— Что задумалась? Иди-ка сюда! — окликнул меня генерал. — Ты на какие танки-то хочешь?
— На тяжелые.
— Эко загнула. Там силищу надо иметь во какую! — показал он, широко разведя руками. — На «тридцатьчетверку»! — категорически решил он. — По совести говоря, я ее сам больше всех других люблю.
Генерал указал мне на карте несколько городов, в которых были танковые училища, и я без колебаний выбрала Сталинград.
— Значит, Сталинградское училище? Так и запишем, — сказал он, делая пометки на моих бумагах. — А теперь давай поговорим. У нас нет нужды брать в танковые войска женщин. Для тебя делаем исключение. Я надеюсь, что и в училище ты проявишь всю свою настойчивость, будешь примером и в учебе и в быту. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я молча кивнула.
А он продолжал:
— В училище много и тяжело работают. Тебе будет трудно, очень трудно, особенно в Сталинградском: училище молодое, только в войну сформировалось. Там будет не легче, чем на войне. А тебе, как девушке, придется тяжелее всех. Смотри же: решила стать танкистом — держись до конца молодцом. Через год, а может и раньше, станешь командиром, сама будешь воспитывать людей… Учись, хорошенько учись — рад буду узнать об этом. Теперь поздравляю, товарищ курсант. Окончишь, приедешь — доложишь, — закончил он официально.
Но тут же снова исчез генерал, остался простой, добрый человек, когда, пожимая мне на прощанье руку, он ласково сказал:
— Прощай, дочка. — И добавил: — В Сталинград-то Волгой поедешь — немцы близко…
ТАНКОВОЕ УЧИЛИЩЕ
На дальних подступах к Сталинграду уже шли бои. В училище действительно пришлось ехать окольным путем: поездом до Саратова, а оттуда по Волге пароходом.
Душным июльским днем 1942 года медленно отваливал от Саратовской пристани белый теплоход, носивший имя прославленного летчика-героя. Предназначенный для мирных и увеселительных прогулок, он сейчас был заполнен необычными для него пассажирами и грузом. Палуба заставлена тюками и корзинками; на высоких ящиках черной краской слова: «Не кантовать». Около аккуратно сложенных ящиков на корме стоит молчаливый часовой. Пассажиров много, они заполнили все свободные места на палубе, в проходах, в кают-компании, сидели на своих узлах, корзинках, чемоданах. Военные с запыленными суровыми лицами, с вещевыми мешками и шинелями, которые в этот жаркий день кажутся особенно тяжелыми; эвакуируемые из Воронежа и с Украины женщины с усталыми глазами, притихшие детишки с серьезными личиками — все они хлопотали, устраивались, по возможности, удобнее.
Устроилась на корме и я — на свернутом в кольцо канате. Всю ночь просидела, накинув шинель, и смотрела, как из-под винта убегали волны, оставляя за собой уходящий вдаль волновой конус с вершиной где-то под самой кормой теплохода.
В кармане предписание:
«По приказанию заместителя наркома обороны генерал-лейтенанта Федоренко направляется старшина… для прохождения дальнейшей службы в должности курсанта».
Наш пароход причалил к Сталинградской пристани рано утром.
В июле 1942 года, расколов танковым тараном Юго-Западный фронт, 6-я армия фон Паулюса и 4-я танковая армия фон Готта заняли Миллерово, Кантемировку, Боковскую, Морозовский.
Началась оборона Сталинграда, отныне ставшего символом мужества и несокрушимости советских людей. Я шла по мирному городу, не зная, что через несколько недель ему предстоит стать фронтом. Навстречу шли люди с кирками и лопатами на плечах: это тысячи сталинградцев направлялись на строительство оборонительных сооружений.
В училище меня зачислили в 1-й батальон. Командир батальона подполковник Завьялов принял меня так, как принял бы любого другого курсанта. Он не проявил никакого удивления по поводу того, что в училище приехала девушка. Поинтересовался лишь, не помешает ли занятиям больная рука. Узнав, что я пишу левой рукой и что через некоторое время и правая не будет помехой, больше к этому не возвращался. Такой прием сразу приободрил меня: я пришла в роту так, как мне больше всего хотелось, — обыкновенным курсантом. Курсанты приняли меня по-товарищески просто и если проявили ко мне некоторое внимание, то это объяснялось не тем, что я девушка, а тем, что побывала на фронте.
Этой же ночью училище, погрузившись в эшелоны, переправилось через Волгу. Огромные паромы приняли на специально проложенные рельсы тяжелые «пульманы» с курсантами, танками, оборудованием училища. В небе метались лучи прожекторов. Это был один из первых налетов противника на Сталинград. В отдалении полыхали разрывы зениток, где-то неподалеку раздался взрыв — зенитки забили еще яростнее. Когда паром с нашим эшелоном вышел на середину реки, вдалеке взметнулся водяной столб: в Волгу упала авиабомба.
Выгрузившись на маленькой станции, проехали километров двенадцать по жарко дышащей степи, раскинули палатки, посыпали песком переднюю линейку, поставили «гриб» для часового. Теперь мы были «на месте».
Мы стояли неподалеку от одного из больших соленых озер, названия которых с детства нераздельны в памяти, как имена Шапошникова и Вальцева, Минина и Пожарского, — у озера Эльтон.
Лагерь 1-го батальона расположился в излучине маленькой речушки. На противоположном берегу деревушка Харьковка. Там и сады и на берегу реки несколько деревьев, а на нашей стороне ни кустика, ни деревца — только палящее солнце и полынь. На долю нашего батальона выпало проводить занятия даже не в условиях лагеря, а в голой степи. Курсанты жили в палатках, преподаватели и командиры — в Харьковке. Меня тоже поселили в деревне у добродушнейшей солдатки-украинки. Ее двенадцатилетний сынишка, добровольно принявший на себя обязанности моего адъютанта, утром и вечером перевозил меня через речку в своей лодке.
Занятия и обычная лагерная жизнь, размеренная по минутам, с первых же дней поставили все в определенные, точно очерченные рамки.
В шесть часов утра будит голос дневального: «Подъем!» — и сразу же: «На зарядку!» Потом бегом к реке умываться и снова в строй — поверка, потом на завтрак. «Столовая» — это вырытые в земле неглубокие, до колена, окопчики один против другого. Когда звучит команда «садись», на одну сторону окопчика садишься, вторая служит столом. Раздают масло, сахар, белый хлеб. Какие бы ни были перебои в питании, курсантский паек: масло, сахар и белый хлеб на завтрак — мы получали всегда. На взвод приносят два бачка с нередко жидким супом, в котором плавают по галушке на брата и по куску мяса. Два курсанта разливают суп по мискам. Остальные смотрят в сторону. По раз навсегда установившейся этике считается неприличным следить за дележкой.
После завтрака занятия. Никогда не забыть первый день… Настроение у всех приподнятое, взволнованное. Будто наступило обычное первое сентября, начинается новый учебный год. Как в школе, все оживленно ожидают чего-то особенного и интересного. В этот день школьники и встают, приветствуя учителя, как-то подчеркнуто бодро. А тот, поздоровавшись, сразу начинает объяснять новое, не очень понятное сначала, но притягивающее именно этой неясностью, толщиной учебника с причудливыми чертежами и картинками. Только в школе это состояние новизны и ожидания быстро проходит, а здесь, в училище, да еще в тех особых условиях, которые выпали на нашу долю, оно не покидало нас до самого конца.
На солнцепеке, с пересохшими губами, горькими от полыни, которой полон был горячий воздух, сидя кружком на земле, мы старались как можно точнее и покрепче запомнить то, что говорил преподаватель. Слушаешь напряженно, боясь пропустить главное, а главного так много, что даже трудно выбрать из него самое важное. Все нужно. А солнце печет нестерпимо, хочется пить, клонит ко сну.
Писать, сидя на земле «по-турецки», очень неудобно. Преподаватель понимает это и говорит медленно, часто повторяет свою мысль, приводит много примеров. Через пятьдесят минут команда: «Встать! Перерыв!» — и снова: «Смирно! Товарищ майор, взвод готов продолжать занятия». Так с восьми утра до обеда, после обеда час отдыха — и снова занятия, потом самоподготовка и, наконец, отбой.
Я довольно бойко писала левой рукой, и ограниченная подвижность правой, предоставленной лечению «временем», не являлась большой помехой для «классных» занятий. Но когда взвод пошел на отстрел упражнений из винтовки, я поняла, как непростительно легкомысленно было не лечить как следует руку. Стрелять я не могла. С этого дня утром вместо зарядки и вечером, перед сном, я массировала руку, сгибала и разгибала негнущиеся пальцы. Растревоженные с утра рука и плечо днем нестерпимо ныли. После вечерних упражнений я долго не могла уснуть, покачивая больную руку как куклу…
— Старшина! — остановил меня как-то начальник училища. — Как вы, собственно, собираетесь проходить практические занятия на танках? Почему не ходите на процедуры в санчасть?
Санчасть находилась при штабе училища, в двенадцати километрах от нашего лагеря. С тех пор каждый день, поздно вечером на велосипеде, предоставленном мне командованием училища, отправлялась я в лазарет. К концу лета правая рука стала подвижнее, понемногу я могла ею даже писать.
Между тем немцы подошли к самому Сталинграду и заняли деревни, примыкающие к окраинам. Двадцать третьего августа армия Паулюса вышла к Волге. Черными тучами нависли над Сталинградом тысячи немецких самолетов.
Города, как и люди, становятся дорогими и близкими, когда входят в нашу жизнь. А Сталинград вошел не только в жизнь каждого советского человека. У стен его решалась судьба всего человечества, судьба Лондона и Парижа, Праги и Бухареста, Здесь закладывали фундамент победы над фашизмом.
Сталинград был не просто фронтом. Ведь и на фронте бывают передышки. Сражение же под Сталинградом длилось непрерывно. Для защитников его жить — значило победить.
Мы гордились тем, что наше училище не только носило имя Сталинграда, но и стояло здесь, неподалеку от него, чтобы первый же выпуск мог влиться в ряды советских воинов, сражающихся на берегах Волги.