— Так ты ж не умеешь, — как бы размышляя вслух, говорил Котловец. — А машина дорогая, за ней уход нужен, да и в бою, может, что не сумеешь сделать, сам погибнешь и людей погубишь зря.
— Да я… да вы что ж думаете, я и воевать не смогу? Не буду я сдавать машину, сам на ней воевать буду не хуже вашего Попенко! — решительно заявил обиженный солдат и, спохватившись, тут же добавил: — Разрешите узнать, товарищ капитан, ваши замечания, я всю исполню.
— Вот это другой разговор! — одобрил Котловец. — А то «не умею!». Ну, работай, работай. А Попенко я все же тебе оставлю, он механик опытный, старый и поможет и научит кое-чему. А ты, — строго наказывал он Попенко, — учить учи, но за него ничего не делай. Подобьют в бою, там нянек не будет!
Подобных случаев у Котловца в течение дня было множество. Вместо того чтобы укомплектовать экипажи одних танков «старичками», а других — новичками, Котловец распределял «старичков» по экипажам.
— Добавил в молодое вино чистого спирту — крепче будет, — любил говорить Котловец.
В Котловце удивительно сочетался боевой азарт и командирский расчет. Занятия он умел организовать и полезные и интересные. Впрочем, не обходилось и без неприятностей.
Каждый командир, понимая необходимость всестороннего обучения подчиненных, все же имеет слабость к какому-то виду боевой подготовки. Котловец считал делом чести добиться, чтобы танкисты отлично стреляли из пушки и пулемета.
В Жаблонице Котловец получил разрешение провести боевые стрельбы.
Чтобы занятия были более интересными, а главное — «не впустую», Котловец устроил своеобразные движущиеся мишени. На крутом скате горы устанавливались на подпорках железные бочки. Искусство стреляющего заключалось в том, чтобы первый снаряд попал под бочку, а затем, когда подброшенная взрывной волной бочка покатится вниз, вторым или, в крайнем случае, третьим снарядом попасть в нее.
Инспектировавший Котловца подполковник из штаба фронта заявил, что «это мальчишество из серии охотничьих рассказов, когда за неимением дичи охотники стреляют по фуражкам, консервным банкам, бутылкам», и приказал прекратить «это безобразие».
Котловец не стал спорить и пригласил сердитого подполковника посмотреть все же, как идут стрельбы. Он даже извинился, что сегодня не заменили мишеней, других, мол, еще не сделали, а стрельбы срывать нельзя, вот и придется довольствоваться теми же бочками.
Выполнить упражнение, придуманное Котловцем, было очень трудно. Сбивали бочку с бугра почти все не более чем с двух снарядов, но в катящуюся бочку попадали только очень опытные стрелки. Пробыв на стрельбище около часа, подполковник заразился общим настроением и с интересом наблюдал за результатом каждого выстрела.
— Эх, промазал! — азартно воскликнул подполковник и, встретившись взглядом с Котловцем, отвернулся.
Но в это время очередная бочка оказалась простреленной.
— Молодец! Ай, молодец! — не выдержал подполковник.
Котловец не хотел довольствоваться такой легкой победой и залез в танк сам. Стрелял Котловец великолепно, но сегодня очень волновался.
— Никогда так не волновался на стрельбах. Надо же было доказать этому инспектору, что мишени хорошие, полезные, — рассказывал потом Котловец.
Сбив бочку с места первым снарядом, он вторым осколочным разнес ее на лету в щепки. Котловец не напрасно выбрал для себя мишенью деревянную бочку. Эффект был огромный: только что катилась бочка — и вдруг как будто бы сама взорвалась, и нет ее.
Подполковник окончательно пришел в восторг:
— Вот это меткость! Вот это комбриг! Слушай, капитан, я о твоих мишенях командующему доложу: очень интересно задумано.
— Спортивный интерес — совсем не плохо, — поучал Котловец подполковника по дороге в расположение батальона. — Вот, например, бочки. Очень хочется попасть в нее, окаянную, а не всяк сумеет. Вот то-то и оно! Хочешь попасть — тренируйся больше, приноровись к своей пушке, спроси у лучших стрелков. Смотришь — и попал. В бочку попал — во врага попадешь. Правильно я понимаю? Стрелять надо учить вовремя. А чтобы не было пустого бухания «в белый свет», надо заинтересовать стрелков.
— Правильно, правильно, — кивал головой довольный подполковник.
— То-то! — удовлетворенно закончил Котловец. — А то на посмотрели и сразу: «Безобразие!» А у меня не полигон, где я возьму другие мишени?
Сентябрь был на исходе. Пошли дожди, вздулись узкие ручейки, несущие теперь с гор мутные потоки воды. Маленькая извилистая речка выпрямилась, казалась широкой и полноводной. Не видно стало на дне ее гладких камешков, не перейти теперь по ним на тот берег: быстрый, сильный поток собьет с ног. Дождь размыл горные породы, скользкой серо-желтой жижей покрылись бетонированные дороги в горах Трансильвании, движение по ним стало еще более трудным.
Наконец, перевалив через горы, мы спустились на равнину и вышли к границе Венгрии.
В Араде, втором после Тимишоары центре Трансильвании, нас догнал тяжелый танковый полк, приданный бригаде в качестве усиления.
С профессиональным интересом рассматривали танкисты-«тридцатьчетверочники» новые тяжелые танки — на редкость красивые, могучие машины.
Танки эти не казались ни тяжеловесными, ни неуклюжими. В их строгих линиях, в длинном теле, в невысокой башне, в выдающемся далеко вперед гладком стволе мощной пушки чувствовались гармоническое сочетание и своеобразное изящество.
— Вот это машина! Красавица! — не скрывая своего восхищения, воскликнул Котловец, досконально обследовав новые танки.
— Пока мы здесь воюем, в тылу не перестают думать над тем, как бы ускорить победу, — отозвался Ракитный. — Какую машину сделали, шутка ли сказать! И это во время войны! Представьте себе путь такой машины. Какие силы приведены в движение, чтобы создать ее!
Опытный пропагандист Ракитный не преминул нарисовать нам этот сложный путь: через мартены и конструкторские бюро, через мощные прокатные станы заводов и конвейеры, у которых для фронта, для победы трудились сотни тысяч советских людей — рабочих, инженеров и техников.
И мы с еще большим восхищением смотрели на новые машины, ощущая в них не только красоту линий, мощную пушку и толстую броню, а и то, что стояло за ними: силу, могущество нашей страны, гений партии, которая неуклонно ведет всех нас к победе.
Экипажи тяжелых танков с нескрываемым превосходством смотрели на нас с высоты своих башен; принимая как должное восхищенные взгляды, они чувствовали себя именинниками.
— Смотрите, — говорили они, — нам не жалко. Посмотрите, какие на свете танки бывают, не чета вашим «малюткам»…
— Это «тридцатьчетверки»-то — «малютки»?! Лучшая в мире машина! — обижались ребята. — Ладно, посмотрим, что вы без нас делать будете! Мы-то без вас справлялись.
Похваставшись друг перед другом своими машинами, позавидовав: они — нашей маневренности и заслуженной боевой славе, мы — их сильной пушке, — стороны разошлись, вполне довольные друг другом. Знакомство состоялось.
Вечером пятого октября бригада пришла в Кевермеш. Назавтра, рано утром, мы отсюда пойдем в бой.
Не прошло и часа, как меня вызвал Луговой.
— Поедешь обратно. Передашь командиру тяжелого полка, что намеченной ранее дорогой они не пройдут: там мост не выдержит. Дашь ему новый маршрут — пусть идет в обход, через железнодорожный мост.
Я прочертила на своей карте новый маршрут полка и хотела идти.
— Подожди, — остановил меня Луговой. — Пожалуй, только мой Виктор и довезет вовремя. Не знаю, как успеешь, но успеть надо: полк к пяти утра должен быть здесь. Ясно?
— Ясно.
— Проверь, в котором часу полк снимается, и немедленно возвращайся.
Через пять минут я уже мчалась на открытой машине навстречу ночи, окутавшей землю тяжелым дождливым мраком.
Шофер у Лугового действительно был отличный, хотя майор и поругивал его частенько за лихачество. Но сейчас только такой отчаянный водитель и мог выполнить задание. С потушенными фарами, на недозволенной даже днем скорости мчались мы по скользкому шоссе. Малейшее неосторожное движение — и занесет легкий «виллис», и полетит он с крутого обрыва.
Дождь больно хлестал в лицо, глаза слезились, ветер, холодный, пронизывающий, перехватывал дыхание, но стрелки часов неумолимо отсекали драгоценные минуты, и я подгоняла Виктора: «Скорее, скорее!..»
Вихрем пронеслись через спящий город и поспели как раз вовремя: полк только начинал вытягивать машины.
Я передала командиру полка указание Лугового.
Ожидая, пока мимо нас пройдет последняя машина, оба мы — я и Виктор — с трудом отдышались, как после бега на большую дистанцию.
— Отчаянно ездите, не боитесь, — сказал мне Виктор на обратном пути. — А сказать по правде, как мне гвардии майор сказал, что вы поедете, так я и ехать не хотел. Старое матросское поверье: женщина на корабле — одно несчастье. Оказывается, женщины тоже есть отчаянные, смелые то есть.
Четвертый год я в армии. А все же не исчезает это предубеждение: мол, ты женщина. Шофер Виктор в открытую сказал то, что не раз мне приходилось слышать за спиной, когда новички спрашивали: «А этот лейтенант в бою тоже бывает?»
Хорошо еще «старички», участники Ясско-Кишиневской операции, не дают меня в обиду. А стоит перейти в новую часть — и все начнется сначала.
К нашему возвращению бригада вышла уже на исходные рубежи. До атаки осталось полтора часа, но отдохнуть не удалось. Пришел бригадный портной и принес мне новый костюм — шерстяные бриджи и гимнастерку. Переодеваясь, я нащупала рукой в заднем кармане старых брюк что-то мягкое — мамин подарок, маленького плюшевого мишку. Когда-то совсем белый, с милой удивленной мордочкой, смешными растопыренными лапками и забавным пищиком внутри, мишка теперь посерел, помялся и давно уже не пищал. Возила я его с собой все три года. Когда я лежала в госпитале, мишка очень помогал мне. Прижмешь, бывало, его к щеке — точно мамину ласку ощутишь, и боль утихнет. Сейчас мишка напомнил мне, что я давно не писала маме. Переложив медвежонка в карман нового костюма, я принялась за письмо.