Из другого вредительства добавлю: развел ос, а также распустил своих пчел до того, что невозможно пройти, чтоб не ужалили.
Зубарев скажет, что он пенсионер, но разве пенсионер не подчиняется остальным (красным) общим законам?"
Солнце вошло в зенит, Кирсеич трудился. Он боялся, что скоро черный цвет иссякнет. Дописал, надел сетку пчеловода и пошел на почту. По дороге он решил посоветоваться со мной. Вошел в избу в сетке, как неземной житель, не спросясь, за что и стукнулся головой, из чего легко можно было понять, что он тут нечасто, снял сетку, отозвал меня и шепотом попросил прочесть.
Его усадили пить чай, он, еще не пробуя, стал хвалить его.
- Жирный,- говорил он,- крепко заварено.
Я стал читать. Письмо меня возмутило, я громко спросил:
- Это кому адресовано?
- Пока не знаю.
- В уборную. То-то у нас за туалетной бумагой очереди, всю на жалобы изводим.
- На меня, конечно, написал,- сказал Евланя.
- А почему бы вам честно не сказать в глаза?
- На меня он в глаза не действует,- ответил Евланя.
- Значит, можно прочесть вслух?
Кирсеич подумал и неожиданно для меня согласился:
- Конечно! А я послушаю, как со стороны звучит.
- "Пишет вам,- начал я,- отец достойных детей, участник эпохи" - это написано красным цветом...
Слушали. Евланя - теребя щетину и щурясь, Кирсеич - критически, баба Маня качала головой, часто наклоняя ее глубже обычного.
- "...законам?" Красным,- мстительно говорил я и продолжал, указывая на цвет читаемого отрывка: - "Скажите (синим цветом спрашивает Михаил Кирсеич), как может расти сама картошка, если ее даже вообще не окучивают? Или это ловкость рук и никакого мошенства?" - спрашивает он. Далее черным: "Единственное, за чем ухаживает гр. Зубарев, это огурцы, да и то с целью закуски. Как (повторяет вопрос Михаил Кирсеич) могут расти овощи, если не ухаживать? Значит, кто-то приходит со стороны, кому-то Зубарев платит? Чем? Свою пенсию он перепрова-живает в сельпо, вывод ясен вторично - поощряет зеленого змия. Из побочных заработков: на опушке леса развел поливаемую грибную плантацию за счет орошения совхоза. Ему осталось завести немецкую овчарку, и будет полный комплект..." Когда я с выражением, особенно выделяя написанное черным цветом, дочитал письмо, я не сомневался, что сейчас мы прижмем Кирсеича и он побежит у нас за откупкой, еще как побежит. Завзлягивает.
- В законах, на которые вы ссылаетесь, есть статья за клевету.
- Тут нет клеветы, все это так,- сказал вдруг Евланя.- Зря ты читал с выражением. Не все еще перечислено. Например, я думаю над тем, как останавливать солнце в хорошие дни для уборки. Зачем, например, привозят студентов? Не надеются на погоду. Конечно, остановка солнца это для простоты объяснения, я тебя к неграмотным, Кирсеич, не отношу, надо останавливать не солнце, а землю по договоренности полушарий.
- Это очень кстати,- заметил я,- но я спрошу бабу Маню. Баба Маня, хоть "мы ленивы и нелюбопытны", но все-таки, что верно и что неверно в этом письме?
- Все верно,- ответила баба Маня.
- Разве я могу врать? - спросил Кирсеич.- Вы очень хорошо читали, спасибо.- Он взял письмо и сложил по прежним сгибам.- Я предлагал Зубареву соревнование: напишем враз по жалобе и враз опустим в почтовый ящик - к кому быстрее приедет комиссия. Он не хочет. Чего он боится? Чего ты боишься? Разве у нас так мало недостатков? Разве ты не хочешь помочь их устранению? Нас к этому призывают. У тебя под носом гибнет добро. Ждешь, когда совсем зарастет крапивой? Воспользуешься?
- У меня растет без удобрений,- добавил Евланя,- иди проверь на любом огороде.
- Как же я проверю, у тебя везде пчелы.
Я выглянул в окно - действительно, мельтешили пчелы.
- А чего тогда меня не жалили? Я тут сколько живу?
- Третий день,- сказал Кирсеич.
- Вот! И хоть бы одна.
- Своих не трогают,- объяснил Евланя.
- А я, значит, чужой? - обиделся Кирсеич.
- Для моих пчел - да, чужой. Я им пытался говорить, что мы одинаковы, но они не дураки. Ну и ужалят,- продолжал Евланя,- ну и умрешь. Хоть своим пчелам дашь свободу.
- Какое, однако, заявление! - возмутился Кирсеич.- А если тебя ужалят?
- В моих жилах кровь, а не водица. Я проспиртованный. Мною они брезгуют. А может, я недоступен их пониманию. Им пока середнячка подавай.
- Да, я берегу свое драгоценное здоровье! - Кирсеич выпрямился, взглянув вначале вверх, чтоб не удариться головой.- Да, я принципиально не пью. А ты, сокращая свою жизнь, есть вредитель.
- Не будем при госте говорить старое,- остановил Евланя,- хотя раз уж приехал, рассуди нас. Кирсеич говорит, что моя жизнь принадлежит не мне, а обществу. Да, отвечал я ему, принад-лежит. До пенсии. Но раз я до нее доработался и если по-прежнему думаю общественно, то нельзя тянуть с общества деньги, надо или честно отказаться, или закруглиться.
- Иди работать.
- А кто будет размышлять на тему о тебе?
- Обойдусь!
- Когда нечего сказать, обижаются.
- На больных не обижаюсь,- ответил Кирсеич, на что Евланя, тоже встав, воскликнул:
- Кирсеич, не снижай уровень спора. Ведь мы живем на одном берегу, мы единодумцы...
- А я,- вмешался я,- с того берега.- Мне хотелось прекратить такой разговор.- Кстати, надо пойти печь истопить. Ты не проводишь меня, Евланя? - Я стал обуваться.- Письмо это, Михаил Кирсеевич, отправьте в ООН, генеральному секретарю. Кто сейчас: У Тан? Даг Хаммар-шельд? Курт Вальдхайм?.. Быстро летит время. Но оно не должно лететь быстрее вашего письма. Оно успеет до переизбрания. А то ведь не любят новые начальники разбирать старую почту. Да еще не на их имя...
Говорил я это, шнуруя ботинки, когда же разогнулся, то оцепенел: Кирсеич, выпучив глаза, показывал пальцем на красный угол, пятился. По дороге он напяливал сетку пчеловода, превраща-ясь вновь в неземного жителя.
- За порог, батюшко, не запнись,- пожалела его баба Маня.
9
Мы с Евланей перешли мостки, рассуждая на тему, намного ли хватит четырехцветной ручки. По дороге осмотрели верши, что-то в одной шевелилось. Пришли в домик. У меня нашелся запасной стержень, решили подсчитать время его работы и умножить на четыре. Евланя взял стержень, выглянул в окно, посмотрел на солнце и стал ходить вдоль стен, рисуя то на обоях, то на газетах, иногда читая вслух заголовки.
- "Не перепотели,- объявлял он,- на вывозке удобрений в колхозе им. Буденного".
- Опять удобрения! - восклицал я. Я готовил еду.- Но в скобках: мы на "вы" или на "ты"?
- Конечно, на "ты",- отвечал Евланя.- Иначе вы меня обижаете.
- Итак,- сказал я.- Пока шахматы не расставлены и лодки у причала, прошу ответа: в письме все правда?
- Все.
- Но тебя же посадят.
- За что?
- Хотя бы за самогонный аппарат. Он есть?
- Есть.
- Так чего мы другое расходуем?
- Он не работал ни секунды. Любая экспертиза подтвердит. У меня тоже нет доверия к водке, я и хотел спасти мужиков, но вначале нужно начать с небольшого. О! Как раз: "Не спеши на поезд счастья". Морально-этическая рубрика. Вот Кирсеич спешит, почему? Он боится умереть, это напрасно.- Он притормозил, вчитываясь: - "По заслугам. Это научит кой-чему дезертиров". Вообще какая жестокость должна быть у того, кто может даровать вечную жизнь? Естественно, земную.
- Ты хоть какие-нибудь цветочки рисуй, узоры, домики, людей,- сказал я, видя, что паутина голубых линий начинает оплетать простенки, иногда и пробегает по низкому потолку.
- Я подчиняюсь неосознанному зову,- отвечал Евланя.- Куда ведет, туда и двигаюсь. "Молодежное кафе: рентабельность или отдых?", "Будни следователей", "Вторая жатва Кубани". Вот куда выводит.
- Но это же все равно замкнутое пространство. Ты же не Лобачевский, в избе не будет треугольника с тремя прямыми углами.
- Иди порисуй,- попросил Евланя.- А то я плохо на ходу думаю. Ты походи, а я подумаю, давать Кирсеичу вечную жизнь или нет.
- Ну и дай, подумаешь, дело. Тут и думать нечего, ходи пока сам дальше, я закуску готовлю. Но ты обязан мне ответить как честный человек, как другу: я понимаю, зачем самогонный аппарат, но осы, пчелы?
- Вывожу новую породу. "Оживший вулкан", "Спасибо тимуровцам". Так давать вечную жизнь Кирсеичу или нет?
- Дай.
- Да мне не жалко. Но почему именно ему? "Почему береза белая?", "Поддержите нас культшефством". Только оттого, что он рядом со мной?
- Дай себе.
- Я уже вечный. "В лесу не осталось ни бревна", "Папа, мама и завод". А тебе дать?
- Нет уж, спасибо. Хватит нам вечного жида и Ларры. Потом, это же пытка - захоронить всех своих родных, видеть исчезновение родов. Нет уж. Вообще надо, чтоб менее выносливые мужчины отчаливали раньше женщин.
- А как твою хозяйку зовут?
- Да я еще и толком-то не понял. Не ходи вокруг да около. То есть буквально - ходи, рисуй, но на словах не откручивайся. Итак, первое: осы?
- Отвечу враз. Походи за меня. Обмотай только чем-нибудь, а то гнется. О! "Нет заботы о коне", "Письмо позвало в дорогу".
Я взял у него стержень и стал рисовать, слоняясь вдоль стен. Евланя передохнул.
- Это просто. Ты уже понял, что есть такая порода людей, что чем больше лет, тем больше обижены. Почему? В обиде, что им не воздали по заслугам, хотя за что боролись, на то и напоро-лись.- Он закинул ногу на ногу.- Таков Кирсеич. Я его изучаю и, как ты понял, даровал ему вечность. Он пока этого не знает и пишет новую жалобу. Судя по работоспособности стержня, возможности Кирсеича практически неограниченны. Кстати, в том письме он забыл, он обычно не забывает, указать, что я собираюсь жениться на Маше-нищенке, загнать ее в могилу и завладеть ее богатством.
- Она богата?
- Баснословно! Так вот: все дело в несоответствии пространства и времени. Хоть мы и пели в детстве: "Мы покоряем пространство и время", время нам не подчинилось. Пространство можно покорить, но на это уходит время - мы стареем. И еще - можно заниматься враз одним, редко двумя-тремя делами, о возможности Цезаря одновременно говорить, писать, диктовать, читать, пишут уже много веков нашей и не нашей эры. Но ведь это дела одного порядка. Если бы он в это время копал овощехранилище, собирал грибы, катался на лодке - и все это в данную единицу времени, тогда... тогда - да.