— Дорога открыта! — выдохнула одним залпом, добежав до штаба.
Никто не спросил меня, какой ценой. Все знали: нелегко досталась победа саперам. Только их командир подчеркнуто сухо спросил:
— Сколько их там?
— Шесть человек с командиром взвода.
— Шесть? Тогда еще продержатся.
— Теперь можно двигаться вперед. Новожилов, пойди-ка сюда! — крикнул полковник.
Но он не успел поставить Евгению задачу: принесли радиограмму от Ракитного:
«Встретил сильное сопротивление тяжелых танков и артиллерии противника. Вынужден отойти».
С нашей стороны все было готово для атаки, но положение у Ракитного, ушедшего к железнодорожному мосту, создалось очень тяжелое, и полковник решил сам ехать к нему. Комбриг приказал Луговому подготовить все для решительной атаки, поддержать огнем, если потребуется, саперов под мостом, но всячески избегать лишнего шума. По всей видимости, немцы до сих пор не знали о том, что мост уже несколько часов им не принадлежит. Надо было возможно дольше держать их в этом неведении.
Полковник взял с собой только свой танк, бронетранспортер да штабной «виллис» с рацией; с ним поехали Оленев и я.
В полнейшей тишине, утопая в море кукурузы и высокой травы, похожей на ковыль, выгоняя из нее гулом моторов зайцев и фазанов, двигался наш маленький отряд.
День быстро убывал. Полыхало огненно-красное небо, освещая кровавым заревом бескрайнюю равнину. И хотя на западе, у самого горизонта, еще переливался всеми оттенками красного и желтого последний отблеск дневного света, на потемневшем небе зажглась уже первая большая ясная звезда.
Батальон гвардии майора Ракитного стоял у поворота шоссейной дороги. В качестве КП Ракитный облюбовал одинокий домик путевого сторожа, расположенный неподалеку от дороги. В домике без окон и дверей гулял ветер. Большой двор, обнесенный высоким дощатым забором, позволил Ракитному разместить прибывшие с ним радиостанции. Здесь же поставили и мы свои машины.
Спокойно и, как всегда, деловито, сообщая не только факты, но и делая свои обдуманные выводы, докладывал Ракитный.
При подходе к железнодорожному мосту (мост был всего в полукилометре отсюда, за поворотом шоссе) батальон был встречен огнем двух «фердинандов» и трех «тигров». Ракитный не считал для себя возможным принять бой; немецкие танки, скрытые за насыпью, были почти недосягаемы, зато танки Ракитного — как на ладони у противника. Ракитный не стал рисковать, тем более что снарядов у него было мало: остался последний боевой комплект. Ожидая приказа комбрига, он выслал пока что разведку.
Все, что сделал Ракитный, было и логично и правильно, но полковник, раздосадованный задержкой, все же недовольно бросил:
— Что же, вы так и сидели сложа руки: дескать, приедет комбриг, пусть сам и решает, а мы люди темные!
Будь на месте Ракитного Новожилов, так и взвился бы от обиды молодой самолюбивый комбат. Но Ракитный спокойно ответил:
— Мой батальон действует не самостоятельно, а в составе бригады; я доложил в штаб о встрече с противником, мне приказали ждать вашего приезда. В двадцати километрах от нас стоит казачий полк, — продолжал свой доклад Ракитный. — У них есть артиллерия, я связался с командиром полка, и он обещал помочь огнем. Артиллеристы наготове, ждем вашего приказа.
— Я сам поеду к командиру полка, будьте готовы, — уже остыв и, видимо, в душе чувствуя себя неправым, сказал комбриг. — Уточните, как там у Лугового, — приказал он мне.
Луговой еще засветло предпринял попытку перейти мост через канал, чтобы быть ближе к городу. Три танка проскочили, а четвертый немцы подбили на самом мосту. Неудобно развернувшись поперек моста, танк загородил дорогу и тем, что шли за ним, и обратный путь тем, что уже находились на вражеской стороне. Один из трех танков, проскочивших на противоположный берег, горел. Два других прижались к мосту и, скрытые небольшим кустарником, яростно отбивались.
Луговой послал в помощь танкам, прорвавшимся на вражеский берег, саперов. Таким образом, там у нас был, хотя и небольшой, но свой «плацдарм», как гордо именовали свои владения — клочок земли — саперы и экипажи двух сражающихся танков. Но прежде чем перейти через канал, саперы бережно помогли сойти на землю тем, кто, продержавшись под мостом более шести часов, открыл дорогу танкам. Их осталось трое — три солдата в окровавленных повязках из разорванных рубашек.
Одиноко стоял на мосту подбитый танк. Казалось, участь его решена и немцы не замедлят уничтожить такую неподвижную и заманчивую мишень. Но вражеская артиллерия не тревожила танк. Должно быть, убедившись, что подбитая машина надежно загородила собой мост, противник решил не трогать пока что эту неожиданную и крайне выгодную для него защиту. Тем более, что уничтожение танка артиллерийским огнем могло привести к уничтожению моста, а мост им самим был нужен. Поняв, в чем дело, Луговой решил не рисковать ни тягачом, ни танком, ни самим мостом и ждать темноты. А чуть стемнело, по мосту к подбитому танку подползли ремонтники. Через два часа танк был восстановлен и стоял посреди моста, готовый в любую минуту по общему сигналу ринуться вперед.
Город было приказано во что бы то ни стало занять к утру.
Офицеры связи — капитан Невский и я — всю ночь бегали от одной радиостанции к другой, увязывая взаимодействие. Замысел был такой: вплотную окружить город и атаковать сразу с трех сторон. В случае одновременной атаки прорыв гитлеровских частей из окруженного города исключался.
Когда наконец поступило известие, что механизированная бригада, идущая с севера, находится уже в пяти-шести километрах от города, Луговой получил приказ наступать; а когда и Луговой был примерно в двух-трех километрах от города, ударила казачья артиллерия, заставив танки противника ретироваться, а его артиллеристов замолчать. Тогда Ракитный повел через железнодорожный мост свой батальон.
Расчет оказался верным, и наши части, войдя в город одновременно с трех сторон, соединились в центре его.
За поворотом дороги, у самого въезда в город, догорали два танка: танк лейтенанта Протченко и фашистский «тигр». «Неужели погибли и рассудительный Протченко и его чудесный водитель — солдат с большим сердцем и «государственным понятием» — старшина Сидорин?» — Мысль эта не давала мне покоя, и, встретив Ракитного, я прежде всего спросила:
— Что с экипажем?
— Таранили и сожгли «тигра», мастерски дрались! Если б не Протченко, этот «тигр» много бы нам дров наломал, — ответил он голосом, какого у него я никогда не слышала: торжественным и чуть восторженным.
И глаз таких у него я не видела до сих пор: они возбужденно блестели. И даже само выражение «дров наломали» как-то не вязалось с разборчивым в выборе слов, всегда выдержанным Ракитным.
— А экипаж?
— Шивы все, живы! Правда, Сидорин ранен, Протченко немного контужен, но живы и жить будут! — радостно ответил Ракитный.
— Живы! Вы б с этого и начинали, — с облегчением и тоже просияв, воскликнула я.
Мы подошли с майором к крытой грузовой машине, превращенной в санитарную весьма нехитрым способом: в ней было постлано свежее сено. В машине находились только Сидорин и санинструктор. Протченко уже увезли. Мне очень хотелось сделать что-нибудь приятное для Сидорина. Порывшись в карманах, я нашла плитку шоколада и сунула ему в руку:
— Кушайте, вам полезно.
Старшина, превозмогая боль, улыбнулся:
— Не надо конфет, это тебе удовольствие, дочка, а мне бы чего-нибудь покрепче…
Простые человеческие слова «ты» и «дочка» были сказаны так тепло, что я не удержалась, обняла старшину за шею и крепко поцеловала в щетинистую, давно не бритую щеку.
— Спасибо, товарищ гвардии лейтенант!.. — смущенно пробормотал Сидорин. — Да мы еще встретимся, еще повоюем.
В штабе крупного вражеского соединения были захвачены очень важные документы и среди них один, непосредственно касающийся нас. Это был специальный приказ гитлеровском командования — любыми мерами уничтожить нашу подвижную группу. Для этой цели выделялись крупные силы.
БЕЛАЯ ГОСТИНАЯ
И снова впереди бригады, а следовательно, и всего соединения, шел сильно поредевший теперь батальон гвардии старшего лейтенанта Новожилова. Сам он ранен осколком в голову. Осколок, большой и плоский, острым зазубренным краем торчал из головы, чуть повыше синей бьющейся жилки на правом виске. Евгений долго убеждал меня вытащить этот осколок:
— Я ж чувствую: он еле-еле сидит. Покачай его и вытащи, ну, пожалуйста, он мне очень мешает! — просил он.
Я категорически отказалась:
— Ты с ума сошел! Это же голова, а не рука. А если откроется кровотечение, что, я тебе жгут на горло накладывать буду? Ни за что не стану! Здесь доктор нужен!
Наконец Женя согласился на простую перевязку, но, когда я потуже затянула бинт, Новожилов скрипнул зубами, оттолкнул меня и крикнул своему механику:
— Дай-ка сюда плоскогубцы!
Не успела я и ахнуть, как он, прихватив плоскогубцами конец осколка, вытащил его. Повертев им перед моим носом с торжествующим видом: «Вот, смотри-ка», — Евгений отбросил плоскогубцы с осколком на землю, но вдруг пошатнулся страшно побледнел, глаза у него закатились. Его успели подхватить. У меня на мгновение сердце остановилось от ужаса: вот хлынет из открытой раны кровь и погибнет наш решительный вихрастый комбат, самый молодой командир танкового батальона. Но ничего особенного не произошло. Рана даже почти не кровоточила. Новожилов быстро пришел в себя, ощупал голову и решительно потребовал перевязки. У меня плохо слушались руки, когда я осторожно сооружала на его голове шапку-повязку. Во время перевязки Новожилов держал себя уже совсем молодцом, приложился к поднесенной кем-то фляжке, крякнул вместо закуски и улыбнулся.
— Все в порядке, а говорила: нельзя. Эх ты, бывшая медицина!..
Уже на танке Новожилов, вспомнив о чем-то, быстро вернулся, озабоченно пошарил по земле, нашел свой осколок, аккуратно завернул его в обрывок бинта и спрятал в боковой карман гимнастерки. Двое суток, почти не прекращая боев, мы двигались вперед — днем и ночью, ночью и днем.