Мишка втянул голову в плечи и пугливо озирался вокруг. Костыль удивленно хлопал глазами.
– Тьфу, да ну, что было дальше? – как ни в чем не бывало продолжал издеваться Захлебыш. – Пушка-то хоть у него была?
– Не, винтовка за плечами висела. Здоро-о-вая!
– Ладно, пусть он нам только попадется, – дурачась, пригрозил Захлебыш. – Мы ему с Костылем ноги выдернем и спички вставим. Верно ведь, Вовка?
– Типун тебе на язык, – чертыхнулся Вовка. – Дрова рубить надо, а он зубы точит. Давайте, ребя, остановимся, чего дальше ехать. Тут сухостоины сами под топор лезут, – и сплюнул.
– Остановимся так остановимся, – согласился Генка.
И мы стали в две пилы раскряжевывать смолистые, поваленные бурей сосны.
Когда телега была нагружена, Генка сказал:
– Двоим надо ехать, а троим тут остаться. Пока шель да шевель, можно еще воз напилить. Поздно вернемся, да, поди, дед ругаться не будет.
– У меня, ребята, живот болит, – пожаловался вдруг Захлебыш. – Я, пожалуй, поеду. Молока прокисшего выпил.
– Когда я в деревне мосол проглотил, мне не поверил, на работу погнал, – обидчиво протянул Мишка. – Теперь тоже тут оставайся.
– Будет тебе считаться, пусть едет, – заступился за него Генка. – Зато в следующий раз поверит.
– Я тоже поеду, – взял повод Вовка. – Может, и правда у него живот, вдруг станет плохо. Или телега перевернется, так я ее живо поставлю на ноги.
– Ладно, ладно, езжайте, только возвращайтесь быстрей, а то солнце постель стелет. А встретите дезертира – кладите его на телегу. Высушим и печку истопим, – хлопнул по Мишкиному плечу Генка.
Мы давно наготовили дров, слазили на соседнюю сопку, погрелись около костра, а Вовки все не было.
– Может они не в Клюку, а в Аргентину поехали? – меланхолически спросил Мишка. – За это время можно было обратно на животе приползти.
Стемнело, на небе высыпали зябкие звезды, деревья отступили во тьму.
Когда кто-нибудь шевелился, шевелились и тени. А когда костер угасал – укорачивались и исчезали.
– Пожалуй, надо идти, не случилось ли там чего, – не на шутку встревожился Генка. – Давайте, разбросаем костер.
– Эге-ге-ей! – вдруг чуть слышно донеслось откуда-то справа. – Где-е вы?
– Кто это? – насторожился Мишка. – Какой-то чужой голос.
Он подбросил сучьев в костер и на всякий случай негромко откликнулся:
– Эгей-гей-гей, мы зде-е-есь!
– Это же Славка, – чуть не в один голос вскрикнули мы с Генкой. – Как он тут очутился?
Минут через десять на кузнецовской лошади подъехал Славка, растерянно потирая переносицу.
– Я вас ищу, ищу, чуть в деревню не завернул. Очки уронил, а они под колеса и – дринь. Хоть на ощупь езжай.
– А куда наши стахановцы подевались, может, дезертира ищут? – покосился я на Артамонова.
– Какое там: Котька за живот держится, а Вовка в школе дрова пилит. Поспорили с Кунюшей, кто больше сделает. Вкалывает, только щепки летят.
– Вот это номер. А чего же ты утром не пришел? – упрекнул я Славку. – Мы так и рассчитывали, что ты с нами поедешь.
– Я только в обед приехал, на товарняке. Утром проспал на пригородный, пришлось на подъеме прыгать. Хорошо, что поезд был тяжелый. Да, – заулыбался вдруг Славка. – Вот умора с ними была. Решили они спрямить путь и сунулись по старой дороге. Едут, едут, вдруг Котька говорит: на какое-то кладбище приехали, человеческие кости белеют. Вовка смотрит – верно, за кустами белеют руки и ноги. Стали препираться, кому первому идти в разведку. Вовка Котьку посылает: «Ты первым увидел, ты и иди», а тот на живот ссылается. Наконец пошли вместе. Смотрят – а там и правда лежат осколки от рук и ног, только не костяных, а гипсовых. Оказывается, из костно-туберкулезного санатория снятый с больных гипс на свалку вывезли.
Мы посмеялись, но каждый подумал, что и он бы сдрейфил, наткнись в сумерках на такое.
Дров оказалось больше, чем в первый раз.
– Может, малость оставим, тяжело будет, – сказал я. – В другой раз увезем.
– Доедем, чего там, – сбрасывая с плеча сутунок, возразил Генка. – Тут все с горы да под гору, только успевай тормозить.
Не проехали мы и километра, как воз затрещал, телега накренилась и поползла осью по корневищам.
– Чтоб тебе! – замахнулся Мишка на лошадь, будто она была виновата. – Пурхайся теперь до полночи!
Мы отыскали колесо, но чеки так и не нашли.
– Хорошо хоть, что не ось сломалась, – глубокомысленно заметил Славка. – Но воз надо разгружать.
На разгрузку и погрузку ушел чуть ли не час. Колесо поставили, но без чеки ехать было нельзя.
– Думай, Славка, ведь ты же конструктор, – сказал Генка. – А то так до морковкиной заговени будем сидеть.
– Надо сучок воткнуть, – предложил Мишка. – Сосновый или лиственный.
– На повороте все равно сломается, – поправляя несуществующие очки, убежденно отрезал Славка. – Надо железо. На худой конец выдержанную березку.
– Ну и выдерживай. Подождем год или два, – съязвил Мишка.
– Год, два, три, четыре, пять, – передразнил его Славка. – Давай пилу, отрубим от нее ручку. Соображать надо!
К школе мы подъехали уже за полночь. Все привезенные Вовкой дрова были распилены и аккуратно сложены в поленницу. Даже кора и опилки были сметены в кучу.
– Здорово работнули, ничего не скажешь, – признал Генка. – Интересно, кто кого переплюнул: Костыль Кунюшу или Кунюша Костыля?
– Давайте, не будем сегодня сгружать, а то на телеге придется тащиться через переезд, – предложил я, – распряжем лошадь и я переведу ее через линию.
– Мысль, – поддержал Генка. – Только напоить ее надо сперва. И вообще мы пойдем вместе, а то дед чехвостить тебя начнет. Артамонов переночует у нас.
Генка взял вожжи, Мишка веревку, Славка пилу и топор. Мимо станционного здания мы двинулись к водокачке.
– Не торопитесь, ведь я без очков ничего не вижу, – взмолился Славка.
– Давай инструменты, а сам держись за шлею, – услужливо предложил Мишка. – Кабы знатье, я бы путейский фонарь прихватил.
На водокачке натужно пыхтел локомобиль, тяжело ворочая железными локтями. Чавкая, ходил сверху вниз шток водяного насоса. Мы попросили у Голощапова ведро, напоили лошадь, добавив в холодную воду кипятка из котла.
– Поздно, поздно, – покачал головой Степан Васильевич, вытирая паклей мазутные руки. – Вы бы поосторожнее, говорят, в округе дезертир объявился.
Мишка встрепенулся, Генка ничего не сказал.
Мы перевели лошадь через линию и спустились с насыпи напротив заброшенной избы.
– Вот где он должен прятаться, дезертир, – зловещим голосом сказал я, чтобы подзавести Мишку. – Может, посмотрим, а?
– Тише ты, – насторожился вдруг Генка. – Слышали?
Все вытянули шеи, но вокруг стояла зыбкая тишина.
– Я слышал, – попытался я разрядить обстановку. – Дышит.
– Кто дышит?
– Лошадь за спиной дышит.
В это время откуда-то справа донесся чуть слышный скрип, словно кто-то вытаскивал гвоздь. Потом еще и еще. Звук шел из магазина. Вернее, не из магазина, а из дощатых сеней, в которых находился склад.
– Воры… – прошептал Мишка. – А собака даже не тявкает.
Мы привязали лошадь к дверям бани и на цыпочках пошли вперед.
Поселок спал, ни одно окно на горе не светилось. Только в станционном здании тускло горел свет и локомобиль на водокачке трудолюбиво пыхтел: пых-пых.
Из-за поворота стал нарастать грохот и по линии побежали светлые змейки.
– Ложись, – скомандовал Генка, – а то при свете увидят!
Мы плюхнулись на землю.
Славка сослепу споткнулся о камень, в кровь разбил губу.
Мы затаились, словно ожидая удара. Но когда поезд, не снижая хода, пролетел мимо, из сеней снова донеслось «скрип-скрип», а потом «тук-тук».
– Славка, ты беги к Голощапову, а ты, Генка, задами к Савеличу, – взял я инициативу в свои руки. – Мы с Мишкой покараулим здесь.
– Я же сослепу не найду, я лучше с тобой, – заупрямился Славка. – У меня и силы побольше Мишкиной.
– Тогда, Мишка, беги ты.
– Не, – замотал головой тот, – я буду с тобой.
– Ладно, черт с вами, я побегу, – согласился Генка. – Только вы без меня ни шагу.
Когда он исчез в темноте, Мишка шепнул:
– А если они выскочат? Надо подпереть дверь.
Мы поднялись и, затаив дыхание, на цыпочках пошли вперед. Сердце учащенно билось, на лбу выступил холодный пот. Казалось, что звук шагов разносится далеко по округе.
– Только бы на васаре никого не было, – дотронулся до моего рукава Мишка. – Вы с этой стороны постойте, а я зайду с той. Только тихо.
Мы со Славной вплотную подкрались к стене склада, и тут я заметил пробивающийся сквозь щель тоненький лучик света. Я прильнул к щелке и обомлел. Посреди склада на чурбаке деловито сидел Савелич. На бочонке стояла свечка, а в ногах – ведро с солью. Савелич вытаскивал из распечатанных ящиков сало, выбирал куски побольше, остальное снова складывал и густо посыпал солью.
– Вес подгоняет, гад, – шепнул я, забыв, где мы находимся.
Славка неожиданно повернулся и шоркнул плечом по стене.
– Кто там, стрелять буду! – истошно завопил Савелич, соскакивая с чурбака. Свечка опрокинулась и погасла. С той стороны, за дверью, послышались сопение и возня.
В несколько прыжков мы обогнули магазин, и Славка снова упал. Перед нами, сцепившись, барахтались на земле Савелич и Мишка. Савелич заскорузлыми пальцами пытался вцепиться в Мишкино горло. Я схватил его за руку и вонзил в нее зубы.
– У, щенок! – зарычал сторож. – Убью!
Подбежавший Голощапов перехватил его руку.
– Все, Савелич, допрыгался. Теперь будешь отдыхать в доме с решетками. Пошли, да не вздумай брыкаться!
Смерть Хрусталика
Хрусталику было совсем плохо. Он метался в жару, то приходя в себя, то снова теряя сознание, Славка остался дома и ни на шаг не отходил от деда.
– А что, Шлава, япошки еще не выступили? – в полузабытье опрашивал дедушка, сухонькими пальцами шаря по одеялу. – Ты бы зарядил берданку, да положил рядом. Снилось мне, что япошки выступили.