Хозяином дедушка был никудышным. Избенка его всегда протекала, прясла забора стояли вкривь и вкось. Если он пахал огород, то борозды получались зигзагами, с бесчисленными огрехами. Дед Кузнецов не выдерживал и, ворча: «Ну, кино, штобы тебе целину доверить!», – сам брался за чипиги плуга. Если Хрусталик ехал за сеном, то его воз обязательно разваливался дорогой. А если привозил дрова, то они почему-то всегда оказывались или гнилыми, или такими корявыми и сучкастыми, что потом чурки невозможно было расколоть.[7]
А вообще-то он был ласковым, добрым. Пока не приехал Славка, его нередко можно было видеть среди поселковой детворы. Летом он им советовал, как из доски сделать трамплин на речке, а зимой учил, как к санкам приделать руль, чтобы походило на аэросани. И сам непрочь был на них прокатиться.
Теперь дедушка всерьез готовился к войне с японцами: с ними у него были особые счеты. В гражданскую войну японцы заподозрили Лапина в связи с партизанами. Улик у них никаких не было, но на всякий случай они выпороли его шомполами.
Пороли на лужайке, где теперь стояли наши дома. С тех пор к ней и прилипло название проклятого места. Японцы согнали сюда всех жителей поселка: стариков, детей и женщин. Лапина раздели донага, привязали к козлам. За то, что он укусил одного из солдат, когда его привязывали вожжами, Лапину добавили тридцать шомполов.
Полуживого, всего окровавленного, Лапина принесли домой на одеяле. Через полмесяца, оправившись, он ушел в партизаны. Но тот позор и унижение переживал до сих пор.
– Я, Шлава, никогда не забуду их шомполов, – жаловался дедушка Славке. – Я в гражданскую войну на них насмотрелся. На энтой станции они не только свиней переели, а и всех курей постреляли. Готовили мы тогда на них сильное наступление, хорошо бы по шее дали. Да, вишь ты, приказ вскорости вышел – не трогать япошек. Мол, тогда с Японией война может начаться. Так и ушли они от нас непобитыми. А сколько людям беды причинили! Не теперь с ними война будет сурьезная, истинный крест. Надо уговорить Петру Михайловича съездить в тайгу, посмотреть старые партизанские землянки. Поди совсем развалились, ремонтировать надо.
Дедушка снимал со стены старую берданку, принимаясь в который раз чистить изъеденный раковинами ствол.
– Патронов маловато, Шлава, – вздыхал он. – Взялись бы с Васькой, отлили бы мне пули. Был у меня хороший клып, да Кунюша летось стащил. Придумай, Хрусталик, что-нибудь, а уж пули мне отлей, будь ласка.
И дед шепеляво запевал под нос непонятную для нас песню:
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает барабанщик,
И ходит он взад и вперед,
И бьет он проворно тревогу.[8]
«Тихо, не шевелиться!»
Клып – форму для отливки пуль – мы сделали из гипса. Но ни свинца, ни баббита найти не смогли. Славку осенила новая мысль – сделать паровую пушку. Где-то за баней он нашел трубу от паровозного штока, и они вдвоем с Генкой приволокли ее к нам во двор. Это была обыкновенная труба с отверстием в кулак и длиной метра в два. Второе отверстие было наглухо заварено.
– Вы знаете, как работает паровая машина? – с ходу ошарашил нас Славка. – С одной стороны в цилиндр напускают пару, и он давит на поршень.
Славка взял палку и стал чертить по земле.
– Только пар этот не тот, что из самовара, а высокого давления. Вы же видели, какая в топке температура! Наливаем в трубу ковшик воды, а отверстие забиваем хорошим чурбаном. Разводим костер и кладем трубу в огонь. Вода закипит, а пару-то выйти некуда. Давление будет повышаться, повышаться и как бахнет! Давайте попробуем, а?
Мы налили в трубу воды, отпилили березовый чурбачок, плотно загнали в «ствол» и отправились в кусты.
– И я с вами, – заныл братишка. – Я тоже хочу стрелять чурбаком!
– Ну иди, только не путайся под ногами, – милостиво разрешил я.
Шурка напялил свою шапочку-испанку и гордо засеменил вслед за нами.
Мы подошли к тому месту, где я в начале лета поймал налима. С тех пор крючок так и болтался в воде нетронутым, хотя я наживлял его каждый день. Как видно, тот налим был единственным на всю речную округу.
– Представь себе, что это не речка, а река, – как всегда стал фантазировать Славка. – Дело происходит весной, по реке идет лед, а на ту сторону надо обязательно переправить донесение. Тут и пригодится паровая пушка. К чурбаку можно привязать письмо – и готово дело.
Мы развели костер, глухим концом сунули трубу в костер, а другой конец приподняли на рогатине.
– Теперь надо ждать, пока закипит, – Славка подбросил в огонь березовую кору. – Вы тут смотрите, а я пойду смородину поищу.
Едва он ушел, из кустов раздался озабоченный голос Мишки Артамонова.
– Ребя, где вы? Я все обыскал, думал, вы у Костыля, а вы вон где. – Помолчав и мечтательно поглядев вдаль, Мишка продолжил: – Я в ваш огород заглядывал, по нему воронье расхаживает, почти все посевы пощипало. Караулить бы надо.
– Да мы уж гоняли-гоняли их, надоело. Чуть отвернешься, они уж тут как тут. Будем в огороде путало ставить, – отмахнулся Генка. – Вот закончим испытания и начнем.
– У вас пироксилину не осталось? – посмотрев на часы, меланхолически спросил Мишка. – Петарды мне выслали, да видно на почте подзатерялись. Нечем поезд оста-новить, если что. Спичек и тех в магазине нет.
– Чего же ты раньше-то не сказал, тебе бы Славка наделал этих петард хоть сто, хоть четыреста, – не то в шутку, не то всерьез заявил Генка. – Хочешь, забирай эту пушку. Только примус с собой носить надо. И лопнувший рельс находить за час до прихода поезда.
– Да ну тебя, я по правде, а он баланду разводит, – обиделся Мишка-Который час.
Вода в трубе вроде бы закипела, труба стала мелко-мелко подрагивать.
Из кустов стремительно вылетел Славка. Вид у него был необычно взволнованный. На лбу выступили мелкие капельки пота, глаза из-под очков тревожно блестели.
– Ребята, там в кустах какой-то тип прячется, – шепотом сказал он. – Вдруг это диверсант, а?
Генка вопросительно повернулся в его сторону, а Мишка торопливо поднес часы к глазам и засуетился:
– Ой, мне бежать надо, я очередь в магазине занял! Вот будет от мамки трепка! – и он рысцой затрусил в сторону магазина.
– Никак его не пойму: или он придуривается, или трусит, – растерянно сказал Славка. – Что же делать-то: а вдруг и вправду диверсант сидит?
Мы молча уставились в костер, не зная, что делать…
– Отодвинуться бы на всякий случай, – забеспокоился я. – Вдруг трубу разорвет. Давайте отойдем.
– Что это на конце трубы? – спохватился Генка. – Парашют прицепили, что ли?
– Ну, поросенок! – набросился я на братишку. – Не успеешь отвернуться, как он что-нибудь да нашкодит. Зачем ты повесил туда испанку?
– Мокрая, – спокойно ответил Шурка, – пусть сохнет.
– Ладно вам, тише, – осадил Славка, – я ее сейчас палкой сниму.
Он стал выламывать сухую тальничину, но в это время труба вздрогнула, раздался грохот и над костром взметнулось облачко пара. Труба упала с рогатины, чурбачка в ее отверстии не было, испанки на конце – тоже.
– Так тебе и надо, будешь ходить голоуший, – припугнул я братишку. – Живо шлепай домой, а то я маме скажу.
Братишка всхлипнул, обошел вокруг куста и снова встал рядом.
– Что же делать, а вдруг это и правда шпион? – вслух подумал я. – Может, на станцию сообщить?
– Так он и будет ждать. Услышал выстрел и убежал в лес, – возразил Генка.
– Надо его самим увести на станцию. Скажем, что это мы стреляли, у нас ребята в кустах сидят, – поправил Славка очки. – Руки за спину спрячем, будто у нас самопалы. А если он нападет – будем кричать, с троими-то он не враз совладает.
Мы осторожно пошли за Славкой и увидели в кустах небритого незнакомого человека. Он сидел на валежнике, ел хлеб и запивал его водой из бутылки.
– Кто это тут стреляет? – спросил он, обернувшись к нам. – Так ненароком и в человека попасть можно.
– У нас тут стрельбище, стрелковый кружок пришел, – соврал Генка. – Мы бы вас попросили пройти на станцию, а то тут пули летают.
Незнакомец отставил бутылку и сунул руку в карман.
– Тихо, не шевелиться! – срывающимся голосом выкрикнул Славка. – Чуть что – сразу пальбу откроем!
– Эх вы, вояки, – улыбнулся незнакомец, вытаскивая носовой платок и вытирая губы. – Я-то знаю, что ничего у вас за спиной нет, а меня вы приняли за шпиона. Ну, верно я говорю?
Незнакомец не спеша закурил, поднялся и отряхнул брюки.
– А вообще-то вы молодцы, так и надо. Пойдемте, мне уже на поезд пора.
Мы шли следом, пристыженные и удрученные. В комнате дежурного незнакомец пожаловался начальнику станции:
– Меня, Зуйков, чуть было не арестовали. Грозились даже подстрелить. Вот и приезжай к вам ремонтировать аппаратуру.
– Ты уж на них не сердись, время теперь такое, – примирительно улыбнулся Зуйков. – Сам знаешь, какое время. А вы, ребята, правильно действовали. Только одному из вас надо было бежать на станцию, а двум следить, чтобы диверсант не сбежал. Учтите это на будущее.
Чучело – автомат
Дни шли за днями – быстрые, тревожные, хлопотливые. Время разворачивалось, как туго свернутая пружина, события мелькали, будто в калейдоскопе.
За все лето не выпало ни одного дождя и раннее солнце пряталось в сизом дыму: до сих пор где-то горели леса. В поселок стали одна за другой приходить похоронные. Почтальона ждали с нетерпением и тревогой: что он принесет – солдатский треугольник или серую бумажку с казенной печатью? В магазин стали реже привозить товары и продукты, и там теперь выстраивались длинные очереди.
Травы, что мы посеяли, – взошли и зазеленели. На горе, да и возле реки, трава была бурая, сгоревшая на солнце, а у нас в огороде стояла изумрудная зелень.