В кабине сидел, сжав голову руками, солдат. Лыков даже стрелять не стал, просто выбросил немца за шиворот из кабины и сел за руль.
Когда автобус был уже наверху и надежно скрылся в кукурузе, капитан сбежал вниз за вторым и, едва не опрокинувшись на крутом повороте, вывел и его. Наверху уже были остальные машины, выведенные Клецом и подоспевшим офицером связи бригады капитаном Невским. Лыкову еще раз пришлось пешком вернуться в Леушени за своей машиной: шофер слишком послушно стоял там, где оставил его капитан. А когда вернулся, в захваченных автобусах хозяйничали какие-то заблудившиеся немецкие солдаты. Вскрывая ящики, они беспечно разбрасывали бумаги, разыскивая для себя что-то более интересное. От неожиданности Степан остановился как вкопанный.
— Товарищ капитан, — услышал он над самым ухом срывающийся голос Клеца, — товарищ капитан, Кузьмича убили!..
— Где он? — обернулся Лыков.
— Там, у танков. Как же так, товарищ капитан! Кузьмича-то?! — горестно, прижимая к груди руки, причитал Клец.
— Молчи! — прикрикнул на него Лыков. — Смотри, — сказал он, указывая на раскрытую дверь автобуса.
— Тю-ю!.. — удивился Клец. — За яким бисом их сюда занесло?
— Займись ими, я к Кузьмичу, — бросил, убегая, Лыков. Но, пробежав не более десяти шагов, почти столкнулся с Максимовым. Капитан сам шел ему навстречу и был, безусловно, жив. — Кузьмич, дорогой, — обнял Лыков, — жив?!
— Вытри мне лицо чем-нибудь, — попросил Максимов.
Только сейчас, выпустив его из объятий, Лыков увидел, что лицо Кузьмича залито кровью.
— Да ничего страшного, пустяки, царапины. Вишь ты, пуля попала в фуражку, прямо в звездочку, — брызгами свинцовыми и поцарапало, — заметив испуг на лице Степана, объяснил Максимов.
Сухим платком немного подсохшая кровь не стиралась. Степан схватил флягу, взболтнул и, отвинтив крышку, намочил платок.
— Что у тебя там? — заинтересовался Максимов.
— Водка.
— Жаль добро-то переводить.
— Ничего, на наш век хватит, а водка для протирания даже лучше — дезинфекция.
На умытом лице Кузьмича действительно оказались лишь неглубокие царапины.
— Ну, теперь показывай свои трофеи, — потребовал Кузьмич.
У трофейных штабных автобусов никого не было. Несколько поодаль, скрывшись за небольшим деревцем, стоял Клец, не спуская глаз с открытой двери одного из автобусов.
— Где немцы? — спросил Максимов.
На лице Клеца в течение какой-нибудь секунды сменилась целая гамма чувств: испуг, удивление и такая сияющая радость, что Кузьмич почувствовал себя вознагражденным за пережитую неприятность и свое ранение.
Наконец Клец обрел дар речи.
— Ой, товарищ капитан, шо ж вам лоб не перевязали?
— Перевяжу еще. Немцы где? — повторил вопрос Максимов.
— Та там, у автобусе. Якось ящик железный ковыряют.
— А ты что стоишь? Я тебе что приказал? — вскипел Лыков.
— Та вы же казали: займись ими, — добродушно ответил Клец, — от я и занимаюсь. Думаю, як бы их так взять, шоб воны, бисовы души, с переляку машину не попортили. Воны ж сейчас дуже нервные. От я все винтовки ихние взял, шо вони коло автобусу покидали. Зараз и до них черед дошел.
Клец вытащил гранату и, зажав ее в руке, подошел к открытой двери автобуса и легко впрыгнул внутрь.
— Сдавайтесь, хлопцы. Шукать бильш не треба. Мы зараз все найшлы, — раздался его голос. — От добре! Выходь наружу.
Из автобуса вывалилось пять оторопелых немцев. За ними показалась сияющая физиономия Клеца.
— От, я ж казав, — обратился он к Лыкову, — с ихним братом надо интеллигентно: битте — пожалуйте в плен. А воны, паразиты, и сами рады до плену, да, может, не знали, де той плен помещается, поки меня не побачили.
У пленных вид был скорее напуганный, чем радостный, как утверждал Клец, но они уже не интересовали ни Максимова, ни Лыкова. Капитаны бросились подбирать разбросанные бумаги. Оказывается, Лыков захватил автобусы оперативного отдела штаба немецкой армии; среди найденных документов был ряд важных и ценных. Железный ящик был полон немецких, румынских и венгерских денег.
— От бисовы диты! — возмутился Клец, увидев, чего искали плененные им немцы. — Их часть небось бой ведет смертельный, самим, може, до смерти пять минут оставалось, а воны за гроши хватаются. Ну як фашистам с нами воевать, когда воны своих солдат так грабить приучили, шо те товарищей своих в бою бросають та казенные гроши граблют. А наши солдаты за полковую или другую какую казну так жизнь бы положили, а врагу не отдали — не то щоб себе карманы грошами набивать. Э-э, нет, как наш солдат воюет, никто не умеет. Усэ у нас с ворогом воюет, даже от — маненькая звездочка жизнь хорошему человеку спасла, — с нежностью погладил Клец раздробленную, сплющенную звездочку на фуражке Максимова.
СОЕДИНИЛИСЬ
Выходом на Прут наше соединение рассекло вражескую группировку на две части. С востока и юга румыно-немецкую группировку теснили войска Третьего Украинского фронта. С северо-запада, со стороны Ясс, вдоль Прута шли части Второго Украинского фронта; им оставалось преодолеть тридцать — сорок километров, чтобы соединиться с нами и окончательно окружить вражеские войска в Молдавии.
Основные силы механизированного корпуса заняли оборону по берегу Прута. Танковую бригаду перебросили километров за двадцать назад от Леушени.
Перед нами стояла непроницаемая стена огромного леса. В лесном массиве, по показаниям пленных, скопилось более двадцати пяти тысяч вражеских солдат и офицеров; у них немало танков и артиллерии. Ночью можно было ждать контратаки. От леса вытянулась длинным полуостровом густая роща. В роще на небольшом холме в центре своих подразделений разместился штаб бригады. Слева стояли танки Ракитного. Под машинами отрыли окопы для автоматчиков. Правее на двух холмах занял оборону Колбинский.
С тех пор как мы вошли в прорыв, никому из нас не удавалось поспать хотя бы два-три часа подряд. Подремлешь на ходу или прислонившись к броне танка — и снова бодрствуешь.
Выспаться не удалось и в эту ночь: мне приказали «сидеть на телефоне» и поддерживать связь с батальонами, в случае необходимости будить командование.
— Роза, Роза, — монотонно вызывал телефонист батальон Ракитного.
На минуту-другую, пока длится вызов, склоняется сама собой голова, и я сразу, как в черную пропасть, проваливаюсь в глубокий сон. Кто-то дотрагивается до моего плеча. Откуда-то из глубины слышу: «Роза отвечает, товарищ лейтенант».
— Сирень, Сирень, — вызывает телефонист Колбинского, и снова тяжелый сон на две-три минуты.
Вдруг со стороны Ракитного, часто захлебываясь, застучал пулемет, послышались длинные автоматические очереди.
— Роза, Роза! — вызывал телефонист.
— Немцы атакуют, — услышала я приглушенный голос комбата, — их очень много.
У Колбинского пока тихо. Стихло все и у Ракитного. Одиноко, надрывно забился пулемет и тоже замолчал.
— Роза, Роза! — вызывал телефонист. — Не отвечает Роза, товарищ гвардии лейтенант. Роза, отвечай, Роза, Роза, Роза!
Я схватила трубку.
— Роза, отвечай же, Роза!
Ракитный молчал.
Все напряженнее ружейно-пулеметный огонь со стороны Ракитного. Ухнула танковая пушка.
Подполковник Оленев, подсевший к нам, прислушивался к шуму боя и поглядывал изредка на спавших комбрига и Лугового.
Пули уже свистели у нас над головами, обрывая листья с деревьев.
— Роза отвечает, товарищ гвардии лейтенант, — доложил в эту минуту телефонист.
Послышались торопливые слова Ракитного:
— Меня обходят. Фашисты, не принимая боя, ползут между танками, обтекают их и уходят в сторону Карпинени. Веду круговой огонь, но их очень много. Ползут и ползут… Дайте шрапнелью прямо по моим танкам, — люди в машинах, а автоматчики под танками. Только скорее, иначе их пройдет слишком много.
— Передайте Дедуху, пусть накроет шрапнелью танки Ракитного, — приказал разбуженный Оленевым Луговой.
Подполковник Дедух выслушал переданное ему по рации приказание:
— Добре, зараз сполню.
Я представила себе, как он разгладил согнутым указательным пальцем пышные рыжие усы, медленно повернулся и отдал команду своим командирам. Твердый голос и четкая команда до странности не вязалась с ленивой фигурой и медлительными, даже сонными движениями подполковника. Может быть, поэтому каждый раз звучавшая, как сухой, короткий выстрел, команда его воспринималась особенно быстро и легко.
— Прикажите Ракитному войти в радиосвязь, — сказал мне комбриг.
Сзади как будто ударили по большой наковальне: правее нашего леска с шуршанием и свистом пролетели первые снаряды. Дедух вызвал к телефону Лугового:
— Шо там Ракитный? Де мои снаряды падають, чи на його голову?
С радиостанции сообщили:
— Снаряды рвутся точно над танками. Ракитный просит еще огня…
— Молодец Дедух! — взял трубку Луговой. — А ну, подбавьте еще.
— В точку?! — не то вопросительно, не то утверждающе прогудело в трубке. — О, це добре!
Танкисты Ракитного потом рассказывали, что престо страшно было сидеть под таким огнем. Осколки градом били по броне. Гитлеровцы не выдержали и поспешно отступили к лесу. Ракитный по радио попросил прекратить огонь.
— Будет? — спросил ровным, казалось даже безразличным, голосом подполковник Дедух. — Це тоже добре. Шо ще надо? Ничого? Бувайте!
— Старый хитрец! — смеялся Луговой. — Говорит, будто стрелял без подготовки. Можно подумать, чай пил с вареньем. А он еще днем пристрелял свои орудия по ориентирам. Усмехается себе в усы: «Шо б без меня, без «бога», робили «трахтористы»?»
Не успел затихнуть бой у Ракитного, как со стороны батальона Колбинского часто заухали танковые пушки.
— Меня атакуют танки. Веду бой. В помощи пока не нуждаюсь, — сдержанно сообщил командир батальона.
Стрельба усиливалась. Через некоторое время до нас донесся сильный взрыв. А минут через пятнадцать к телефону снова подошел Колбинский: