Через каких-нибудь двадцать минут я оказалась обладательницей нижнего места в купе мягкого вагона в быстро мчавшемся поезде.
В пути наслушалась таких рассказов, былей и небылиц о танках, что не выдержала и рассказала моим попутчикам о своей заветной мечте стать танкистом и тут же попросила их взять меня к себе в часть. Они сами ехали за назначением в управление кадров и заверили, что стоит только мне туда явиться, и все будет в порядке. Танкисты так уверенно об этом говорили, и я так поверила им, что была невероятно обескуражена, когда в управлении мне сказали:
— Медицинским персоналом мы не ведаем; кроме того, вы младший комсостав.
Мне еще под Москвой присвоили звание старшины, и я до сих пор очень гордилась своей «пилой» — четырьмя красными треугольниками на петлицах. Теперь же оказалось, что моих треугольников еще очень мало, чтобы мною, наравне с командирами, занималось управление кадров.
То ли моя горячая просьба убедила майора, к которому я попала на прием, то ли он просто сжалился надо мною, но майор пообещал направить меня в танковую часть при условии, что я принесу направление с пересыльного пункта.
С утра снова началось «хождение по мукам». В канцелярии пересыльного пункта мне сказали, что могут послать в пехоту, в лучшем случае — в артиллерию, но никак не в танковую часть: у танкистов-де есть свои формировочные пункты. На всякий случай посоветовали пойти в военкомат. Может быть, военкомат и направит меня к танкистам.
Из госпиталя я выписалась шестого декабря, а вот уже и двенадцатое наступило.
Я была в канцелярии пересыльного пункта, когда услышала по радио сообщение Совинформбюро о разгроме немцев под Москвой: «…провалился план немецкого командования окружения и взятия Москвы».
Пулей вылетела на улицу. Не обращая внимания на мороз и ветер, мчалась в военкомат. Не могут, не могут отказать мне в том, чтобы отправить на фронт, пусть даже не в танковую часть! Под Москвой сражается родная моя дивизия, мои товарищи. Они сдержали слово, данное в хмурые, суровые дни октября, и отстояли Москву.
Эти мысли я и выложила удивленному моим вторжением военкому.
Военком не возражал. Он направит меня даже в танковую часть, но при том условии, если оттуда пришлют требование, раз я уж такая необходимая для танковых войск личность.
Я была огорчена и, должно быть, очень жалобно спросила:
— Что же мне теперь делать? Кто ж меня будет требовать?
Военком нахмурился, потом широко улыбнулся и хлопнул себя ладонью по лбу.
— Правду говорят: одна баба семь мудрецов заговорит. Девушка милая, бегите скорее в автобронетанковый центр, он как раз такими, как вы, ведает. Бегите, бегите! — И военком даже легонько подтолкнул меня за плечи к двери. — Там вы обо всем договоритесь.
Дальше все произошло как во сне, быстро и удивительно просто. Часа через два я была уже в распоряжении АБТЦентра[2] и получила назначение в медсанбат танкового соединения.
Вчера еще мне казалось счастьем попасть в танковое соединение хотя бы санинструктором, а сегодня… «Медсанбат? Какая разница — танкового или стрелкового соединения? Все равно медсанбат!» Не об этом мечтала я. Хотелось на передовую, помогать танкистам в их тяжелой боевой работе. Втайне я лелеяла мечту стать там танкистом, а вот, пожалуйста, — медсанбат!
Майор Бошьян, принявший меня, на этот раз был неумолим: приказ есть приказ. Два дня я его убеждала, доказывала, на третий он не выдержал:
— Послушайте, вы что же, хотите в танковую часть или, может, танкистом хотите стать?
— Танкистом, — вырвалось у меня.
Майор даже присвистнул.
— Послушайте, вы это совсем серьезно, без всякой этакой, — он сделал неопределенный жест рукой, — романтики? А?
— Товарищ майор, это очень серьезно, — ответила я тихо, но решительно.
— Знаете что, — сказал после некоторого раздумья майор, — пойдите к нашему генералу, если не боитесь, он и решит. Он хороший, не смотрите, что сердитый на вид.
Как-то в коридоре я видела уже начальника АБТЦентра. Его строгому лицу особенно решительное выражение придавал шрам, пересекавший правую бровь. В АБТЦентре его и боялись и любили.
Когда на робкое «разрешите» я услышала «да», когда вошла в кабинет и закрыла за собой дверь, когда почувствовала, что перешагнула через порог комнаты и увидела перед собой человека, во власти которого моя дальнейшая судьба, сердце у меня замерло, и я осталась стоять тихо-тихо.
Генерал писал. Он поднял голову, удивленно вскинул рассеченную бровь:
— Кто вы и что вам нужно?
Я немного замешкалась. Генерал сделал нетерпеливое движение.
— Я хочу быть танкистом, — выпалила я, — а мне не разрешают, даже санинструктором в танковую часть не посылают. Помогите мне. Прикажите майору Бошьяну направить меня в танковую часть.
Генерал от удивления даже встал.
— Садитесь и расскажите, кто вы, откуда, почему именно танки вас интересуют?
Скороговоркой доложила о себе, о том, что я, комсомолка, по призыву Московского комитета партии ушла добровольно на фронт, воевала в пехоте, о том, как увидела танки, о том, что меня влечет к чудесным машинам, хочу быть в рядах танкистов, хочу стать настоящим бойцом Красной Армии и воевать на самом решающем участке.
— Товарищ старшина, — генерал говорил очень серьезно и обрадовал тем, что называл меня так официально, по званию, а не просто девушкой. — Вы очень молоды. Представляете ли вы себе, как трудно быть не только танкистом, но даже медработником, обслуживающим танкистов? Ведь вы еще школьница!
— Какая же я теперь школьница: я уже четыре месяца на фронте, шестой месяц в армии!
— Вы еще слишком молоды, чтобы решать самостоятельно такой важный вопрос. Я позабочусь, чтобы вас устроили в хорошем госпитале. Когда-нибудь вы скажете мне спасибо.
— Никакого спасибо я вам никогда не скажу, — от отчаяния я совсем осмелела. — За что же спасибо, если вы разбиваете все мои надежды?! Вот что, с этого стула я не сойду, пока вы не разрешите.
У меня дрожали губы, и мой решительный вид, наверное, настолько не соответствовал смешной нашлепке на отмороженном накануне носу, что генерал вдруг рассмеялся.
— Это как же так, вы не уйдете? Все-таки я генерал, а вы пока еще старшина. Я могу приказать вам и наказать вас за непослушание.
— Приказывайте что хотите, — я решила, что терять мне уже нечего, — а из кабинета я выйду или на гауптвахту или с направлением в танковую часть на любую работу.
Генерал перестал смеяться, посмотрел на часы.
— Мне некогда сейчас разговаривать. Откровенно говоря, мне нравится ваша настойчивость… Я еще подумаю и тогда сообщу вам. А теперь вам все же придется выйти из кабинета.
До позднего вечера бродила я по холодным коридорам старого деревянного дома, где расположился АБТЦентр. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние — надеждой.
Уже совсем ночью генерал вызвал к себе офицеров и, должно быть, приказал что-то важное и срочное, потому что все сразу забегали с папками и бумагами. Я окончательно почувствовала себя в этой деловой обстановке лишней и все же не уходила, а стояла недалеко от двери генеральского кабинета и, утратив почти всякую надежду, все же чего-то ждала.
От генерала вышел Бошьян:
— Можете идти. Генерал приказал вам явиться завтра в десять ноль-ноль.
Приказал явиться! Вспомнил! Не забыл среди множества дел.
На следующее утро генерал коротко сказал:
— Вы будете служить в танковых войсках. Надеюсь, меня не подведете.
У меня даже закружилась голова.
— Даю вам честное комсомольское слово, вам не придется раскаиваться в том, что вы взяли на себя заботу о моей дальнейшей военной судьбе.
Мне хотелось так много сказать генералу, но в ту минуту я не нашла слов, ну, ни одного, как ни обидно было потом.
Выбежала на улицу, на мороз, чтобы немного прийти в себя. Когда я вернулась и доложила: «Старшина Левченко прибыла для получения назначения в танковую бригаду», — майор Бошьян нисколько не удивился. Он сказал, что меня скоро куда-нибудь направят, но обязательно в бригаду, где есть врач-женщина, — таков был приказ генерала.
С разрешения Бошьяна я осталась в комнате и, усевшись за крайний столик, взялась за письмо к маме. От письма отвлекло шумное вторжение полковника в шубе на меху. Сам огромный, и шуба огромная, он походил на большого медведя — едва поворачивался между столами, цепляясь за все углы и роняя стулья. У этого шумного человека оказалось совсем круглое лицо добряка с круглыми очками. Полковник возмущался чем-то, довольно «образно» выражая свое недовольство. Но когда майор Бошьян предостерегающе сказал «тсс», показав в мою сторону, он смутился, несколько растерянно произнес не то «гм», не то «кум» и вдруг, рассердившись, набросился на меня:
— А вы чего тут сидите?
Я встала:
— Жду назначения в танковую бригаду, где есть женщина-врач.
— У нас в бригаде женщина-врач, — сказал полковник.
— Может, отправить к вам девушку санинструктором? Она обстрелянная, уже воевала! — вмешался майор Бошьян.
— Конечно, направляй. Возьмем! — сказал полковник. — Дадите ей наш адрес, она и приедет в бригаду. Мы в городе стоим. — Это уже относилось ко мне. — На службу приезжайте второго января, завтра гуляйте. Вам есть где остановиться? Есть? Ну, вот и отдыхайте, а сейчас выйдите, пожалуйста, отсюда. Мне надо поговорить кое о чем.
Шумный полковник был командиром танковой бригады.
Штаб бригады расположился в школе. Когда я пришла, женщина-врач была в командировке, и комиссар бригады временно определил меня в политотдел. В первые дни я регистрировала входящие и исходящие бумаги и ходила на почту. Затем мне поручили проводить занятия с личным составом. Не скрою, я не без гордости прочитала в расписании: «Занятия по санитарной подготовке проводит старшина Левченко».
Я вошла в класс. Вдруг: «Встать! Смирно!» Я даже оглянулась, подумала: «Кто же за мной вошел?» Ко мне повернулся старший сержант с эмблемами танкиста на петлицах и отрапортовал: