Вот тебе и на! Добивалась, добивалась, училась, закончила училище, думала: «Сбылась мечта», — а тут пожалуйста: «Разве можно?!» Что же тогда можно?
— На штабную работу, пожалуйста, — ответили мне.
— Ну уж нет, училище я окончила командиром взвода, — вот взвод мне и давайте, — настаивала я.
Но ничего не вышло. Начальник управления кадров тоном, не допускающим возражений, заявил, что, поскольку он считает, что мое будущее — все же штабная работа, от просто рекомендует подучиться штабному делу на практике.
Через несколько дней я сидела в маленькой комнатке дощатого домика и принимала дела от прежнего помощника начальника штаба танкового батальона. Батальон формировал танковые части. Работа в батальоне была трудной и ответственной. Он был одним из каналов, питающих армию жизненно необходимым для победы — воинами и техникой. Каждый раз, закрывая очередной список сформированной части, мы гордились этим: еще один могучий организм — танковая часть — создан волей командования. Части уходили на фронт. Читая приказы Верховного Главнокомандования и находя знакомые фамилии командиров, мы поздравляли друг друга: и наша доля труда есть в боевой славе части, получившей благодарность!
На новом этапе военной службы самым трудным было установить правильные взаимоотношения с людьми. И это было совсем не просто для девятнадцатилетней девушки, хотя за плечами у нее уже имелся двухлетний стаж военной службы, много месяцев боев, училище, наконец, она носила погоны офицера. То, что могла делать и говорить девушка-санинструктор и даже курсант училища, неприемлемо было для офицера.
Предстояло научиться командирской выдержке, научиться управлять людьми, говорить с подчиненными языком командира, а главное — завоевать их уважение и доверие. По долгу службы я начальник не только для солдат, но и для части офицеров батальона. Нет, не просто, совсем не просто было поставить себя так, чтобы офицеры забывали, что перед ними девушка-командир…
Комбат майор Любезнов, когда я обратилась к нему за разъяснением по неясному для меня вопросу как-то сказал:
— А вы позовите командиров рот и уточните все вопросы. И не стесняйтесь: если что неладно, взгрейте как следует.
Вызвать к себе было нетрудно. Но когда в комнату вошел высокий, широкоплечий старший лейтенант и подчеркнуто четко отрапортовал: «Товарищ лейтенант, командир первой роты прибыл по вашему приказанию», — признаться, я немного растерялась. Я уже начинала привыкать, что мне докладывают солдаты и сержанты, но офицер, да еще старше меня по званию, — это было неожиданно. Я не знала, как начать разговор, мучительно искала нужные слова, а офицер ждал.
— У вас с расписанием не все в порядке, проверьте, пожалуйста, а остальные вопросы я решу с вашим старшиной; он потом вам доложит. Пришлите его ко мне, — вышла я, наконец, из положения.
— Разрешите идти? — щелкнул он каблуками.
— Да, да, пожалуйста!
После этого случая недели две я старалась поддерживать отношения с ротами через старшин.
Старшины, народ со смекалкой, быстро сообразили, в чем дело. Стоило мне только начать «распекать» какого-нибудь старшину, как он, сделав самую невинную физиономию, говорил: «Так это ротный все, вы командиру роты скажите».
Вспоминая первый свой неудачный разговор со старшим лейтенантом, я продолжала избегать разговоров с командирами рот. В особо затруднительных случаях прибегала к помощи комбата. Он вызывал офицеров, я — старшин, и все шло как будто нормально. Но майор Любезнов быстро раскусил мою тактику.
— Так не годится, лейтенант! — сказал комбат. — Если хотите стать настоящим командиром, вы должны научиться управлять подчиненными вам людьми независимо от того, солдаты это, старшины или офицеры. Обращайтесь к офицерам, а старшин пусть учат командиры рот. Я вовсе не обязываю вас сегодня же громовым голосом отдавать команды. Жизнь, я уверен, сама придет вам на помощь и научит.
И комбат приказал мне на следующий день быть на подъеме в первой роте. Я пришла в роту за четверть часа до подъема. Навстречу поднялся дневальный. Не спеша застегивал он ворот гимнастерки. Офицеры и сержанты, которые должны были вставать за пятнадцать минут до общего подъема, отсутствовали. Они появились в ту минуту, когда горнист сыграл подъем. Солдаты одевались долго, зарядка прошла вяло. Я поискала глазами старшину, чтобы сделать замечание, но он куда-то исчез.
Командир роты старший лейтенант Мозгов доложил:
— Рота построена на завтрак.
— Непорядок у вас в роте, товарищ старший лейтенант, — с неожиданной для себя твердостью сказала я. — На зарядку опоздали на четыре минуты и на завтрак опаздываете. Вот почему ваша рота часто задерживается с выходом на занятия.
— Всего четыре минуты!.. — возразил он.
— То есть как «всего»? — вскипела я. — А если, получив боевое задание, вы и ко времени атаки опоздаете на четыре минуты, вы тоже будете считать это нормальным? Потрудитесь не опоздать с ротой на занятия и доложите о выполнении приказания командиру батальона!
— Есть не опоздать на занятия и доложить командиру батальона! — сразу подтянувшись, отчеканил Мозгов.
«Как-то нехорошо получилось, — думала я, направляясь к штабу и вспоминая разговор с Мозговым. — Ну что это за слова «потрудитесь не опоздать…»? Так и несет за три версты бюрократизмом…»
— Пожалуй, надо было не так сухо, повежливее, — закончила я свой доклад комбату.
— Вы правильно поступили, лейтенант, не извиняйтесь. Мозгов — хороший и грамотный офицер, но он спит и видит тот день, когда попадет на фронт, мелочи тыловой жизни кажутся ему несущественными. А это ведь не так. Сами знаете. Вот и займитесь им. С сегодняшнего дня первая рота находится под вашим особым наблюдением.
Целую неделю Мозгов терпел мое «шефство», стараясь всячески доказать, что рота у него лучшая: помкомвзвода щеголяли четкими командами, старшина как бы невзначай останавливал у входа в казарму солдата и долго распекал за пыльные сапоги, чтобы обратить мое внимание на чисто вымытый пол, в канцелярии роты вывесили заново переписанное расписание, появился даже извлеченный из архивов журнал учета проведенных занятий. Но я не снижала требовательности.
Раз уж они щеголяли передо мной образцовой чистотой в казарме, считая, видимо, что меня, как представителя женского пола, это должно особенно пленить, то попутно с вопросами учебы я обращала внимание и на тщательность уборки.
Оглянув чисто отдраенный пол, я раскапывала за печкой залежи мусора и, указывая на него, старалась не рассмеяться при виде обескураженной физиономии старшины. За своей спиной слышала его громкий шепот: «Погоди, вот лейтенант уйдет, ужо я тебе покажу уборку!..» На следующий день сам Мозгов повел меня к печке, но я нашла грязь в углу под нарами, и снова сзади донесся яростный шепот, теперь уже Мозгова: «Уж я тебе!..»
В роте был заведен строжайший учет занятий, распорядок дня соблюдался до минуты, а я продолжала донимать Мозгова:
— Почему командиры взводов и отделений докладывают вам не по уставу? Что за доклад: «Все в норме, старшо́й»?
— Распустились, черт их дери! — И Мозгов так выразительно посмотрел на меня, что я поняла: для него лучше было бы, если б «черт подрал» меня и вообще унес куда-нибудь подальше. Смотрел он на меня в эти минуты с такой неприязнью, что я пугалась: «А не перегнула ли палку?» Но комбат только улыбался, слушая мой ежевечерний доклад.
— Ничего, лейтенант. Мозгов — умный командир, поймет. Он и сейчас злится не на вас, а на себя: как это он сам раньше не замечал того, на что ему сейчас указывают. Вы еще с ним друзьями будете!
К концу недели комбат поднял ночью по тревоге батальон, и первой пришла рота Мозгова.
Зайдя после тревоги в кабинет комбата, я застала там Мозгова. Он поморщился при моем появлении. Комбат бросил быстрый взгляд на командира роты, кивнул мне и низко склонился над столом, скрывая улыбку.
— Садитесь, лейтенант, вы нам не помешаете. Не помешает? — спросил комбат Мозгова.
Старший лейтенант вдруг добродушно усмехнулся и махнул рукой.
— Чего уж там!.. Шеф мой. Товарищ майор, разрешите? — Он шумно вздохнул и заговорил, как человек, сбросивший, наконец, тяжелый груз. — Снимите вы с меня опеку, понял все: не очень правильно службу нес. Подтянул и роту и сам подтянулся.
— Подтянули? Ну, что же: раз он утверждает, что роту подтянул и, главное, сам понял, лейтенант теперь ротой Коренева займется.
— Ох, не завидую я Кореневу! — засмеялся Мозгов, выходя из кабинета.
— Товарищ майор, — взмолилась я. — Этак меня весь батальон возненавидит! Что я, инспектор какой, что ли?
— Ну, там совсем другое дело. У Коренева сами многому можете поучиться. Вы должны знать, чем живет весь батальон, а не одна рота. Чаще бывайте в ротах, учите людей тому, что знаете сами, учитесь и у них. Только запомните: делая подчиненному замечание, заявляя: «Не так», — вы должны всегда быть готовы ответить на вопрос: «Что надо сделать, чтобы было так, как должно?»
Была еще одна непреодоленная трудность: как сочетать простые товарищеские отношения с офицерами и официально-служебные?.. На фронте я была санинструктором, да к тому же самой младшей по возрасту. Хотя по службе с меня спрашивалось не меньше, чем с других, мне разрешалось многих солдат и офицеров называть просто по именам, а старших — по имени и отчеству, да и меня никто не называл старшиной. В училище — так уж само собой повелось — курсанты больше обращались друг к другу по фамилии, а с кем больше дружили, — по имени, а к командирам и преподавателям никому и в голову не приходило обращаться иначе как по званию. Теперь все оказалось сложнее. В столовой, например, все офицеры батальона встречались за одним столом, разговаривали по-товарищески запросто, шутили. А через полчаса, когда являлся кто-нибудь из офицеров и, щелкнув каблуками, докладывал, называть его нужно было не «Степаном Сергеевичем», а «товарищем лейтенантом».
Но жизнь сама научила. Спустя две недели такая «официальщина» уже не казалась мне обидной. Комбат научил меня разговаривать языком командира и с офицерами.