На кухне около плиты толпились девчонки и мальчишки. Вся плита была заставлена кастрюлями.
– Кашеварят, – на ухо шепнул Славка. – В столовке одной соей кормят, в рот уже не лезет.
– Вот это цветок так цветок! – присвистнул я от удивления, увидев в углу поставленную на табуреты огромную бочку. Со всех сторон бочки свешивались толстые зеленые плети с желтыми, чуть вытянутыми цветами.
– Это я огурцы посадил по новому методу, – как всегда засмущался Славка и потер переносицу. – В этой бочке земли, как в грядке, чуть не сорок ведер. Просверлил вокруг дыры, затолкал в них рассаду. Тепло, светло. Может, что получится, а? Вот только не знаю, как опыление провести.
Мы вышли в коридор. Там висела красочно разрисованная стенная газета «Интернатовец». Я остановился, начал рассматривать рисунки, и вдруг увидел: «В. Лапин. Убийца».
Он проплывал над нашею землей
Зловещею коричневою тенью,
Над беженской испуганной толпой,
Которая была ему мишенью.
– Ты еще и стихи пишешь? – удивился я. – Мне небось об этом не говорил.
– Да это просто так, – покраснел Славка. – Сочинение в школе задавали, вот и получилось стихами. А потом его в газету переписали.
– Еще чего-нибудь нахимичил? – вспомнил я выражение Якова Андреевича. – Покажи.
– Некогда химичить, – вздохнул Славка, – времени не хватает. То металлолом собираем, то в депо помогаем. Вот эту штукенцию еще сделал, а больше ничего. – И Славка показал на стенные часы, над которыми висел электрический звонок.
– Как семь утра, так сам и звенит. Вот только, когда света нет, не работает.
Славка озабоченно потер переносицу и, извинившись, сказал:
– Надо воспитательнице про тебя сказать, а то у нас насчет этого строго. Пойдем к Софье Андреевне, она рядом живет.
Из соседнего дома слышалась музыка. Славка постучался, и мы вошли.
Симпатичная белокурая женщина, не отрываясь от ящика, похожего на пианино, сказала:
– Посидите, я сейчас доиграю.
Софья Андреевна играла, низко опустив голову. Ногами она попеременно нажимала на педали, а пальцами задумчиво перебирала белые клавиши. Музыка была грустная.
– Фисгармония, – шепнул Славка. – А это все старинные книги.
Три стены комнаты были заставлены стеклянными шкафами, сквозь стекло виднелись кожаные переплеты с золотым тиснением.
– Она в библиотеке, что ли, живет? – шепотом спросил я.
– Нет, это ей от деда осталось, – так же шепотом ответил Славка. – Он у нее был смотрителем народных училищ.
«Дворянка», – подумал я, украдкой заглядывая в соседнюю комнату. Там громко тикали огромные часы, а на стенах висели картины в золоченых рамах.
Софья Андреевна резко захлопнула крышку инструмента и поднялась.
– Что случилось, мальчики, я вас слушаю. Ты, кажется, Лапин, а это кто?
Славка объяснил, в чем дело.
– Порядок есть порядок, – тряхнула волосами Софья Андреевна. – Это же интернат, а не общежитие. – Она поправила прическу, пристально посмотрела на меня и строго закончила:
– Никаких исключений из правил делать не буду. Когда появляются исключения, падает дисциплина. Если согласны ночевать здесь, я пойду к соседям. Располагайтесь! – И, накинув платок, порывисто вышла за дверь.
– Видишь, какая она у нас, – улыбнулся Славка. – И строгая, и добрая. Володька Степанов из нашего класса потерял хлебную карточку, так она с ним своим хлебом делится. Похоронная ей пришла, не находит себе места…
В четыре утра Славка проводил меня на поезд. Увидев, что я оставляю на столе консервы и сахар, он испуганно замахал руками:
– Что ты, что ты, убери сейчас же, а то мне нагорит! У нас ребята кто молоко привозит, кто картошку, но она ничего не берет. Однажды даже нажаловалась директору.
Мать тоже не очень обрадовалась подаркам.
– Мы-то перебьемся с хлеба на квас, а они на фронт едут. К тому же в магазин сегодня привезли сало-шпиг, карточки на жиры отоваривать будем. И картошки немного есть: Петр Михайлович ведерко принес. Отнекивалась, отнекивалась – все же заставил взять. – Мать замолчала, задумчиво посмотрела в окно. – Теперь-то я знаю, почему он в колхоз не шел – из-за председателя, из-за Сущина, который на отца донос написал. Оказывается, этот Сущин в тридцатые годы и кузнецовского брата в тюрьму упрятал, оттого и сыр-бор загорелся. Вот и пойди разберись в людях.
В школе на пионерском сборе мы зачитали обращение пионеров Татарии. «На защиту Родины и нас, детей, – говорилось в нем, – пошли наши отцы и братья. Самоотверженно, не щадя жизни, защищают они советскую землю от ненавистного врага. Мы также не можем сидеть сложа руки в такой ответственный момент. Докажем подлым фашистам, что у нас, в Советском государстве, все от мала до велика на защите Родины. Если нас не берут на фронт, будем полезными в тылу. Пусть не забывают фашистские палачи, что мы, советские дети, не только умеем хорошо учиться, но и упорно работать на благо нашей социалистической Родины».
– Я уже вам говорила, – оглядела посерьезневших ребят Глафира, – что объявляется подписка на строительство танковой колонны. Некоторые спрашивали, по скольку нужно вносить, а Рогузин интересовался, будет ли за это какой-нибудь значок.
При этом Захлебыш мстительно хихикнул, а Вовка-Костыль уставился в пол.
– Михаил Артамонов внес в фонд обороны часы, которыми его наградил нарком, – повысила голос Глафира. – Артамонов поступил как настоящий патриот своей Родины.
Все ахнули и повернулись к Мишке-Который час. Тот вызывающе улыбнулся и до локтя задрал рукав кителя: на запястье левой руки виднелся только отпечаток браслета.
– Вот это да! – выразил всеобщее удивление Вовка.
– Но других ценностей и денег мы от вас принимать не будем, – продолжала Глафира. – Их заработали ваши родители, и они сами дадут на оборону, сколько посчитают нужным. А вот если мы заработаем деньги сами – это будет настоящий вклад в оборону.
– Значит, учиться не будем? – обрадовался Вовка. В третьем классе он просидел два года, не клеилось у него с учебой и в четвертом.
– От учебы вас никто не освобождает, – постучала карандашом по столу Глафира. – Давайте подумаем, где заработать.
– Пойдем к Савченко, он дом строит, – предложил Кунюша. – Ему сейчас вот как люди нужны, – и он провел по горлу ладонью.
– Держи карман шире, заработаешь! – сверкнул глазами Захлебыш. – Лучше метлы заготавливать.
– А если заготовить для школы дрова? – вспомнил я нашу осеннюю поездку в лес. – Школа за них, наверно, дорого платит.
– Вот это правильно, – одобрила Глафира. – Мы с Елизаветой Петровной так и договорились, только хотели, чтобы до этого вы сами додумались. Летом своими силами отремонтируем школу. И будем как можно больше собирать металлолома.
После собрания стали репетировать новогодний концерт. Политическая пьеска всем ребятам понравилась, только никто не хотел играть в ней Гитлера.
– Заставить Рогузина, – не то в шутку, не то всерьез выкрикнул Кунюша. – У него прическа похожая.
– А у тебя руки загребущие, как у него – буркнул Вовка, украдкой сплевывая под парту.
Глафира стукнула ладонью по парте:
– Кто больше получит за неделю плохих оценок, тот и будет исполнять эту роль. А теперь давайте послушаем Надю.
Надя вышла вперед, строго оглядела всех и начала декламировать:
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
Стихи были необыкновенными, возвышенными и тревожными одновременно. Казалось, что стены раздвинулись, и мы сами видели, как по черному сумраку ленинградских улиц шагает с высоко поднятой головой Киров и мостовая гулко звенит под его ногами.
А когда Надя закончила:
Пусть наши супы водяные,
Пусть хлеб на вес золота стал,
Мы будем стоять, как стальные,
Потом мы успеем устать, – [11]
все еще долго сидели не шелохнувшись.
В темноте улицы нас осторожно окликнул Артамонов:
– А меня сегодня чуть дезертир не убил. Шел в школу, а он выходит из лесу около третьего отделения и спрашивает, есть ли у меня петарды. Охочусь, говорит, от воинской части, а пороху маловато. Страшный, обросший, щека обморожена. Еле удрал от него! Может, это шпион, а?
– Ну и помело ты: с медведя начинал, а закончил шпионом, – набросился на него Захлебыш. – Дугу бы на тебя надеть, а на нее колокольчик повесить, чтобы передохнул твой длинный язык.
– Да ну тебя, я правду говорю, – обиделся Мишка. – Иду, а он из кустов – страшный, обросший…
– Ладно, – пожалел его Генка, – так бы и сказал, что неохота потемну домой топать. Пойдем, переночуешь у нас, а завтра это дело обмозгуем. Только ведь сочиняешь ты все.
На всякий случай мы рассказали об этом начальнику станции. Зуйков задумчиво пожевал губами.
– Вообще-то, была ориентировка, что один дезертир ушел возле Дарасуна с эшелона. Он с приисков, его теперь там ищут. С другой стороны, мало ли что может быть – не один ирод на свете. Опять же Артамонову верить нельзя. После того, как он на самом деле предотвратил крушение, уже дважды ставил нас в неловкое положение. Заявит, что обнаружил лопнувший рельс, пошлем бригаду, а там оказывается или заусеница, или неровный стык. Но на всякий случай ухо надо держать востро.
Голод, холод и сало-шпик
– Есть хочу, – жалобно ныл братишка, – картошечки хочу, молочка!
Ничего съестного у нас несколько дней уже не было. Красноармейскими подарками мать поделилась с Кузнецовым и Лапиными, корова еще не доилась. Хлеб мы делили на маленькие кусочки, но его не хватало и до обеда.
– Подожди, Буренка отелится, тогда молоком хоть залейся, – попробовал я успокоить братишку. – Сейчас ей молоко нужно для теленка.
– А ты отбери от теленка, я тоже хочу.