У меня комок подкатился к горлу. Я сел рядом с Буренкой, обнял ее за шею и горько заплакал. Прижимаясь к ней, я вдруг почувствовал, что под рукой что-то стукнуло: тук-тук. Я наклонился и услышал, что Буренка храпит.
– Савелич, да она живая, – что было мочи, закричал я. – Сердце у нее бьется!
– Сейчас перестанет, – вытер Савелич нож о пиджак. – За работу отдадите заднюю ногу.
– Не дам, не дам! – как клещ вцепился я в шею Буренки. – Корову резать не дам!
Буренка сонно открыла глаза, жалобно замычала и опять захрапела, жалобно, еле слышно.
– Воды, скорее ей дайте воды! – закричал Кузнецов, с трудом перелезая через, забор. – Да она что, белены объелась?
– Не белены, а травы, ну, той, которую мы сеяли. Резать не дам, она спит, валерьянки наелась!
– Ах, оголье, вот тебе и лекарство! «От желудка лечат, успокаивают». Вот тебе и успокоили! Ишобы вы тут стрихнину насеяли.
Савелич недовольно забрал ведро, фартук и, что-то бурча под нос, поплелся задами домой. Петр Михайлович принес теплой воды, стал растирать Буренке спину и шею.
К вечеру корова окончательно очухалась и, как ни в чем не бывало, замычала, требуя, чтобы ее подоили…
Забавная школа
К нашему возвращению заведующей школой назначили Славкину мать. Она долго отнекивалась, но потом ее все-таки уговорили. В Киеве она преподавала английский язык, а здесь пришлось учить первоклассников и третьеклассников. Во время уроков она часто задумывалась, и ребятишки вовсю списывали друг у друга диктанты и задачки. Злой Захлебыш сразу же прилепил ей кличку Печальная Лиза.
Славка уехал учиться на соседнюю станцию, и теперь видеться с ним мы могли только по воскресеньям. Там была семилетка, а при ней интернат.
Школа у нас была забавной: в одном классе учились сразу два класса. Два ряда парт назывались вторым классом, два – четвертым. После обеда наши места занимали первый и третий классы. Так мне учиться еще не приходилось.
Пока меланхоличная Мария Петровна объясняла нам материал, второклассники решали задачки. Когда классную работу выполняли мы, она занималась с ними.
Мы с Генкой сели на последнюю парту во втором ряду, Артамонов с Костылем пристроились поближе к печке, Кунюша и Захлебыш – возле окна. Первые парты облюбовали девчонки. Место рядом с Надей Филатовой пустовало: на нем в прошлом году сидела Кузнецова Галка.
На первой же перемене Кунюша чуть не подрался с Вовкой Рогузиным. Это было невероятно: Кунюша всегда заискивал перед Костылем, стараясь ему во всем угодить. Костылю это нравилось, и он простил ему летом даже историю с украденным пулеметом.
Сегодня во время уроков, когда Мария Петровна что-то объясняла второклассникам, Кунюша настраивал музыкальный инструмент. Засунув лезвие безопасной бритвы в щель парты, он оттягивал ее пальцем и блаженно закрывал глаза. Лезвие пело, как надоедливый комар, ребятишки оглядывались. Кунюша довольно ухмылялся. Захлебыш открыл беглый огонь по второклашкам из малокалиберной рогатки, сворачивая пульки из газетной бумаги. Перед звонком раскачался и Вовка Костыль. Он незаметно подкрался к Наде Филатовой и привязал ее косу к спинке парты.
После звонка Надя резко вскочила и, вскрик-нув, опустилась на парту. Из ее раскосых глаз брызнули крупные слезы, Костыль довольно загоготал. Кунюшу словно стукнули поленом по голове: сначала он побледнел, потом покраснел, схватил Вовку за воротник и тихо, но твердо шепнул:
– Выйдем, хмырь, потолковать треба.
Вовка иронически смерил его с головы до ног и снисходительно разрешил:
– Пойдем, потолкуем.
Когда мы выскочили во двор, Костыль уже держал Кунюшу за грудки и старался угодить кулаком в подбородок. Кунюша изворачивался и пытался оторвать ему ухо.
Мы бросились к драчунам, силой растащили их в стороны. У Кунюши вздулась отвислая губа, Вовкино ухо пылало июньским маком.
– Погоди, я тебе кишков отмотаю, – пригрозил Костыль, отплевываясь и ощупывая покрасневшее ухо. – Совсем ошалел, что ли?
– Не будешь на девчонок рыпаться, – огрызнулся Кунюша, вытирая губу. – Нашел кого задевать.
– А ты что – девичий пастух, да? – успокаиваясь съязвил Вовка. – В щенятника превратился?..
Занятия проходили шумно, с гомоном и шепотками. Мария Петровна разрывалась между двумя классами.
Когда второклассники, отдуваясь, писали диктовку, краснощекий мальчишка с соседнего ряда бесцеремонно подтолкнул меня локтем.
– Слышь, ты хорошо пишешь диктовки? Проверь, десятушку дам. Только чтобы ошибок не было.
– Это кто же установил у вас такие расценки?
– Кунюша, кто. Да ты читай, читай, а то другому отдам.
– Читай сам, – рассердился я. – А еще октябренок!
Мальчишка надулся, попытался передать тетрадь Захлебышу, но получил от него щелчок.
После уроков мы остались всем классом. Я рассказал о случившемся, Кунюша уставился в парту, а Костыль с готовностью поддержал меня:
– Во-во, у него руки медовые, все к ним прилипает, а еще туда же – драться полез.
– Ладно, чтобы этого больше не было, – примирительно сказал Генка. – А теперь давайте займемся делом: будем всем классом изучать противогаз. Кто сдаст зачет – получит значок. Идет?
Генка был единственным, кто отдыхал в пионерском лагере. Там он в прошлом году занимался в кружке «ПВХО», и теперь Глафира поручила ему вести такой кружок в школе.
– Идет, – под нос буркнул Костыль, хотел сплюнуть, но раздумал и вытащил носовой платок. Потом пересел к Захлебышу и стал с ним о чем-то переговариваться.
– Рогузин, – одернул его Генка. – Повтори, как называется эта часть.
– А ты что учитель, что ли? – угрюмо огрызнулся Костыль. – У нас тут кружок, а не классные занятия.
– Ну вот, а мы еще хотели поручить ему вести стрелковый кружок, – развел руками Генка и нарочито вздохнул.
– Какая, какая часть? – сразу встрепенулся Костыль. – Она… она называется… – и беспомощно посмотрел на ребят.
– Вот эта, – показал Генка на гофрированную трубку. – Ты ведь внимательно слушал.
– Дыхательная кишка, – подсказала вдруг Надя, делая серьезные глаза.
– Дыхательная кишка, – как эхо, повторил Вовка, не поняв подвоха.
Ребята захохотали, а Костыль незаметно лягнул Захлебыша.
– А эта? – еле сдерживая смех, опросил Генка. – В ней еще находятся клапаны.
Захлебыш пожал плечами, а Надя сузила раскосые глаза и услужливо подсказала:
– Закупорка.
– Закупорка, – машинально повторил Вовка и погрозил кулаком Наде.
Ребята хохотали, упав на парты.
– Значок сейчас получать будешь или принести на дом? – закатилась Надя, вытирая глаза.
Костыль сердито засопел и снова лягнул под партой ни в чем не повинного Захлебыша.
На заработки
В воскресенье, чуть свет, к нам постучал Савелич.
– Я вот к Василью, помощи просить. Сам только с дежурства, всю ночь законно звезды считал. Приходится до утра дежурить, время теперь такое.
– Да ведь вы и во двор не выходите, собаку к магазину привязываете, – удивленно подняла брови мать. – Сколько раз проверяла, никак вас на месте не обнаружу.
– Собака у меня злющая, что твой Гитлер, – ушел от ответа Савелич. – Я ее теперь так и зову. Как тявкнет…
– А если ее отравят? – усмехнулась мать. – Если она и тявкнуть не сможет?
– Ну, это вы, Яколевна, зря. Она из чужих рук ничего не берет, хоть мармелад ей давай. Исключительная зверюга! Так вот, за помощью я, – продолжал Савелич, обращаясь ко мне. – Картошки немного невыкопанной осталось, промотался в лесу с этими бревнами, законно. Хоть и малость осталось, да жалко ее бросать. Помог бы со своими дружками, а? Везде она нынче выгорела, а у нас внизу как брюква вымахала, исключительной крупноты! Жалко, вы не успели посадить, а то бы все подполье заполнили.
– Как же ее теперь копать, земля уже сверху замерзла, – недовольно сказала мать. – Ломами ковырять, что ли?
Савелич засмеялся:
– А я природу перехитрил. Я на то место ботвы натаскал, соломки натрусил сверху. Как в печке лежит!
Мать хлопотала возле плиты и не отвечала. Видно было, что ей не хочется отправлять меня к этому не особенно приятному человеку.
– Значит, договорились, – по-своему истолковал ее молчание Савелич. – Оно ведь не только нам жить надо, людям тоже картошка нужна. Кому надо – с законным удовольствием завсегда помогу. Ну, так я жду, – напомнил Савелич, суетливо надевая треух. – Спасибочки, Яколевна.
Мать растерянно поставила чайник на стол.
– Помочь-то ему, может, и впрямь надо, – вслух рассуждала она, – да человек он какой-то скользкий, есть в нем второе дно. А с другой стороны, тоже ведь человек. Так уж и быть, помогите ему, если делать вам нечего, только не очень-то там надсаживайтесь.
Ребята приняли мое предложение в штыки.
– Такой лоб, сам бы мог выкопать. Уж если помочь, так кому-нибудь попутевее. Бабке Терещихе, например: одна живет, да и старая вон какая.
– А давайте мы этим ей и поможем, – нашелся Генка. – Заработаем на копке картошку и отнесем ее Терещихе. У нее картошка не уродилась, вот и будет ей от нас вроде подарка.
Такой поворот ребятам понравился. Бабку Терещиху любили: еще год назад она была самой бойкой старухой в поселке, и никто не знал столько ягодных мест, как она. Согнувшись в три погибели, постукивая кривой палкой, она ходко шла впереди, и когда приходила на место, все ее спутники оказывались далеко позади. Возвращаясь с полным горбовиком, она собирала их по лесу и сердито отчитывала за лень и медлительность.
В прошлом году у Терещихи умерла двадцатилетняя дочь Оля. Бабка сразу сдала, ноги у нее отнялись, и теперь она еле-еле передвигалась по комнате.
Идти на «заработки» вызвались Генка, Мишка Артамонов и Вовка Костыль. Уже у ворот нас догнали Славка – он приехал на выходной – и Кунюша.
Кунюша на всякий случай держал руку в кармане. То ли у него был там камень, то ли свинчатка. Костыль исподлобья посмотрел на него и пригрозил: