– Здорово, да не совсем, – сказал он. – А если спичка сломается или не загорится? Интересно, как это делается в бутылках с горючей смесью?
– Может, запал какой вставляется? – предположил я.
– Или по радио взрывают, – сфантазировал Генка.
В это время Шурка схватил стоящую рядом бутылку и побежал к горящему рельсу с воинственным воплем:
– Вперед на немцев, ура!
– Вот ненормальный! – бросился я за ним и схватил за рубашку. Братишка растянулся, бутылка шлепнулась о камень и разбилась.
– А-а-а! – заревел Шурка, размазывая кулачком по лицу слезы. На его щеках остались черные полосы. – С чем теперь воевать будем?
– Тоже мне, вояка из-под печки. Шел бы лучше домой, а то сейчас дупло распечатаю и мух выпущу, – пристращал я.
Братишка обиженно сел в сторонке.
– На сегодня хватит, надо мороковать, как поджигать бутылки, – веско заключил Славка. – Горит хорошо, а поджигается плохо. Запал никуда не годный.
Бензин на земле около рельса догорал, и мы собрались расходиться. Но откуда ни возьмись появился Вовка-Костыль. Он поздоровался как ни в чем не бывало, сплюнул и вытащил из кармана замусоленный мешочек.
– Ребя, а у меня пироксилин есть, Кунюша из петард наковырял. Давайте запузырим его в огонь?
– Если Кунюша, значит ворованный, – убежденно заявил Славка. – Своего у него ничего не водится.
– Ясное дело ворованный, – подтвердил Вовка и снова сплюнул. – Откуда его взять, неворованный-то?
– Жечь не годится, – потер переносицу Славка, – лучше давайте попробуем мину сделать. Предположим, что по этой дороге должны пройти немцы, а мы их должны взорвать.
Славка выкопал палкой яму и положил в нее мешочек с пироксилином.
– Сюда мы ставим мину, а от нее выводим бикфордов шнур. – При этом он процарапал от ямки бороздку в сторону и притрусил ее черным порошком из мешочка. – Но пироксилин вспыхнет быстро, мина сразу взорвется, и нам несдобровать. Значит, к концу вместо бикфордового шнура надо пристроить фитиль.
Славка взял вату и скрутил ее вроде шнура. Мы почтительно следили за ним.
– Вот теперь поджигаем конец, вата будет тлеть, а как дотлеет до пороха, наша мина сработает.
Славка зажег конец ватного фитиля и скомандовал:
– А теперь скорее в укрытие, немцы рядом!
Подхватив Шурку, мы опрометью бросились в кусты.
– Раз, два, три, четыре, – с расстановкой стал считать Славка.
И тут из-за нашего дома показалась телега. На ней восседал Савелич, лениво помахивая прутиком.
– Ой, надо ему крикнуть, – всполошился Генка, – сейчас как бабахнет!
– Ничего, фитиль длинный, еще не скоро догорит до пороха, – успокоил Славка и невозмутимо продолжал: – Восемнадцать, девятнадцать, двадцать…
Лошадь уже переступила через закопанный в землю мешочек и тут мы увидели, как к тому месту побежала белая змейка: от фитиля вспыхнул насыпанный в бороздку пироксилин.
Тр-рах! – бабахнуло вдруг под телегой, и комья земли ударили в днище платформы. Лошадь, заржав, рванулась вперед, Савелич плашмя упал на телегу, закрыл голову руками и завопил:
– Убили, окаянные, ой, убили!
Задрав голову, лошадь влетела в кусты и остановилась. Увидев нас, Савелич схватил прут и заорал:
– У, варнаки каторжные! Вот безотцовщина, вот фулиганы! Подождите, я покажу вам, хамюги, как устраивать на честного человека покушение!
– Да мы не нарочно, мы не хотели, – начал было я, но Савелич злобно хлестнул лошадь и сердито крикнул:
– Найду я на вас управу, найду! По закону отвечать будете, этого я вам так не оставлю!
Славка приуныл. Удрученно потер переносицу.
– Ну, теперь будет шуму. И надо было тебе подвернуться с этим пироксилином!
Вовка беззаботно взмахнул прутиком и сердито пообещал:
– Подумаешь, напугал. Будет зубатиться, так я ему кишки вытащу и на барабан намотаю.
Перемирие
Вечером Савелич пришел к нам. Я думал, он будет жаловаться матери, но он только укоризненно посмотрел на меня и певуче сказал:
– Вот что я надумал, Яколевна: надо заместо дощатых сеней приделать к магазину бревенчатые. Мало ли какого незаконного люду может появиться – времена-то вон какие пошли.
– Это бы хорошо, – воодушевилась мать, – ревизионная комиссия давно говорит об этом. Со многими пыталась договориться, да не получается; рабочих рук везде не хватает. Только управитесь ли вы? Надо и продукты возить, и дрова, и воду для магазина. А вы на здоровье все жалуетесь.
– Здоровьишко у меня неважное: ревматизм, то-се. Но раз народное добро беречь надо, тут уж о здоровье не думаешь. Лесу я наготовлю, только ты билет у лесника возьми. А там, даст бог, понемногу и срубишко поставлю. Постепенно, по бревнышку.
– Большое спасибо, Савелич, – совсем растрогалась мать, – мы тебе за это заплатим. Только, чур, и магазин охранять надо. А то по вечерам я сколько раз подходила к магазину, а вас там нет. Магазин-то не охраняется.
– Ну, это, Яколевна, напраслина. Мне из окна исключительно все видно. Я потушу свет да и наблюдаю себе. А болтаться около магазина – только воров пугать. Пока буду лес готовить, старуха меня законно подменит, она исключительно храбрая. К тому же собаку я приглядел – злющая, что твой Гитлер. Так что в этом не сумлевайся, зарплату мне задарма не надо.
– Это я так, на всякий случай, чтобы неприятностей с магазином не было. А то я однажды не нашла своей метки.
– Какой еще метки? – насторожился Савелич. – Я самолично утром и вечером проверяю бломбу. Завсегда целая.
– Я кроме пломбы еще нитку привязываю. Ее и не оказалось.
– Ну, это насупротив инструкции, – насупился сторож. – Я головой отвечаю исключительно за целостность бломбы. А об нитках в инструкции ничего не сказано.
– Ладно, Савелич, – смягчаясь, сказала мать, – пристройка дело хорошее. Готовьте лес, а билет я возьму, только чтобы магазин без присмотра не оставался. Мало ли какая беда может случиться.
– Так и порешили, – обрадовался Савелич. – Перевезу сено – и сразу в лес. А насчет медведны вы тут не толковали?
– Нет, ни о какой продаже речи не может быть. Пусть останется память о хорошем человеке, – посуровела мать. – Память дороже денег.
Лицо у Савелича вытянулось. Он сразу засобирался:
– Надо на пост заступать. У меня ружье, что твоя орудия: со ствола заряжается, сыпь хоть стакан дроби. Как бабахнет, любой от разрыва сердца умрет. Законная пушка!
Когда он ушел, мать захлопотала у стола.
– Вот что, Васятка, я надумала, – как бы советуясь, обратилась она ко мне, – надо нам коровенку приучать в ярме ходить. Когда мы еще жили на хуторе, все на коровах возили. Пусть люди посмотрят да пример с нас возьмут. А то паниковать начинают женщины, как, мол, сено возить, дровишки.
– Ты бы взяла у Савелича лошадь, ведь она не его, а казенная, – запротестовал я. – Вот и привезли бы все, что надо.
Мать строго сказала:
– Мы-то привезем, а как другие? Нет уж, если бедовать, так всем одинаково, чтобы перед людьми не было стыдно. Закажу ярмо, вот и свой транспорт появится, никаких лошадей не надо.
Кое-что о Хрусталике
Дедушка Лапин Славкиных сомнений не разделил:
– Это хорошо, что бутылка сразу разбивается и начинка вспыхивает. Таким макаром любую машину запросто так сожгем. А спичку и зажигать незачем: разложи костерок, да и подживляй его сучьями. Как приспичит – поджигай от него бутылки и кидай на здоровье. Оно, конечно, с ваты бензин испаряться будет пока суд да дело. Так ведь ее макнуть в ведерко можно в последний момент. Молодец, хрусталик, уважил старика своей выдумкой!
Дед Лапин был худенький, щуплый. Голова у него белая-белая, волосы на подбородке такие редкие, что брился он раз в неделю.
Одевался дедушка всегда одинаково: зимой и летом носил холщовые брюки и дома ходил даже в жару в старых, подшитых валенках. Для рубашек он никакого другого цвета не признавал, кроме красного. Причем носил их навыпуск, подпоясываясь шнурком.
Однажды чуть ли не год в магазине не было красного материала.
– Давай, Никифор, я тебе синюю рубаху сошью, – уговаривала его бабка. – А то все в красной да в красной, хоть на демонстрацию тебя неси заместо флага.
– Что ты, старая, – отмахнулся дедушка. – Никакого другого цвету мне не надо. Когда помирать буду, попрошу заместо креста красный флаг на шесте повесить. Голым буду, а другой цвет на себя не надену.
– Совсем рехнулся, – беззлобно ворчала бабка. – Вот куплю тебе красный ситец в горошек и сошью из него рубаху, а то совсем как оборванец ходишь. Смотреть стыдно.
– А что – и купи, хрусталик, купи, – миролюбиво соглашался дед. – Оно еще веселее будет.
Пришлось бабке в конце концов и на самом деле покупать красный ситец в белый горошек. Из него шили девчонкам платья, но это дедушку не смутило. Он подпоясался своим плетеным шнурочком и пошел к деду Кузнецову хвастать обновкой.
Между прочим, за эту любовь к красному деда очень не любил общественный бык. Куплен был бык вскладчину всем поселковым «обществом», и держали его во дворах по очереди.
Когда очередь дошла до Хрусталика, он загнал быка во двор и пошел задать ему сена. Дело было зимой, и Хрусталик ходил в старенькой шубе. Пуговиц на его одежде никогда не водилось, и потому, когда он стал размахивать вилами, шуба его распахнулась, обнажив красную рубаху.
Бык подозрительно глядел на мельтешащее перед ним красное пятно и стал не на шутку сердиться. Когда дед поднес ему последний навильник, бык нагнул голову, угрожающе замычал и бросился на Хрусталика. Несмотря на возраст, дедушка шустро кинулся на забор и перелетел через него, как пушинка.
– Вот ведь, скотина рогатая, – укорил он быка. – Да ведь ты, хрусталик, запросто так меня распороть мог!
С тех пор, как бы дед ни маскировался, надевая поверх рубахи свою шубейку или дождевик, бык все равно сердито мычал и, нагнув голову, кидался на него. В конце концов ухаживать за ним взялась бабка, а дед сидел дома и честил его самыми нехорошими словами.