Пускай машина остывает.
Мы все перенесем с тобой:
Мы люди, а она стальная…
В этих словах большая правда войны и подлинного отношения танкистов к машине и к самим себе.
С нетерпением ждала я, да и не я одна, когда вернется танк Двинского.
Танк пришел, гордо вскинув длинную пушку. И хотя и у других были вмятины от вражеских снарядов и царапины от пуль, танкисты с особенным уважением осматривали именно этот танк.
Он выдержал тяжелый дневной бой, получил шестнадцать прямых попаданий вражеских снарядов, а количество пулевых ссадин и довольно глубоких царапин от крупных осколков невозможно было сосчитать. Но ни один вражеский снаряд не причинил серьезного вреда ни танку, ни его экипажу. Между тем сам танк «КВ» № 14 раздавил несколько пулеметных точек, вмял в мягкий грунт вражескую пушку вместе с расчетом, проложил пехоте дорогу сквозь проволочные заграждения, подавил, как хлопушки, противопехотные мины. А уж сколько скосил фашистов — не сосчитать!
— Что, старшина, хороша машина, а?! — встретил меня гордый возглас Кочетова.
Я с уважением потрогала холодную броню.
— А у нас танк теперь как рябая девка! — рассмеялся Двинский.
— Бывает рябая, а лучше самой что ни на есть красавицы, — мечтательно проговорил Кочетов, и все сразу поняли, что он говорит совсем не о танке: не раз видели мы у него фотографию девушки с милыми оспинами на удивительно приятном лице.
Танкисты отправились в свой танк ужинать и пригласили меня. Со вчерашнего дня я почти ничего не ела и, понятно, не отказалась. Меня усадили на место командира, и я облокотилась на пушку, делая вид, что это для меня совсем обыкновенное дело. В душе же я очень гордилась тем, что ужинаю в танке, только что вышедшем из боя, в танке, на броне которого имелись вмятины от шестнадцати прямых попаданий снарядов.
Танкисты расспрашивали меня о потерях в других ротах. Я рассказала об экипаже «Т-60», наскочившего на фугас, о раненом Ситникове, о том, как раненый командир взвода «Т-34» лейтенант Овсянников с забинтованной головой снова повел свой взвод в атаку, о том, как Толок помог пехоте, в течение нескольких минут перетащив на новое место целую батарею минометов.
Ужин был прерван писарем из штаба батальона.
— Комиссар прислал почту и приказал, чтоб старшина немедля шла в штаб, — одним духом выпалил писарь в открытый люк.
Письмо было Двинскому. Из разорванного конверта выпала фотография славной девушки с толстыми пушистыми косами.
— Наверное, хорошая девушка, — сказал Кочетов, подхватив на лету падающую фотографию. — Знакомая?
— Невеста, — ответил Двинский.
ВЫСОТА
Начинающийся день не предвещал ничего хорошего: моросил мелкий дождь, и ему не было видно конца. С моря дул пронизывающий, холодный ветер, от которого капли дождя впивались в лицо, как мелкие острые иголки.
Командный пункт батальона расположился в двух окопах, отрытых за ночь. Один окоп занимал комбат с помпотехом, в другом поместились молодой лейтенант — начальник связи, два связных да я с санитаром. Немного поодаль, в овраге, стоял танк комбата. В землянке старший лейтенант Исаев, надрываясь до хрипоты, посылал проклятья всем богам и людям, как сотворившим, так и испортившим сейчас связь. Связист терпеливо ждал конца проклятий.
На рассвете танки пошли в атаку. Они уже почти достигли высоты, когда перед ними выросла огненная стена разрывов. Мы замерли. Видно было, как сквозь вражеский огонь прошли «КВ»; несколько минут они еще оставались в поле нашего зрения. Затем, окутанные дымом, скрылись.
Вслед за «КВ» так же уверенно, как и большие танки, двигались наши «малютки» — «Т-60». Вдруг столб черного дыма взвился над одним из этих танков.
— Что это? — крикнула я громко от неожиданности и ощущения чего-то непоправимого.
Мне ответили красные языки пламени с черными траурными концами копоти: горит!
— Черт возьми, нет рации! Обходить им надо, и чего они на этот курган прутся? Забылись, думают, что они «КВ», а сами «кавенята»! — Комбат со злостью ударил кулаком по земляному брустверу. — Танк мой сюда, поведу за собой, погорят!
Не успел посыльный отбежать в сторону танка и десяти шагов, как майор радостно закричал:
— Молодец, комиссар, обходит, ах, молодец! Отставить мой танк! — И он вновь прильнул к биноклю.
Танки вел в бой комиссар батальона Репин. Он первый прошел на «КВ» сквозь огневую завесу, поставленную врагом, но не стал спускаться вниз с курганчика, а остался наверху. Ясно видимый врагом и яростно обстреливаемый, он ждал, когда весь батальон преодолеет высоту. Заметив, что загорелись две «шестидесятки», комиссар на полном ходу подлетел к роте «малюток» и, развернувшись, увлек их за собой в обход под прикрытие кургана.
— Как ребятишки за мамкой! — усмехнулся санитар Панков. — Ишь ты, как торопятся маленькие-то за большим!
На кургане, между двух его холмов, одиноко осталась машина Толока; она не горела, но, видимо, была лишена возможности двигаться.
— Иди к ним, старшина! — крикнул мне Исаев. — Да смотри, осторожно, иди не открытым полем, а оврагом.
Со мной пошел санитар Смирнов. Пробираясь по крутому оврагу, на дне которого протекал мутный ручей, называемый рекой Рассан-бай, мы натолкнулись на четырех убитых из отряда морской пехоты, воевавшей рядом с нами. Осторожно обходя их тела, Смирнов услышал стон и подозвал меня. Один из моряков был жив, вернее, едва жив: пулями пробиты грудь, шея, рука. Что тут было делать? Послать Смирнова с раненым моряком в тыл? Не скрою, чуть-чуть заколебалась: отправлю санитара, пойду вперед одна, а если там много раненых?..
Но другого выхода не было, и Смирнов, взвалив себе на плечи моряка, побрел в тыл, а я продолжала свой путь.
Выбираясь из оврага, увидела подбитый танк. Вокруг никого. Забралась на броню, спрыгнула в люк и упала на похолодевшее уже тело командира танка. Механик-водитель жив, но ранен. Как его вытащить? Удобнее всего тащить через верхний люк, но мешал труп командира. Вытащить мертвого, а за ним живого — боюсь, не хватит сил.
Раненый механик был без сознания и стонал. Мне удалось пропустить сквозь его стиснутые зубы несколько капель спирта.
Оттащила в сторону убитого командира, затем сбросила санитарную сумку, чтобы не мешала. Кряхтя и подбадривая себя громким разговором с потерявшим сознание танкистом, усадила его на сиденье командира; подталкивая раненого снизу в открытый люк, добилась, наконец, того, что обмякшее тело оказалось наполовину выдвинутым наружу. Надо было вытащить его на броню и снять на землю. Снизу подталкивать еще ничего, но тащить на себе чуть ли не вертикально — ужасно тяжело. А танкист все бредил; то он висел безжизненным кулем, и тогда хотя и было очень тяжело, но все же сантиметр за сантиметром я могла вытаскивать его на поверхность; то вдруг начинал кричать и размахивать руками, угрожая свалиться вниз и свести на нет все мои усилия. Наконец тяжело шаркнули о край люка сапоги, и танкист целиком повис на моем плече; потеряв равновесие, я кубарем вместе с ним покатилась с борта танка на землю. Упала удачно, если не считать того, что несколько оглушило упавшее сверху тело танкиста.
Ему падение не причинило вреда, наоборот, он зашевелился и попросил пить. Залезла в танк, достала свою сумку, фляжку, чью-то шинель и плащ-палатку, вытащила железную баночку, где в спирту лежал шприц, сделала танкисту укол морфия и камфоры, перевязала и накрыла его плащ-палаткой.
Раненый механик лежал в укрытом месте. Можно было оставить его пока здесь и пробраться к другим машинам. Если там есть раненые, соберу их всех в одно место и потом уже буду думать об эвакуации в тыл.
Неподалеку от сгоревшего танка обнаружила в окопе раненого сержанта с перебитым коленом. Как только моя голова склонилась над его окопом, он наставил прямо мне в переносицу наган, который тут же убрал за отворот куртки. Положила на его раны чистую повязку, ногу прибинтовала к ложу винтовки, за которой сползала к убитому пехотинцу. Сержант получил порцию спирта, и после некоторых совместных усилий мы оказались около того места, где лежал механик-водитель. Несмотря на сильную боль и большую потерю крови, мой новый подопечный держался молодцом и принялся даже помогать: он взял на себя заботу о танкисте, который все еще находился в полубессознательном состоящий. «Принял под охрану и оборону», — пошутил сержант.
Оставив их вдвоем, направилась к танку Толока, на самую высотку. В танке никого не оказалось. Я прислонилась к машине, недоумевая: «Что случилось? Где экипаж?» От немецких наблюдателей и пуль меня прикрывала броня. Отсюда, с высотки, хорошо был виден овраг. Я еще подумала, что, сидя здесь, можно косить прицельным огнем всех проходящих оврагом. В душе посмеялась над советом Исаева — идти оврагом, так хорошо простреливаемым. Виден был и КП. Пока я измеряла взглядом расстояние и соизмеряла с ним возможность транспортировки раненых, послышались шаги. «Может быть, Толок вернулся?» Я выглянула из-за танка и отпрянула назад: к танку подходил высокий немец с автоматом.
Что делать? Фашист идет спокойно, — значит, уверен в безопасности.
Все промелькнуло в уме значительно быстрее, чем пишешь об этом. С замиранием сердца прижалась щекой к холодной броне: вот еще шаг сделает, тогда… Нет, еще один… Наган наготове. Стремительно выскочив из-за танка, я крикнула так громко, что даже в ушах зазвенело: «Руки вверх! Хенде хох!»
Немец вздрогнул от неожиданности, рванулся рукой к автомату, но черный кружок дула нагана, направленного прямо в лицо, недвусмысленно говорил о смерти, очень близкой и скорой, и он медленно поднял руки. Вот тут-то я и растерялась: передо мной стоял вооруженный фашист, но он поднял руки вверх, он сдался, а ведь нельзя убивать побежденных. Но как разоружить его, не опустив нагана? Приказать ему самому бросить автомат? Но кто поручится, что он, вместо того чтобы бросить оружие, не воспользуется автоматом для своего освобождения?