереди кавалерийский эскадрон, за ним пехота с винтовками. Колонну замыкал обоз. Красноармейцы, прощаясь, махали руками:
- До побачення!
И загремела песня:
Рвутся снаряды,
Трещат пулеметы,
Но их не боятся
Красные роты.
Красноармейцы шагали, и даже завидно было, как они дружно пели:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это.
Мы с Васькой провожали Красную Армию через весь город. Где-то вдали ухали орудия. За городом красноармейские части развернулись в цепи и пошли в наступление.
Лишь потом мы узнали от Нади причину неожиданной тревоги. Оказывается, деникинская кавалерия прорвала фронт и угрожала городу.
С того дня около двух недель за ближайшими рудниками шли бои. С позиций прибывали раненые и рассказывали, что у генерала Деникина много войска, и каждому красноармейцу приходится драться с тремя белогвардейцами.
Сначала дела у нас шли хорошо: белых прогнали аж до станции Волновахи. Но потом Деникин бросил в бой английские танки. Об этих страхолюдных машинах ходили самые невероятные слухи, будто они сигают через канавы, разрушают дома, давят насмерть коров: спасения от них нет.
На юзовском заводе рабочие сделали несколько пушек, чтобы стрелять по танкам, но снаряды не пробивали броню и отскакивали.
Город опустел. Было тревожно, и хотелось повидать Надю, комсомольского командира. Она все знала и могла бы нас успокоить. Но я увидел на дверях райкома КСМУ замок и объявление: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
«Наверно, Ваня Президиум написал, - подумал я. - А может быть, Надя своей рукой...»
На заборах и домах были наклеены свежие красочные плакаты против Деникина. Возле одного из них толпился народ, подошел и я.
Сверху была надпись крупными буквами:
ЧТО НЕСЕТ ДЕНИКИН РАБОЧИМ И КРЕСТЬЯНАМ?
На троне сидел Деникин, красноносый, с вылупленными глазами и плеткой в руке. Рядом стоял кулак в жилетке и в рубахе в красную крапинку. Деникин восседал на троне, а его солдаты грабили - один тащил мешок с вещами, другой за рога тянул корову, третий нес на плече барашка, четвертый разувал крестьянина, стаскивал с него сапоги. Пятый бил женщину, еще один поджигал хату. На земле валялась убитая девушка в синей юбке, как видно, комсомолка. Была тут и виселица, а на ней люди на веревках.
Прохожие отходили прочь от плаката: что сказать? Правда нарисована...
А бои за городом становились все ожесточеннее. Орудия гремели совсем близко, точно со степи гроза надвигалась. Иногда так ударит, что стекла в окнах зазвенят.
Мы с Васькой упаковали ящик с патронами. Ребята отовсюду несли к нам разное - нужное и ненужное оружие. Даже Илюха раздобыл где-то револьвер. Все это мы складывали в сарае, ожидая, когда вернутся красные части.
Так и случилось. Наши отступали и шли через город.
На улицах воздвигали баррикады. На терриконе заводской шахты установили пушку, и она стреляла в сторону белых.
Штаб помещался в доме Витьки Доктора.
Мы с Васькой принесли туда патроны, гранату и остальное годное оружие. Дядя Митяй похвалил нас, особенно за патроны: они оказались очень кстати.
Бои шли на подступах к городу. На улицах свистели пули, во дворах рвались снаряды.
Я вместе с Анисимом Ивановичем и тетей Матреной переселился в погреб. Одному Ваське отец разрешил воевать, а меня считали маленьким. Обидно...
Когда Васька прибегал, то рассказывал новости. На лавке Мурата за трубой сидит пулеметчик Петя со своим «максимкой», а Уча с Васькой таскают патроны для красноармейцев. Где-то возле завода разорвало снарядом женщину. Ранена Надя.
Обиднее всего было слушать рассказы о буржуях, которые с приближением Деникина повылезали из щелей, как тараканы, и смеялись над красноармейцами. Спекулянты, торгаши нарядились по-праздничному и, провожая отступающих бойцов, ядовито пересмеивались, правда, между собой и негромко.
- Что за парад, господа?
- Красно-кацапское воинство драпает.
- А почему не слышно, как идут?
- Босиком убегают... Так легче бежать... ха-ха-ха!..
Особенно задавался Сенька-колбасник: властелином себя почувствовал, избивал ребятишек бедняков. Сенькина власть возвращалась.
Анисим Иванович, слушая эти рассказы, с обидой и горечью сказал:
- Нет на свете зверя лютей, чем богач. Если у него отнимают наворованное им богатство, он никому не простит этого.
5
Красные отступили ночью, На улицах стало тихо и жутко. Даже собаки попрятались.
Мы не спали до самого утра, с тревогой прислушиваясь к тишине.
На рассвете я и Васька вылезли из погреба и незаметно подкрались к калитке. До восхода солнца еще было далеко, в воздухе веяло свежестью: ночью прошел дождь.
На улице не было ни души. Вдруг донесся крик: из-за угла, разбрызгивая лужи, вылетел всадник в лохматой папахе с пикой, на конце которой развевался собачий хвост. Потом вымчался отряд всадников, все в черкесской форме, с белыми черепами на рукавах. Со свистом и улюлюканьем они проскакали по улице и скрылись вдали.
После этого мы три дня не выходили на улицу. В городе шли погромы. В первую же ночь деникинцы вырезали семью Моси: жену, двоих детей и старушку мать. Белогвардейцы требовали у старушки сорок тысяч рублей выкупа. У нее нашлось только две. За каждую недоданную тысячу деникинцы назначили ей по удару плетью, а потом зарубили шашкой. Всю ночь дверь землянки была открыта настежь, люди боялись заходить туда.
Рассказывали, что в городе разбиты все склады. По мостовой рассыпана мука. Деникинцы разгромили Совет и объявили, что все должны перевести время назад, по царскому календарю. Комендант издал приказ, что, если кто будет признавать советский календарь, того под расстрел!
- Как же мы теперь будем жить: задом наперед? - спросил я у Васьки.
- По старому, по царскому режиму приказывают жить. А мы все равно будем по новому. Долой! Не признаем царские часы!
Торговцы опять открыли свои лавки. Цыбулю назначили городским головой. А Сенька прислал дружков и велел передать, что скоро личной рукой повесит меня и Ваську на дереве в городском сквере.
На Первой линии открыли «для господ офицеров» кабак под названием «Кафе Шантеклер». Там с утра до вечера играла музыка.
Евреи, оставшиеся в живых, прятались по чердакам. Мы укрыли у себя в погребе троих. Чтобы деникинцы не заходили к нам, Васька написал мелом на ставнях кресты. Но это не спасало. К нам то и дело наведывались пьяные солдаты и спрашивали:
- Издеся православный дом?
- Православный.
- А евреев случаем нема?
Я замечал по лицу Анисима Ивановича, что ему хотелось дать белогвардейцу в харю, но он сдерживался.
- Нету, - отвечал Анисим Иванович. - Здесь я живу, русский сапожник, а это мальчик-сирота, приемыш, вроде сына.
Однажды ввалился к нам белогвардеец с окровавленной шашкой:
- Хозяин, веревочки нема?
- Нет веревочки, - сердито ответил Анисим Иванович и ударил молотком по каблуку.
- Жаль, - протянул белогвардеец, оглядывая землянку. - А чевой-то у вас икон нету?
- Зачем тебе веревка? - спросил Анисим Иванович, чтобы не отвечать на вопрос белогвардейца.
Тот ухмыльнулся:
- Веревочка? Нужна, хозяин. Иудейские души до бога подтягивать. - Он провел пальцем вокруг шеи. - Наше дело - евреев сничтожать.
Анисим Иванович кивнул на испачканную кровью шашку и спросил:
- А сам-то христианин?
- А как же, смотри! - Белогвардеец расстегнул ворот гимнастерки и показал крест.
- А я гляжу, что ты на русского непохож: вон и шинель и ботинки у тебя не наши.
Солдат хитро подмигнул, показав подметку ботинка, сплошь подбитую круглыми железными шляпками гвоздей, и пошлепал ладонью по ботинку:
- Англия. Первый сорт ботиночки, не то что наши, русские. Ну бувайте здоровы! - сказал он и вышел было, но обернулся и спросил: - А может, найдется веревочка?
Во дворе Полкан с яростью набросился на белогвардейца, но бандит ударил его саблей по шее. С громким жалобным визгом отскочил Полкан от белогвардейца и долго скулил, точно плакал. А потом целый день молча лежал у сарая, положив голову на лапы. Шерсть на шее слиплась от запекшейся крови, глаза стали грустными. К вечеру Полкан ушел в степь. Васька сказал, что он будет искать лечебную траву, а когда вылечится - вернется. Но Полкан так и не пришел.
- Надо бороться, - сказал Васька, и я испугался его решительного голоса.
Опасно было выходить из дому, противно смотреть на белогвардейцев, но мы вышли. Ваське нужно было бороться, а я не хотел отставать.
Васька завернул свою комсомольскую книжечку в полотенце и спрятал на дно сундука. Оттуда же он достал давно забытую картинку с царем Николаем и сказал, что прилепит ее на спину самому Деникину.
Ходили слухи, что Деникин скоро приедет самолично на белом коне с золотыми подковами.
Кончалось лето. В сонном воздухе пахло пылью. В городском саду шло гулянье. По аллеям ходили офицеры Добровольческой армии, щеголяя золотыми погонами и Георгиевскими крестами. Военный оркестр играл «Ойру», а мальчишки торговали рассыпными папиросами «Шуры-муры».
Мы с Васькой видели, как двое пьяных офицеров на спор стреляли в уличный фонарь. Ни один из них не мог попасть в цель. Тогда подошел третий, вытащил из кобуры наган и одним выстрелом разнес вдребезги стекло. И они пошли в «Кафе Шантеклер» пропивать пари.
Мы заглядывали туда сквозь витрину.
В кафе было полно офицеров и разных барынь с голыми спинами. На небольшом возвышении в глубине зала сидели музыканты и пиликали на скрипках, а на сцене кривлялась певица с размалеванным лицом. Виляя бедрами, она пела мужским голосом:
Я шансонетка
И тем горжусь,
Стреляю метко,
Не промахнусь...
Офицеры дымили папиросами и пели: «Быстры, как волны, дни нашей жизни. Что ни день, то короче к могиле наш путь...»
Всюду в городе были расклеены объявления о том, что советские законы «отменяются», союзы и собрания «упраздняются», рабочие клубы «закрываются».
Злобный приказ мы прочитали на телеграфном столбе главной улицы, которая теперь опять называлась «Николаевский проспект».
Приказ мы читали вслух:
- «За последние дни в городе и его районах произошли волнения рабочих. Чья-то преступная рука вывесила на заводской трубе красный флаг. Предупреждаю: во избежание пролития лишней крови категорически запрещаю подобные действия. Мною отдан приказ расстреливать всякие сборища.
Напоминаю жителям, что времена совдепии прошли и их пора забыть. Всякое недовольство будет подавлено безжалостной рукой.
Комендант есаул фон Графф».
- Знаешь, кто это фон Графф? Сын хозяина шахты с Пастуховки. - И Васька, сложив кукиш, ткнул им в объявление с такой злостью, что прорвал ногтем слово «Графф».
- Ты куда дулю тычешь? - услышали мы позади себя грозный окрик. Городовой Загребай, одетый в новый белый мундир, стоял, заложив руки за спину, точь-в-точь как при царе. - Куда дулю тычешь, спрашиваю?
- Я не тычу, а вот этому мальчику объясняю, он неграмотный, проговорил Васька и указал на меня.
Загребай поднял волосатый кулак, такой огромный, что закрыл им все лицо Васьки от лба до подбородка.
- Смотри мне! - И городовой пошел вдоль улицы, важный и напыщенный, как индюк.
У Васьки в глазах промелькнул озорной огонек. Порывшись за пазухой, он вынул прокламацию с царем, помазал обратную сторону клеем из баночки и побежал догонять городового. Подкравшись сзади, он приложил руку к спине Загребая. Тот сердито обернулся, а Васька спросил жалобным голосом:
- Дяденька, а правда, что господин Деникин до нас приедет?
Лицо городового расплылось в улыбке. Толстый, вишневого цвета нос стал еще краснее.
- Царь Антон? - Городовой погладил рыжий ус. - Приедет. Обязательно приедет. Присягать ему будем-с... Молебен будем служить на верность царю и отечеству.
- А я боялся, что не приедет, - притворился непонятливым Васька.
Городовой хмыкнул в усы:
- Лошадь тоже думала, да ошиблась. Понял, шмендрик? - И он, довольный шуткой, зашагал дальше.
Я глянул вслед городовому и обмер: на спине Загребая белела приклеенная наискось Васькина прокламация.
Мы спрятались за угол и следили за городовым. Тот шагал по улице с листовкой на спине. У Васьки счастливо сверкали глаза.
6
Не зря ходили слухи: Деникин в город приехал.
За день до того я видел в руках одного торговца белогвардейскую газету, где было напечатано крупными буквами:
ТОРЖЕСТВЕННАЯ ВСТРЕЧА ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Пока торговец рассматривал первую страницу, я прочитал на обороте:
«Торжественный обед, которым городское купечество будет чествовать великого освободителя России, главнокомандующего генерала Деникина и его английских и французских гостей, будет обставлен роскошно. Распорядителями обеда измышляются особые блюда и соусы. Из глыб льда заказаны фигуры медведя и льва, в лапах которых будет помещено по пудовой чаше с зернистой икрой».
Торговцу на нос села муха, и он опустил газету. Долго мне пришлось ждать, когда он снова расправит газету, и тут я дочитал:
«Наш корреспондент узнал конфиденциальные подробности. Вот каким будет меню торжественного обеда:
Уха из стерлядей с налимовыми печенками.
Новотроицкие расстегаи.
Котлеты из барашка, соус америкэн.
Дупели в волованах, соус перигюль.
Пунш розе.
Жаркое: фазаны и молодые индейки.
Спаржа, два соуса».
Я читал про соусы и котлеты, а в животе кишки марш играли. Вот она, вернулась буржуйская власть, теперь хлебушка не жди! Васька говорил: «Буржуй за грош удавится. Хлеб в ставке утопит, а бедному не даст». Так оно и вышло...
В день прибытия генерала Деникина Васька с самого утра куда-то исчез. Где я ни искал его, не мог найти. Потам он появился. Я сразу догадался, что Васька бегал куда-то далеко, от него пахло степью, лицо было запыленное.
Васька молча похлебал холодного супа и снова стал собираться.
- Вась, ты далеко? - осторожно спросил я.
- Со мной не ходи, - ответил он хмуро.
- Почему?
- Мне надо одно дело сделать. В меня могут стрелять.
- Ну и что? Я не боюсь. Нехай в меня стреляют...
- Убить могут. Этим шутить нельзя, - сказал Васька.
Вот как: дружили-дружили, а получается, что Васька не доверяет мне.
- Возьми, Вась, что тебе, жалко?
- Ты должен понять, что это не игрушка. А я обязан бороться, понимаешь?
- А я?
- Ну ладно, идем. Только ты в сторонке будь. Если тебя убьют, что я отцу скажу?
- Не убьют, Вась...
Деникин приехал в полдень. Расфранченные буржуи высыпали на главную улицу. В церкви звонили колокола.
Сначала, цокая копытами, прорысила белогвардейская конница. По ветру развевался красно-сине-белый флаг. Мелькали желтые, синие башлыки, серые кубанки с кокардами, волосатые бурки, шашки в блестящих ножнах.
Барыни визжали на мостовой:
- Ура добровольцам!
- Слава богу, кончилась коммуния!
За кавалерией, громыхая колесами, катили пушки, запряженные шестерками вороных коней. За ними опять кавалерия, и, наконец, появился открытый автомобиль, где среди военных генералов сидел румянощекий, с белой бородкой Деникин. Я его сразу узнал, потому что видел раньше на карикатурах, где его изображали карликом с кинжалом в зубах и выпученными глазами, хотя, в общем, похоже.
По обеим сторонам от Деникина сидели нерусские военачальники. На одном была такая красивая форма, что глаз не оторвешь: на голове красный, с золотым позументом картуз, похожий на черпак, на плечах - золотые шнуры, а на груди - сверкающие звезды.
Второй, что сидел справа от Деникина, был в военном френче с накладными квадратными карманами и портупеей справа налево. Его военная фуражка тоже не была похожа на русскую. У него виднелись чудные маленькие усики, как будто мазнул под носом сажей...
В автомобиле сидели еще трое в черных горшках вместо шапок. Если бы их было не трое, а один, можно было бы подумать, что это Петя забрался в автомобиль и делает представление.
Позже я узнал, что это были французы и англичане, а среди них в черном горшке хозяин завода Юз. Он разозлился на рабочих за то, что отобрали у него завод, и грозился всех выпороть на площади.
Деникинский автомобиль свернул с главной улицы на Пожарную площадь, где должно было состояться «благодарственное господу богу молебствие». Мы с Васькой поспешили туда.
Проникнуть на площадь было нельзя: ее оцепили верховые с шашками наголо.
Тогда мы пробрались в один из дворов и по водосточной трубе взобрались на крышу двухэтажного дома, выходящего фасадом на Пожарную площадь. Мы спрятались за кирпичной трубой. Отсюда была видна вся площадь от края до края.
Автомобиль Деникина остановился неподалеку от бывшего памятника царю. Там сколотили трибуну, и на нее взошли Деникин и его французы.
Смешно было глядеть, как деникинские солдаты, сняв шашки, опустились на колени и стали молиться богу: крестились, кланялись лбами в землю. Поп Иоанн обмакивал в таз волосяную кисть и брызгал святой водой на солдат.
После молебна открылся митинг. Выступал какой-то толстый человечек. Он потрясал в воздухе белой, как булочка, рукой и что-то выкрикивал.
Васька порывисто схватил меня за плечо:
- Гляди, это же тот самый меньшевик Ангел Петрович: помнишь, на маевке был в Дурной балке?
Да, это был именно он. Только зимой на нем была шуба с меховым воротником до живота, а сейчас - черный костюм.
- От имени гражданских учреждений счастлив приветствовать вас, долгожданных гостей наших! Терзаемые внутренней смутой, мы с восхищением следим за успехами ваших доблестных войск.
- Проклятый архангел, смотри, как распинается, - с обидой сказал Васька.
- ...Теперь мы ждем поддержки вашей в борьбе с безумным врагом, попирающим свободу, право, честь и жизни красоту. Добро пожаловать, дорогие союзники! - закончил меньшевик и, повернувшись к англичанам и французам, низко поклонился им.
На площади кричали «ура», казаки потрясали пиками.
- Эх, жалко! - сказал Васька и ударил кулаком по коленке.
- Ты чего?
- Жалко, бомбы нема...
После меньшевика выступил француз в золотой шапке. Он что-то лопотал по-своему - ничего не понять. После него офицер, стоявший рядом с Деникой, стал читать по бумажке. Я догадался, что он объяснял, что говорил француз.
- Вы можете, господа, рассчитывать на помощь великой Англии, свободной Франции и могущественной Америки. Мы с вами, мы за вас. Я твердо верю, что скоро на башнях русского Кремля красный флаг будет заменен славным трехцветным знаменем великой, единой, неделимой России.
- Смотри! Смотри! - вдруг зашептал Васька, указывая то в одну, то в другую сторону. - Смотри, Ленька, смотри вон туда, на каланчу!
Над пожарной каланчой развевался красный флаг.
Чудилось это или было на самом деле? Красный флаг реял, будто приветствовал нас издали.
- А вон еще! - продолжал восклицать Васька, а сам быстро развязывал веревку, которой был подпоясан.
У меня разбегались глаза: на крыше бывшего Совета рабочих и крестьянских депутатов, на школе, где мы учились, даже на доме генерала Шатохина появлялись красные флаги.
Ветер разворачивал алые полотнища, и они победно полыхали в небе. Я так увлекся, что не заметил, как Васька размотал вокруг себя и тоже прикрепил к трубе красный лоскут.
Прозвучал выстрел, эхо отдалось по всей площади. Деникин прервал речь, поспешно надел фуражку и вместе со своими французами и англичанами сошел с трибуны. Они сели в автомобиль и, дудя резиновой грушей, чтобы люди расступились, уехали с площади.
Казаки рассыпались по улицам искать виновных. Городовые бросились снимать флаги, но из домов прозвучали выстрелы. Я видел, как один городовой упал, а другой присел за акацией.
- Ага-а, крысы белые! - кричал из-за трубы Васька. - Бейте их, красные партизаны, дайте им соус перигюль! - И Васька, заложив два пальца в рот, пронзительно засвистел.
На площади начался настоящий бой. Стреляли по крышам. Было опасно оставаться наверху, и мы, громыхая по листовому железу, перебегали с крыши на крышу, а потом спустились в чей-то двор.
По главной улице носились верховые, стреляли в окна, в раскрытые двери подъездов.
Мы с Васькой наблюдали за всем этим из переднего кирпичного дома. Вышли мы только тогда, когда все стихло.
Деникин испугался, уехал из города и даже не стал есть свой соус перигюль. Зато мы с Васькой достали из-за пазухи две припасенные кукурузины и, подмигивая один другому, с наслаждением закусили.
7
С того дня бои в городе не утихали. Днем и ночью то на заводе, то на окраинах вспыхивали перестрелки.
Комендант фон Графф вывесил новое распоряжение: «Рабочих, у которых будет найдено оружие, арестовывать запрещаю. Приказываю расстреливать или вешать на месте и не снимать три дня».
Белогвардейцы не зря так распетушились: они ничего не могли поделать с красными партизанами.
А это были смелые люди!
Я первый раз узнал, что воевать можно по-разному. Можно, к примеру, надеть шинель и шапку, взять винтовку и идти на врага в штыки. А можно ходить в своей одежде, заниматься во дворе по хозяйству, а винтовочку припрятать. И никто не будет знать, что ты и есть красный партизан.
Да и как узнаешь? Вот, к примеру, идет по улице тетенька. В руке у нее кошелка, из кошелки гусь выглядывает. И никому нет дела, куда идет тетенька. А она-то и есть тайная партизанка! И в кошелке у нее под гусем бомбы лежат. Вот как еще можно воевать...
Позднее Васька под большим секретом сказал мне, что красными партизанами были комсомольцы. Вот никогда бы не подумал! Я замечал, правда, что рабочие слишком часто заходили к нам чинить обувь. А сами не чинили, а только шептались с Анисимом Ивановичем и Ваську посылали то на дальний рудник, то в завод.
Потом я узнал еще более удивительную новость, что руководила партизанами Надя. Я давно не видел ее и думал, что она отступила с Красной Армией. А вышло вон как: Надя красная партизанка, да еще руководит всеми комсомольцами.
Скоро мне пришлось с Надей повидаться, но лучше бы не было такой встречи...
Я шел по улице и увидел, как белые казаки вели арестованных троих рабочих и одну девушку.
По мостовой цокали копыта коней, поблескивали на солнце обнаженные сабли. Едущий впереди молодой казак с лихим чубом кричал прохожим:
- Разойдись, дай дорогу!
Арестованные были связаны цепями. Девушка, избитая, шла и спотыкалась. И тут я заметил, что она смотрит на меня и глаз не отводит. Я вгляделся и узнал Надю.
Я побежал сбоку по тротуару, обогнал конвойных и все смотрел и смотрел на Надю. Она хмурила брови, опускала голову, косилась на конвойных. Я понял: ей нужно что-то сказать мне, но она не могла. Потом я приметил, как Надя выронила смятую бумажку и указала на нее глазами.
Подождав, пока белые казаки проедут, я выбежал на мостовую, поднял бумажку и помчался догонять арестованных. Издали я показал Наде уголок записки. Она улыбнулась мне. Милая наша Надя, ее увели...
Я бежал до самой тюрьмы, и, когда железная дверь захлопнулась, я развернул записку. Огрызком карандаша там было неразборчиво написано:
«Комсомольцы, осужденные на смерть, шлют свой прощальный привет товарищам! Умираем, но торжествуем. Верим в победу коммунизма. Да здравствует родной комсомол!»
Я зажал в руке записку. Что делать? И я пустился во весь дух к Ваське.
Когда я прочитал дома записку, Анисим Иванович сказал печально:
- Льется юная кровь, детей не жалеют. Но даст эта кровь великие всходы...
- Молодец, что поднял записку, - похвалил меня Васька. - Папа, я отнесу письмо туда...
- Иди, сынок, да будь осторожен. За нами следят.
Васька спрятал записку и ушел, а куда, не сказал.
Ночью у нас тайно собрались комсомольцы-партизаны. Ваня Президиум объявил о гибели Нади.
Комсомольцы поднялись и сурово запели; у меня даже мороз по коже прошел от того, как все происходило: тесная землянка, тусклый каганец, за окном глухая ночь, и стоят с непокрытыми головами комсомольцы, и поют вполголоса:
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас все так же солнце станет
Сиять огнем своих лучей.
Васька тоже пел. Я взглянул на него и не поверил сам себе: Васька плакал. Первый раз в жизни видел я, как слезы катились у него из глаз. Васька хмурился: не хотел, чтобы я видел, как он плачет. Сам я держался изо всех сил, хотя жалко было Надю.
- Все. Точка, - сказал Васька на другой день. - Объявляю деникинцам красный террор!
И мы стали мстить белогвардейцам кто как мог. В одну походную кухню, прямо в кашу, набросали камней, у казака стащили затвор от карабина, на лавке у Мурата заляпали грязью деникинский плакат.
8
Однажды Васька шепнул мне по секрету:
- Ленчик, хочешь посмотреть английскую танку?
- Где?
- Ребята рассказывали, что на станцию белогвардейский эшелон прибыл. Пойдем?
- Айда!
Мы собрались в дальний путь: до станции железной дороги было семь верст.
Долго мы шли по степи. За рудником «Ветка» потянулись поля кукурузы и подсолнуха, а за ними - болгарские огороды. Там была бахча. Если подняться на пригорок, можно увидеть издали желтые дыни и полосатые круглые арбузы. Они лежали прямо на земле - подкрадись и рви. Но сейчас все поля были вытоптаны. Все же мы нашли среди спутанной ботвы три небольшие дыни. Две мы тут же съели за здоровье огородника, который сидел в шалаше и боялся нос высунуть. А может, его совсем не было: шалаш, покрытый камышом и сухим бурьяном, мы обошли стороной.
Третью дыню Васька спрятал за пазуху.
- Отцу и мамке гостинец, - сказал он, и было смешно смотреть, как дыня оттопыривалась у него под рубахой, как будто там бомба лежала.
Мы шли не меньше часа. Но вот показалась вдали водонапорная башня и донеслись паровозные гудки. Мы знали, что если прибыли войска, то нас на вокзал не пустят. Поэтому пришлось зайти из-за семафора и шагать по шпалам.
Хитрость не удалась: часовой с винтовкой заметил нас и помахал рукой, чтобы сошли с путей. Но Васька был скор на выдумку, он стал нырять под вагонами, стоявшими в тупике. Я последовал за ним. Так мы очутились на станции.
На путях стоял бронепоезд с надписью на тендере: «За Русь святую». Возле него прохаживались офицеры в новеньких погонах. Из орудийных башен торчали стволы пушек. Паровоз, тоже покрытый броней, тихонько посапывал, выпуская белый парок.
К хвосту бронепоезда была прицеплена открытая площадка, а на ней какое-то железное чудовище, похожее на лягушку. Я смотрел и не мог понять: дом не дом, коробка не коробка. На вагон тоже не была похожа: вместо колес рубчатые ленты. Из башен по бокам выглядывали тупые рыла пулеметов.
- Это и есть танка?
- Ага.
- Как же она едет?
- Не знаю. Сейчас будут сгружать, увидим.
Рабочие-железнодорожники стали настилать из досок дорогу прямо через рельсы. Потом какой-то человек в кожаном костюме открыл люк танки и залез в ее утробу. Скоро заработал мотор - заревело, затрещало в машине, синий дым повалил, танка покачнулась, рубчатые ленты побежали кругом, и железная хата, точно гусеница, поползла с платформы на животе.
Вокруг толпились офицеры и солдаты, все с интересом смотрели. Доски трещали под неимоверной тяжестью. Офицеры радовались, говорили, что если такая громадина пойдет в бой, то все «краснопузые» разбегутся.
Мы с Васькой переглянулись: ишь, гады, торжествуют. Но мы не очень испугались! Я вспомнил, как Петя говорил: будем бревна кидать под ихние танки, остановим! Я подбадривал себя, а самому было страшно смотреть. Чудовище ползло, и все вокруг грохотало, даже земля тряслась, и стекла звенели в окнах. Как его бревном остановишь, если он эти бревна подминает под себя, как щепки!
Деникинцы, веселые, бежали за танкой, обгоняли ее, хлопали по бронированным бокам, заглядывали в щелки. Мы тоже, смешавшись с толпой солдат, подходили близко. А Васька даже плюнул незаметно в щелку. Я его понимал - обидно было, что беляки радуются.
Скоро железное чудовище уползло, а мы вернулись на станцию. Бронепоезд «За Русь святую» разводил пары, а потом ушел.
На какое-то время вокзал опустел. Мы собрались было в обратный путь, но тут опять началось оживление, раздались звонки, извещавшие о подходе нового поезда.
Если так, надо было остаться: мы теперь красные партизаны, и надо глядеть в оба, что белогвардейцы будут делать. Комсомольцам надо обо всем знать.
Из поселка прискакали кавалеристы на сытых конях, все в чеченской форме, в кубанках. Кони и люди выстроились вдоль перрона лицом к железнодорожным путям. Нас с Васькой чуть не затоптали. Пришлось укрыться за будкой, где раньше торговали лимонадом.
Скоро на станцию влетел эшелон с войсками. Заиграли трубы, всадники вскинули обнаженные шашки. Из штабного вагона вышел генерал с черной повязкой на глазу, с шашкой и маузером.
Откуда-то появилась толпа горожан во главе с Цыбулей. Они поднесли генералу буханку пшеничного хлеба и солонку. Потом один бородач налил генералу бокал вина. Тот поднял бокал и крикнул хриплым голосом:
- Пью за вас, орлы мои!
Он выпил вино и разбил бокал о рельс.
Грянуло «ура», кавалеристы обнажили шашки.
- Я знаю, кто этот косой, - шепнул мне Васька. - Это генерал Шкуро!
- А кто ему глаз выбил?
- Нашлись добрые люди...
Не успели мы опомниться, как оба едва не упали от неожиданности и удивления. Все что угодно можно было ожидать, только не этого. Среди офицеров, окружавших генерала Шкуро, мы увидели Геньку Шатохина. Надменный кадет в форме держал себя щеголем и даже перчатки белые надел, как тогда на речке Кальмиус.
Я со страхом подумал: если Генька увидит нас, то не сносить нам головы. Сам генерал Шкуро выхватит саблю, чтобы нас зарубить.
Не отрываясь, Васька смотрел на кадета. Нет, он не боялся помещичьего сынка, а завидовал ему. Ненамного кадет старше, а вот взяли его в армию. Почему же белогвардейцы берут своих, а наши наотрез не хотят записывать нас? Вот, наверно, о чем думал Васька, глядя на красивую, в серебре шашку кадета, на его сапожки со шпорами, на серую кубанку с малиновым верхом.
Мы сначала прятались за будкой, а потом Васька юркнул под вагон: хотел быть поближе к Геньке.
Мне было боязно оставаться одному за будкой, и я перебежал к Ваське. Мы притаились под колесами вагона.
Между тем генерал Шкуро в сопровождении офицеров ушел в здание вокзала. А Генька остался на перроне. Важный, он расхаживал вдоль штабного вагона, как будто охранял его. Из-под вагона нам были видны его сапоги и конец шашки. А Генька - ну и хвастун! - прогуливаясь, незаметно стукал каблуком о каблук, чтобы шпоры звякали.
Прятаться под вагоном было опасно, сидеть неудобно, и мы собрались давать тягу, но в это время к Геньке кто-то подошел:
- Здравствуй... То есть здравствуйте, Геня...
Я мог поспорить, что это был голос Сеньки Цыбули. Я присмотрелся и по грязным ногам узнал колбасника.
- Здравствуй, если не шутишь.
- Не узнали? Я Цыбуля... Помните, воевали вместе.
- Как я мог с тобой воевать, если я офицер, а ты гражданская крыса.
- Гы-гы, крыса... Смешно. А почему на вас такая форма красивая, Геня?
- Обыкновенная, офицерская...
- А ты... а вы теперь уже не кадет?
- Как видишь, подпрапорщик.
- А что вы тут делаете?
- Спасаю Русь святую.
- Мы тоже спасаем... У нас в городе уже пятнадцать рабочих и крестьян повесили.
- Ну и правильно. Этих большевиков надо душить...
Лицо у Васьки взялось красными пятнами. Я боялся, что он не выдержит, вылезет из-под вагона и бросится на кадета. Осторожно я потянул его за рубаху:
- Тикаем, Вась...
За пристанционным поселком мы устроили засаду на Сеньку: знали, что он будет возвращаться в город мимо посадки, и засели в кустах.
Скоро Сенька показался. Мы сначала пропустили его, а когда хотели окружить, он спохватился и бросился бежать. Ваське нечем было запустить в колбасника, и он, торопясь, достал из-за пазухи дыню и кинул Сеньке вслед. Дыня угодила ему прямо в затылок. Сенька икнул, но удержался на ногах и еще сильнее пустился улепетывать от нас. Дыня раскололась. Жалко было оставлять добро, я хотел поднять запыленные куски, да противно стало. Бросил.
На другой день Васька принес из города кучу новостей: Красная Армия наступает, белогвардейцы сматывают удочки, а на Черном море в городе Одессе французские моряки не захотели воевать против русских рабочих, восстали и подняли на своих кораблях красные флаги революции.
У нас, на окрестных рудниках, скапливались партизаны. Белогвардейцы метались по городу.
- Приходит вам крышка, - шептал Васька, глядя, как уезжают из города деникинские пушки, как тянутся по улицам обозы, а худые клячи везут кухни с кашей, а в каше камней полно - ребята набросали...
Жить стало веселее. По вечерам небо загоралось багровыми зорями, и Васька, глядя на них, говорил, что это не от солнца, а от красных знамен. Западные пролетарии всех стран идут к нам на выручку. «Скоро, скоро, думал я, - алые знамена заполнят всю нашу красивую, освобожденную от деникинцев степь».
- Недолго осталось вам жить на свете! - говорил Васька, провожая белогвардейцев. - Самую тютельку осталось вам жить, и даже меньше!..