То и дело радио или разведчики приносили новости:
«Соседняя механизированная часть ведет бой с танками противника в десяти километрах…», «Кавалеристы в населенном пункте в пяти — семи километрах от нас натолкнулись на пехоту и танки…», «Дорога, по которой мы пришли, занята противником».
Все говорило о том, что гитлеровское командование бросило против нас крупную механизированную часть.
А Ракитный все еще молчал.
Возможный ночной бой с крупными силами противника нас уже не волновал. Бой так бой. Мы были готовы к нему. Одна тревожная мысль не покидала все время: «Где же Ракитный?»
В третьем часу ночи в комнату штаба влетел без шапки радист и выпалил: «Гвардии майор Ракитный!»
Все сразу вскочили на ноги:
— Что с Ракитным? Говори, не тяни!
— А я не знаю. Гвардии майор просит на рацию комбрига.
Полковник бегом, чуть не свалившись со ступенек, бросился во двор к рации. Ракитный сообщал, что связи не было ввиду большого расстояния. Он коротко сказал о потерях и просил дальнейших указаний. Полковник приказал ему немедленно идти на соединение с бригадой.
— Не называйте населенного пункта даже шифром, дайте лучше ракеты, мне трудно ориентироваться, немцы завлекли боем бог знает куда, к тому же нас наверняка подслушивают.
— Даю три белые ракеты, — предупредил полковник, — смотрите.
Меня с ракетницей отправили на крышу; даю три ракеты подряд — высоко в небо с легким шипением летят белые огни.
— Вижу со всех сторон белые ракеты, подслушали, сволочи! — доложил Ракитный.
— Ах, слушают!.. — Полковник крепко и замысловато выругался в эфир. — Ракитный, это не тебе, это им, пусть слушают, а ты сам смотри по сторонам хорошенько, мы тебе что-нибудь пустим, а потом скажем, что именно.
Мне бросили два светлых цилиндрика — ракеты. Темноту ночи прорезали один за другим огоньки, где-то в вышине они разорвались, как большие хлопушки. Рассыпавшись красивым дождем красных и зеленых огней, ракеты разлетелись искрами и исчезли, окунувшись в темноту.
— Видал фейерверк? — спросил комбриг. — Иди и не теряй связи, мы будем прокладывать тебе путь.
Не один десяток различных ракет пришлось мне выпустить в эту ночь. Стараясь согреться, немало сигарет выкурила я на мокрой, холодной крыше. Во дворе, на крыльце, так же согревался сигаретами другой офицер связи — Невский. В то время как я пускала вверх ракеты, он бегал к рации и спрашивал Ракитного, видит ли тот прокладываемый ему путь.
Наконец вместе с серым рассветом совсем неожиданно и совсем не с той стороны, откуда его ждали, пришел Ракитный. Свой приход и соединение с родной бригадой Ракитный ознаменовал разгромом сильного вражеского заслона, закрывавшего нам дорогу. После полуторасуточных самостоятельных действий, выдержав неоднократные атаки врага и уничтожив с десяток фашистских танков, Ракитный привел почти весь свой батальон.
Как всегда, у Ракитного аккуратно и ловко перехвачена ремнем гимнастерка. Темные глаза ясны, только чуть-чуть запали. На раненой щеке неуклюжая повязка.
— А ну-ка, бывшая медицина, завяжи меня поаккуратнее, да так, чтобы бинт не лез в глаза, — позвал меня Ракитный.
— Вам бы в госпиталь, осколки надо вынуть, — сказала я.
— Госпиталем пока нас немцы не обеспечили, так что перевязывай сама как знаешь.
Но вызванный Луговым доктор увел к себе Ракитного, несмотря на все его уверения, что «все это пустячки, царапина».
БОЙ ЗА МОСТ
Снова, растянувшись на несколько километров, пошла по дорогам Венгрии бригада. Гусеницы разминали грязь, мягко вдавливали в землю твердые золотистые початки кукурузы. Испугавшись невиданного грохота, сломя голову помчался параллельно танкам заяц; остановился было, чуть приподняв прижатые к спине ушки, привстал на задние лапки, тревожно всматриваясь в страшные машины, но, чуть фыркнул танк, оставив за собой молочное облако, — и заяц, будто его кто подбросил, взвился вверх и побежал, легко обгоняя одну машину за другой. Солдаты смеялись: «Вот это скорость!»
Погода немного улучшилась: разорвалась серая пелена, покрывавшая небо, нежные голубые лоскутки в просветах обещали ясный день; солнце еще бродило где-то за тучами, но проблески его сияния нет-нет да и проглянут сквозь облачную толщу и запрыгают светлыми зайчиками. Ветер, ночью холодный, насыщенный дождем, пронизывающий до костей, сейчас точно старался загладить свою вину перед промокшими, замерзшими людьми и решительно рвал серое небо на части, освобождая путь плененному солнцу.
Часам к двенадцати ветер стих, как будто, выполнив свою обязанность, ушел на отдых, оставив только подручного, чтобы тот, слегка обдувая, высушил мокрые солдатские шинели. А солнце все ярче освещало суровые небритые лица с покрасневшими от бессонницы и напряжения глазами, забрызганные шинели, посеревшую от грязи броню.
Приободрились пехотинцы, пробуют колючую щетину, качают головой: «Побриться бы!..»
Танкистов больше беспокоят танки: выбрать бы времечко помыть их да почистить. Но нет времени прихорашивать ни танки, ни самих себя. Противник снова атакует, и снова надо принимать бой и обязательно его выиграть.
Передовым шел теперь батальон Новожилова. Он преследовал немцев, пока те не отошли за канал. Мост они подорвали за собой.
Канал шириной в два-три метра с обрывистыми берегами, достаточно глубокий. Мутная вода отражала солнце, прояснившееся небо и склонившиеся над ней лица танкистов.
— Вброд не пройдешь, — доложил Новожилов. — Глубоко. Надо наводить мост.
— Что же теперь наводить? Проворонили, — хмуро бросил подъехавший Луговой.
Новожилов открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь в свое оправдание, но промолчал. Он и сам понимал, что наводить мост на открытом месте, под огнем противника, — значит пойти на бессмысленную затрату сил.
Оторвавшись от преследовавшего их Новожилова, немцы скрылись вдали. Разведчики сообщили: километрах в десяти — двенадцати есть еще один мост. Свернув с дороги, танки пошли прямо по мокрой траве вдоль канала.
Мост мы увидели издали: красиво изогнутый, он как бы повис в воздухе, слегка касаясь высоких быков и сходя на нет в зеленой траве. На противоположном берегу, если ориентироваться относительно моста, слева, ближе к нему, высится среди небольших построек одинокая кирпичная труба. Справа — почти скрытые в зелени деревьев домики большого хутора.
На нашей стороне — кукуруза, небольшие рощицы в километре от канала да высокая насыпь узкоколейки вдоль берега.
Новожилов повел было свой батальон прямо к мосту, но среди деревьев, закрывающих мирный на вид хутор, блеснули вспышки выстрелов: открыла огонь вражеская артиллерия. В хуторе немцы! Дорога через мост закрыта. Новожилов, выведенный из себя вторичной неудачей, забыв об опасности, вылез из танка, осмотрелся. Немедленно откинулся люк соседней машины, из нее, не торопясь, выбрался Максимов и подошел к комбату.
— Надо отвести машины за насыпь, — сказал Кузьмич.
— Товарищ старший лейтенант, комбриг приказал замаскироваться в кукурузе и ждать, пока подтянется вся бригада, — спрыгнув с «виллиса», подбежала я к Новожилову.
— Ни за что! — огрызнулся Евгений, от постигших его неудач потеряв всякое чувство реальности. — Что там еще в штабе выдумывают?! — Он осекся, посмотрел на меня такими глазами, будто только сию секунду заметил, нахмурился, что-то соображая, и уже примирительно добавил:
— Штаб-то далеко, мне на месте виднее.
И вдруг снова взъярился:
— Что ж это, перед паршивыми пушчонками отступать!
Близкий разрыв прижал нас к земле. Твердый комок земли больно ударил в спину.
— Та-ак… — протянул Евгений, поднимаясь, и, отряхнувшись, жестко сказал: — Будем атаковать. Пока подойдет Ракитный, я уже возьму мост.
— Но командир бригады приказал… — начала я.
Он отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи, и пошел к танку.
— Нельзя этого делать. Зря погубишь и людей и машины. Безрассудство не приносит победы, — остановил его Кузьмич.
— Вмешиваешься? Руководство осуществляешь? Может, ты и командовать будешь? — со злостью обернулся Евгений.
— Командовать будешь ты. А помогать тебе думать — я, — возразил Кузьмич. — Если очень надо — и вмешаюсь. Нарушим приказ, погубим батальон, вместе ответ будем держать.
— Мост должен взять я, понимаешь, я! А не какой-то Ракитный. Самолюбие надо иметь! — не сдавался Новожилов.
— Разве это главное?.. Посмотри, офицеры вслед за тобой повылезали из танков; при Колбинском никто бы не осмелился на такое. Чему ты людей учишь?
Евгений метнул яростный взгляд на обидно невозмутимого Кузьмича, но ничего не ответил: упрек был справедливым.
— По машинам!..
В этой краткой команде, подкрепленной замысловатой бранью, вылилось все его возмущение и противником, так некстати засевшим на хуторе, и командованием, которое не может понять того, что он, Новожилов, не хуже любого другого умеет сам воевать, и недовольство самим собой.
— Что случилось? — подбежал встревоженный Лыков. — Почему стоим под огнем?
— Так надо было. Прячь батальон в кукурузу, за насыпью, — отрезал комбат.
В молчании спустились мы — Новожилов, Кузьмич и я — с насыпи. Евгений лег на землю и, закинув руки за голову, наблюдал за плавным движением лохматого облака.
— Ты, того… знаешь… не рассказывай там в штабе про то, что слышала, — сказал он мне, но посмотрел почему-то на Максимова.
Кузьмич опустил голову, скрывая невольную улыбку. Евгений попытался заглянуть ему в глаза, но Кузьмич отвернулся. Тогда Новожилов поднялся, сел, охватив руками колени и уткнувшись в них подбородком, глядя прямо перед собой, помолчал немного и, наконец, заговорил:
— Вы оба не подумайте: нашкодил и испугался, как бы не влетело. Ну, приказа не послушался, ну, хотел сделать по-своему. Если формально — виноват. А если по-человечески, так это же тоже понять нужно. Не поймут ведь правильно, вот в чем беда! И не объяснишь. У комбрига все Ракитный да Ракитный. Обижает он меня: не верит. Подумайте сами, какой командир согласится славу своего батальона отдать дяде?