— Сейчас мы им поможем, — сказала я. — Смотри, Василь, мы должны выйти так, чтобы нас каждый танк батальона видел и чтобы не подставить свой бок вражеским батареям. А ты настрой рацию на волну батальона Котловца и слушай, что там у них, — приказала я радисту.
Танк сорвался с места, сразу набрав скорость. Нырнув носом в неглубокую канаву, он вышел на шоссе.
Вспышки выстрелов со стороны противника участились: наш танк заметили.
— Нас видят из города, — доложил артиллерист.
— Пусть смотрят, веди огонь только на поражение, если ясно увидишь цель.
И, переключив на себя радио, я передала приказ Лугового: «По приказу тридцать первого, Котловец, вперед!»
— Какой Котловец? — прогудел в шлемофоне удивленный возглас Василя.
Я-то знала, какой Котловец…
Бывают в жизни минуты, когда вдруг в памяти озарится ярким светом, затмив все остальное, одно слово, одна где-то услышанная или прочитанная мысль — и ты мгновенно поймешь, что именно этого слова и не хватает, именно оно необходимо. Так было и сейчас. С быстротой молнии промелькнули слова из «Оптимистической трагедии»: «Помни, что и с м е р т ь б ы в а е т п о л и т и ч е с к о й р а б о т о й». Не задумываясь больше, я отдала команду, так удивившую моего водителя: «Котловец, вперед!»
В первом батальоне поняли меня. Всколыхнулась зелено-желтая стена кукурузы, и впереди нас на шоссе выскочил танк. Это был танк с телом Котловца. «И сейчас Котловец впереди!..»
Один за другим выходили танки. Они шли прямо по кукурузе, по обочине шоссе, шли молча, без выстрелов, экономя снаряды.
Вдруг из-за крайних домиков медленно выползли темные машины с бело-черными крестами на борту.
В таком бою, где мой танк грудью идет на вражеский, я была впервые. Фашистские машины приближались. Непрерывно и беспорядочно стреляя, они медленно выдвигались нам навстречу.
Антонов скомандовал:
— Не снижать скорости! Атакуем фашистскую нечисть! Огонь!..
Отчаянно сражался батальон Котловца, уничтожая и факелами зажигая на последнем боевом пути своего комбата танки врага, вдавливая в землю фашистские орудия. Наш огонь был таким сильным и наши машины столь стремительно шли навстречу вражеским, что черные танки не выдержали и стали отступать. Василь догнал на улице пытавшийся улизнуть бронетранспортер с пушкой на прицепе. Он только успел крикнуть нам «Держись!» и с силой бросил всю массу танка на бронетранспортер. Машина опрокинулась, в воздухе беспомощно завертелись ее колеса.
Открыв люк, я высунулась по пояс из башни: наши танки стояли вдоль широкого шоссе, изредка постреливая из пулеметов в сторону обнесенных высокими заборами дворов, откуда еще порой вылетали вражеские пули. Не обращая внимания на стрельбу, автоматчики десанта прочищали дворы и дома, выгоняя из них солдат противника.
— Доложи майору Луговому: «Кейшуйсалаш занят», — приказала я радисту.
— Гвардии майор приказал нам вернуться и встретить штаб, — передал ответ майора радист.
Подошел старший лейтенант.
— Сейчас надо обеспечить подход штаба и остальных частей бригады, — сказала я ему.
— А вы?
— Только временное усиление, — пошутила я и сама удивилась тому, с каким легким сердцем сказала это. — Я еду встречать штаб.
— Мы можем послать кого-нибудь другого.
— Ну уж нет, это моя прямая обязанность. Я теперь, пожалуй, своей должности никому не уступлю; она, оказывается, действительно и боевая и полезная.
Старший лейтенант, недоумевая, смотрел на меня, он ничего не понял, да я и не ему говорила — себе.
ГДЕ РАКИТНЫЙ?
Важное обстоятельство заставило бригаду на некоторое время задержаться на месте: мы потеряли связь с батальоном Ракитного. Ракитный выполнял специальную задачу и за все время, пока была с ним связь, сообщал только о коротких перестрелках да о мешающих продвижению болотах и каналах.
Последняя радиограмма была тревожная:
«Завязал бой с танками противника, атакуют с вашего направления».
Через несколько минут снова:
«Продолжаю бой, меня пытаются окружить. Танков противника много. Обеспечьте себя с моего направления».
После этого Ракитный безнадежно замолчал. Неужели батальон уничтожен? Но ведь не может быть, чтобы погибла все сразу и никто не успел хоть что-нибудь передать. В чем же тогда дело? Где батальон Ракитного? Почему он молчит? Как ни бились, как ни вызывали Ракитного радисты, наладить с ним связь не удалось.
Обстановка создавалась напряженная. Мы в глубоком вражеском тылу. По данным разведки, из четырех дорог, выходящих из городка, три заняты противником, который подтянул тяжелые танки, самоходные установки и много артиллерии. Мало того: с северной окраины вдоль шоссе с воем неслись тяжелые снаряды, и там засели немцы.
— Это уже нахальство! — возмутился Новожилов, которому комбриг приказал очистить для себя жизненное пространство: северная окраина села предназначалась для его батальона.
Новожилов решил, зайдя с тыла, заставить гитлеровцев либо принять бой, что для них было невыгодно, так как их «пантеры» замаскированы в тесных дворах, либо выйти на дорогу, под огонь танкового батальона. Мысль эту подали разведчики, рассказав, что, уверенный в безопасности, противник совсем не наблюдает за своим тылом.
Разведчики даже побывали на соседних улицах и чуть ли не в соседних домах и знали совершенно точное расположение двух замаскированных «пантер» противника.
В обход пошли два танка. По огородам, близко прижимаясь к домам, прошел один танк; второй, готовый поддержать первого огнем, следовал на некотором расстоянии.
Первый танк младшего лейтенанта Маркова благополучно достиг задней стороны того дома, под прикрытием которого стояли фашистские танки, но атаковать их оказалось невозможным: «пантеры» были скрыты высоким дощатым забором и длинным сараем за ним. Командир танка вылез из машины и добежал до забора. Стена у сарая тонкая, за стеной слышен шум моторов. Звук выстрела заставил Маркова отпрянуть от забора: в сторону села пролетел снаряд.
— Вот гады! — Марков вернулся к своему танку, прижавшемуся к выступу амбара.
— Слышишь? — обратился он к механику. — Не глушат двигателя. К чему бы это?
— Драпать думают, как стемнеет. Напакостят — и ходу, — ответил с видом бывалого человека девятнадцатилетний механик-водитель, только недавно прибывший с пополнением.
— Слушай, Петька, — Марков обхватил его за плечи, — скажи-ка, сможешь ты свалить одним духом забор и проломить сарай, а? Хочу атаковать через сарай! От тебя все зависит. Сможешь?
На курносой физиономии механика-водителя одно за другим отразились самые противоречивые чувства: и удивление, и радость, и сомнение.
Заблестели глаза: от него, от Петьки, зависит сейчас, будет атака или нет, совершит ли его танк подвиг? Расправились узкие юношеские Петькины плечи, так и подмывало небрежно сказать: «Сарай-то? Не такие вещи делали, не то бывало. А тут, тьфу ты, какие-то дощечки!» Но никаких особенных «вещей» еще не приходилось совершать младшему сержанту Петру Климову. И, чувствуя свалившуюся на него ответственность, подавил он в себе «Петькино» бахвальство и, как подобает младшему сержанту, ответил:
— Есть провести танк через забор и сарай на сближение с противником!
Молодой механик-водитель немного подал танк назад, чтобы взять большой разгон, резко дал газ и с ходу врезался в доски забора.
Не успели немцы сообразить, в чем дело, как обвалилась крыша сарая и серый, рычащий большой танк, стряхнув с себя обломки, выставил длинный, слегка колеблющийся хобот; одно мгновение темный зрачок пушки смотрел на вражеские самоходки, затем выбросил сноп огня. Громадная «пантера» сразу загорелась. Уцелевшие эсэсовцы бросились врассыпную, но на шоссе их скосили автоматы саперов. Такого успеха Марков даже и не ждал: одна «пантера» уничтожена, вторая, целехонькая, еще «тепленькая», с работающим двигателем, досталась в качестве трофея.
Комбриг наш любил говорить: «Награду надо выдавать там же, где заслужил ее боец, — в бою». При этом каждый раз вспоминал, как Суворов снимал с груди свой крест и отдавал его отличившемуся. Этой же ночью гвардии полковник выдал награды экипажу танка Маркова. Еще утром был младший сержант Петр Климов новичком, а к вечеру сразу стал бывалым воином. Он не сводил счастливых глаз с собственной груди, так и вертел головой то направо, то налево, а на груди блестел новенький орден Славы на полосатой ленточке, с другой стороны был плотно привинчен к гимнастерке краснозвездный значок с гордым словом на алом знамени: «Гвардия».
Наступила ночь, черная, настороженная, озаренная вспышками ракет: немцы со всех сторон подступали к занятому бригадой населенному пункту. Выйти и дать бой на открытом месте в непроглядной темноте, не имея точных данных о силах и намерениях противника, было бы необдуманным и, может быть, пагубным для бригады шагом.
Впрочем, может быть, именно ночь помогла бы нам прорваться через выставленные противником заслоны: ведь и для немцев она была такой же непроглядной, как и для нас. А что будет с Ракитным? Уйдем еще дальше от него и совсем потеряем батальон? Оценив все «за» и «против», комбриг решил занять круговую оборону и, если надо, принять бой под прикрытием населенного пункта.
Механикам-водителям приказали: «Спать, не выходя из машины». Остальным — сидеть на своих местах. Быстро отрывали по-над домами глубокие щели саперы из приданного нам штурмового инженерно-саперного батальона. Всем офицерам штаба, всем радистам и шоферам выдали гранаты. Тут выяснилось, что не все умеют с ними обращаться. Искренне возмущенный, Луговой написал жирным красным карандашом на полях своей карты: «За плохую боевую подготовку солдат комендантского взвода и специалистов объявить выговор начальнику штаба», — и поставил три восклицательных знака. Так в сердцах объявил гвардии майор сам себе выговор.
Тревожно было в штабе. Во дворе дома, занятого под штаб, мерно гудели рации. Одна работала со штабом корпуса, другая поочередно с первым батальоном, Новожиловым и разведчиками, третья тщетно пыталась разыскать в эфире пропавшего Ракитного.