Мысль работала быстро. Одним усилием мускулов Двинский втянул себя в люк и шепотом разбудил товарищей:
— Немцы! Швец, Кочетов, вниз! Пулеметы, гранаты наготове! Тихо, чтобы они не знали, что их ждут!
Бесшумно соскользнули под танк Швец и Кочетов. Двинский бросился к аккумуляторам. Какое счастье, что их хранили в полном порядке! Еще минута, только бы враги задержались, только бы еще минутку не бросились на танк! Наконец готово! Теперь пусть идут. И фашисты пошли. Вдруг яркий сноп света ударил им в глаза; от неожиданности они остановились, как бы споткнувшись о невидимую преграду, а за громким «бей» Двинского на освещенных и ослепленных гитлеровцев посыпались гранаты и ударил лобовой пулемет.
И в ночном бою победили советские танкисты.
Бесконечно дороги стали друг другу эти три человека; они узнали друг о друге все, даже самые сокровенные мысли.
Наступило тринадцатое марта. Утром, обессиленные от голода, с распухшими, обмороженными руками, ногами и лицами, защитники советского осажденного танка услышали приближающиеся крики: «Ура-а-а!..» Это начался бой, моряки пробивались к ним на помощь. Несколько разорвавшихся снарядов потрясли танк: теперь немцы решили уничтожить его. Но было поздно: под яростным натиском наступающих моряков фашисты отступили. Почтительно окружили танк моряки. Из верхнего люка появились танкисты, — их оглушило многоголосое «ура».
Окопанный землей, искалеченный советский танк стоял неприступной крепостью. Вокруг валялись трупы вражеских автоматчиков. А на броне танка прислонились к башне друзья и побратимы — непобедимый гарнизон танка-крепости: Двинский, Швец и Кочетов.
Идти они не могли. Я увезла их на санитарной машине в бригадные тылы: отправиться в госпиталь они категорически отказались. По дороге они рассказали мне всю историю двухнедельной осады.
За блестящее выполнение задания командования члены экипажа танка «КВ» № 14 были награждены орденами Красного Знамени и именными золотыми часами.
СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ
Нашу бригаду вывели из боев. Скрытые от противника небольшой высотой, стояли в капонирах под брезентами танки.
Низкой, тяжелой крышей навис над машинами набухший от дождя брезент; ветер отрывал от земли его края, и грязные мокрые полотнища с силой били по лицу, по рукам, сметая приготовленные для ремонта детали. Брезент снимался только при сложном ремонте, чаще его поднимали над танком на своеобразном деревянном каркасе. Как-никак, а все же крыша.
Редко увидишь танкистов на поверхности земли: они зарылись в железных внутренностях своих машин, освещая тяжелый сумрак маленькой переносной лампочкой. Только для завтрака или обеда выбирались они на белый свет, а свет-то совсем не белый, а серый, подернутый пеленой мелкого холодного дождя.
Мария Борисовна в первый же день прибытия на новое место заявила мне:
— Иди в свой батальон. У танкистов сейчас очень ответственная работа, надо им помочь. Комиссар Репин говорил, что среди них есть раненые. На медпункт они не идут: боятся — отправят в госпиталь. Вот ты на месте и помоги им, да смотри, если что серьезное, веди без разговоров сюда, к нам. Да что тебе говорить, — засмеялась она, — ты вот и сама на перевязку не ходишь! Рука болит?
— Болит, — призналась я.
— Значит, лечить надо. Как же ты будешь требовать от раненых, чтобы они лечились, если сама не выполняешь того, что необходимо?
— А как же вы здесь?.. — Я все еще не решалась уходить.
Мария Борисовна рассмеялась.
— А как же ты там? — кивнула она в серую от дождя степь, откуда доносилась глухая артиллерийская канонада. — Уж я как-нибудь без тебя обойдусь.
— Ну, положим, не будь вас, мне там тоже было бы плохо, — не сдавалась я.
Мария Борисовна слегка подтолкнула меня к выходу:
— Иди же, иди, да, смотри, на перевязку приходи!
«Наверно, доктор посылает меня просто отдохнуть! — подумала я, старательно обходя лужи и выбирая более твердую почву по дороге в батальон. — До чего ж у нас народ хороший в бригаде: и Мария Борисовна, и санитар Панков, и комбриг, и Толок, и комиссар Репин, и Двинский — да всех не перечтешь. Как это просто и хорошо звучит: «Наш батальон». Что такое «батальон»? Название войсковой единицы. И в то же время что-то очень родное, близкое, вроде «родной дом». И пусть в доме ты провел детство, вырос, а «наш батальон» всего и существует-то несколько месяцев, я могу крепко поспорить, что роднее, ближе и дороже. Я за «наш батальон». И тот, кто был в бою и видел мужество, подвиг, ясность и чистоту души, которая проявляется у людей в минуты смертельной опасности, видел чуткость друг к другу, самопожертвование, если он видел все это, он согласится со мною. Увлекшись спором с воображаемым собеседником, я уже не следила за дорогой и… провалилась в старый полузасыпанный окоп. Выбравшись, с сожалением оглядела грязные полы шинели, с таким трудом приведенной в порядок накануне, промокшие сапоги, до блеска начищенные утром, и рассмеялась: до чего интересно устроен человек! Вот вчера в бою даже и не обратила бы внимания на лишний комок грязи на шинели и тем более на сапогах, а сегодня — только вышли из боя, и снова на цыпочках обхожу каждую лужицу.
Уже около расположения батальона пробежал Толок. Вид у него был озабоченный, на плече, как у землекопа, две лопаты.
— Тороплюсь! — крикнул он на бегу. — Старый капонир расширять будем. Московские артисты приехали.
— Артисты? Здесь, в Крыму?!
— Ну да, настоящие. Да не задерживай ты меня, еще столько работы!.. Да и побриться надо успеть. Беги лучше в батальон, там брезенты сшивают для крыши — поможешь.
Действительно приехали артисты, и вечером состоялся концерт, и даже не один, а четыре подряд — капонир, хотя и расширенный, не мог за один раз вместить весь личный состав.
Сцену сделали совсем как настоящую, особенно рампу из десятка электрических лампочек, подключенных к аккумуляторам. Народу набилось так много, что стояли прижавшись друг к другу, и так тесно, что невозможно было аплодировать. Свое одобрение артистам публика выражала главным образом дружным топотом и криками «браво». По брезентовой крыше выбивал барабанную дробь дождь. Грязные потоки воды проникали между брезентом и земляным бруствером, смачивая разрыхленную множеством ног землю — пол. Уже ко второму концерту земляные ступеньки, ведущие в капонир, оползли, зрителям приходилось просто прыгать вниз, а по окончании концерта выбираться, подтягиваясь на руках. Но никто не обращал внимания на эти неудобства.
Артистов было немного — пять или шесть человек, и пели они не очень хорошо, простуженными голосами, но мне казалось, что лучшего концерта я никогда не слышала. Ведь они приехали прямо из Москвы!
На пароходе, который привез пополнение, медикаменты, продовольствие, прибыли московские артисты на наш «остров». Уже несколько дней переезжали они из части в часть. Не жалуясь на усталость, не требуя передышки, давали артисты один концерт за другим. Как бы ни было холодно, артисты выступали все равно без пальто. Очень штатскими и домашними казались эти люди в пиджаках и галстуках «бабочкой», и особенно трогательной казалась лакированная туфелька, выглядывавшая из-под длинного платья певицы, испачканного глиной. Рассказывали, что в соседней части во время концерта немцы начали обстрел, но певица все же допела песенку до конца.
Действительно, на фронте каждая специальность — героическая!
Не удивительно, что в эту ночь почти никто не спал, только и слышались разговоры о концерте, о Москве.
Не очень загруженная работой, я целые дни проводила около танков и с радостью бралась за любое дело, помогая товарищам в сложной работе по ремонту. Постигая трудности нелегкого мастерства, преклоняясь перед мужеством и умением танкистов, я все с бо́льшим уважением смотрела на них. И все сильнее хотела оказаться в их рядах, но, пробуя свои мускулы, лишь тяжело вздыхала: маловато для танкиста.
Мне казалось, что танкистам физически тяжелее всех на войне. Танкист все делает своими руками: готовит к бою танк, чистит его, укладывает снаряды, заправляет, устраняет неисправности. В бою, а бой — это не час и не два, а может быть, и сутки и несколько суток, экипаж живет единой, полной невероятного напряжения жизнью. В ушах, кажется, навсегда останется грохот боя, в котором сливаются и глухие выстрелы своей пушки, и тяжелые удары вражеских снарядов, и мелкая дробь пулеметных очередей. Глаза ломит от пороховых газов, от того, что надо видеть и знать все, что происходит там, за броней, а видеть можно только через маленькое стекло перископа.
Даже в перерывах между атаками, в минуты, когда несколько спадает напряжение боя, танкисты не могут расправить усталые плечи. Они приводят в порядок свои машины, исправляют повреждения, заправляют баки горючим, принимают новый запас снарядов. А когда все готово и, кажется, можно бы и отдохнуть — снова бой.
Вот и сейчас уже несколько дней прошло, как стоят наши танки в шести — восьми километрах от переднего края, а у танкистов все не хватает времени не только для отдыха, но даже для занятий.
Комиссар Репин вместе с комбатом изобретает всевозможные варианты занятий с экипажем, без отрыва их от горячей работы.
— Извлечь уроки из прошедших боев — значит подготовиться к будущим, — любил говорить Репин и целыми днями пропадал возле танков.
Репин знал всех и все о каждом: как кто ведет себя в бою, у кого кто остался дома, многим семьям бойцов писал письма.
Комиссара Репина любили в батальоне. Его прихода ждали с нетерпением: с ним всегда была свежая газета, последняя сводка Совинформбюро и простые и ясные ответы на вопросы: о положении на фронте, о делах союзников, о том, что происходит на нашем Дальнем Востоке.
В непрерывной работе и дружеских, задушевных беседах прошло десять дней. Наконец получена задача, проведены совещания с командирами, на их картах четкими красными и синими линиями и условными значками нанесена новая обстановка. На рассвете бой.