— Я понимаю, о, я очень хорошо понимаю, — заволновался немец. — Но все же в Германии ваши войска, города на военном положении, вы размещаете в домах солдат. Разве это не насилие?
— Русские солдаты сражаются за общее дело, немецкий крестьянин и рабочий всегда потеснятся в своих жилищах, чтобы дать отдохнуть солдату-освободителю после боев и походов. Тем, кто боится, что им наследят на паркете, придется подчиниться.
Вы говорите о мщении. Нет, не чувство мести привело нас сюда! Посмотрите на ваши города и села. Кроме тех мест, где немецкие войска оказывали упорное сопротивление и где боевые действия вызвали разрушения, все остальное цело и невредимо. А что сделали гитлеровцы с городами и селами Украины, Белоруссии? Нет, не месть, а справедливость диктует нам: мы пришли уничтожить фашизм, а не Германию.
Немец, не сводивший глаз с советского офицера, взволнованно сказал:
— Я должен сообщить вам следующее: я пришел к вам по поручению группы моих земляков. Я все понял, и если вы отпустите меня, — а вы не должны меня удерживать, потому что меня ждут за Одером, — то завтра со мной придут двадцать пять — тридцать честных немцев, которым по-настоящему дорога их родина, интересы немецкого народа.
Офицер пристально разглядывал немца-адвоката, потом решил:
— Идите, я верю вам. — И приказал солдату проводить его к реке.
Ночью немец вернулся, с ним пришли еще человек двадцать. Так откалывались куски гитлеровской военной машины, треснувшей по швам еще под Москвой и Сталинградом. Подобно тому как на замерзшей реке с оглушительным треском лопается сплошной ровный лед, сдвинулись с места большие и малые льдины и, медленно кружась, поплыли вниз по течению. Могучая волна народного гнева подгоняла их, откалывая на ходу сначала мелкие льдинки, потом все более крупные, и вот уже по чистой воде несется последняя, самая грязная, на которой застрял старый башмак и кучка навоза. Чистая вода возмущенно бурлит, стараясь поскорее избавиться от грязной ноши. Вот уже скоро пороги, о них разобьется темный талый кусок, и радостные струйки вокруг острых камней завертят в водовороты, размоют и унесут в безвестность остатки тяжелого гнета, и широкая свободная река плавно понесет свои волны навстречу необъятному, могучему морю. Фашистская Германия уже вступила в стадию одинокой грязной льдины.
Двое суток горел на западной стороне Одера город Шведт. Отчаянно сопротивлялись отборные фашистские части, несколько раз отбрасывая нашу пехоту. Наконец над высокой длинной дамбой взвилось алое знамя, блеснули на солнце золотые кисти, засияли боевые ордена — советская пехота форсировала Одер. По только что наведенному мосту, по дамбе под артиллерийским обстрелом быстро перешло Одер наше соединение.
Вперед! Сдавались немецкие города. Как бились сердца, когда, проезжая по улицам склонившего голову города, мы видели белые флаги! Из раскрытых окон домов, на воротах, на заборах, на крышах, зацепившись за водосточные трубы, метались на ветру белые полотнища.
Не беда, что это вчерашние простыни и скатерти: нам неважно, из чего сделали себе белые флаги капитулирующие города. Мы видим фашистскую Германию под белым флагом — и это главное.
Над Германией плывут штыки, закаленные в Туле, танки с заводов Харькова, Урала, Сталинграда, пушки со стволами, сплошь разрисованными звездами, — боевое, славное оружие России в руках ее сынов. Они дошли до Германии и идут твердой поступью победителей по ее дорогам. Отсюда германские фашисты посылали свои войска на завоевание чужих стран, других народов. Отсюда простирались во все концы Европы гигантские щупальца, высасывавшие из Франции, Чехословакии, Польши железо, нефть, хлеб и кровь сотен тысяч людей.
Протянул лапу кровавый осьминог и к моей Родине. Но здесь он просчитался. В огромной, спокойной, миролюбивой стране скрывались необъятные силы. Как богатырь, добродушно-мирный от сознания своей силы и величия, моя Родина всему миру предлагала только мир. Но когда зарвавшийся хищник попытался схватить ее за горло, встал богатырь-великан во весь рост, расправил плечи, и тогда все увидели, какие у него мускулы, как легко поднимает он свою боевую палицу, как умело опускает ее на головы врагов.
Мы отсекли пытавшиеся задушить нас щупальцы и, с отвращением отбросив в помойную яму истории и отборные войска «СС» и «победоносные планы» Гитлера, освободили свою Родину и вышли на помощь другим народам. Одна за другой, извиваясь в предсмертной агонии, цепляясь из последних сил, отлетают отрубленные лапы фашизма, цепко державшегося за страны Европы. Свободна Болгария, подняла высоко голову Румыния. Венгерские, румынские и польские войска вместе о Советской Армией упорно идут к центру, к мозгу небывалого на земле чудовищного хищника — фашизма, — идут к Берлину.
Мы принимали от немецких бургомистров ключи от городов. Мы принимали от населения с рук на руки выловленных честными немцами эсэсовцев и переодетых гестаповцев. Наши танки врывались в лагери смерти, широко открывая ворота свободы заключенным французам, американцам, англичанам, полякам, чехам, русским.
Летели тюремные замки; на руках выносили танкисты едва живых людей — живые скелеты, обтянутые желтой кожей, — политических заключенных фашизма, немецких коммунистов.
К ним применялась самая извращенная пытка, какую только можно было придумать.
Многие месяцы немецкие коммунисты не получали пищи, но умирать им не давали, искусственно поддерживая жизнь. Много дней спустя при воспоминании о них меня невольно охватывала дрожь ужаса. Нет мышц, нет щек, нет носа — есть скелет, обтянутый желтой кожей, тонкой и сухой, как пергамент.
Теперь их передали в заботливые руки советских врачей. Ласковые руки русских девушек бережно поправляли подушки под головами страдальцев. Люди, забывшие, что такое радость, неумело улыбались страшным оскалом черепа; они знали: к ним скоро вернется жизнь, яркая, полная тревог и радостей, жизнь борцов за свободу и счастье своего народа.
Но не всегда сразу сдавались немецкие города.
В канун Первого мая, вечером тридцатого апреля, передовые части нашего корпуса подошли к небольшому городку Мирову, затерявшемуся в лесу среди озер и болот. Город был сильно укреплен, но обойти его, как мы обычно поступали в подобных случаях, не было никакой возможности.
До сих пор нам не приходилось встречать в Германии настоящего леса. Те, через которые проходил наш путь, скорее походили на обширные парки с их деревьями, высаженными на равных расстояниях друг от друга, низкой, будто подстриженной, травой и какой-то абсолютной прозрачностью. В таком лесу в случае необходимости танки могли пройти без особых затруднений, просто сваливая деревья, то есть так называемым колонным путем. Кроме того, он так далеко просматривался с шоссе, что мы не опасались никаких неожиданных нападений со стороны леса.
Лесной массив в районе Мирова был совсем иного качества. Мы шли по лесисто-озерному району северной Германии. Леса здесь были самые настоящие, с вековыми деревьями и густым подлеском. Множество озер и соединяющих их ручейков с обширными болотистыми поймами окончательно делали невозможным какой бы то ни было маневр. О движении напрямик, без дорог, не могло быть и речи. Если ко всему добавить, что город, которым нам предстояло овладеть, стоял между двумя озерами и к нему вела единственная дорога по мосту через топкое болото и мост этот взорван, то станет ясным, насколько затруднительным было положение тех частей корпуса, которые шли по этому маршруту.
На подступах к Мирову узкое открытое пространство у моста просматривалось со стороны засевших в городе немцев настолько, что они имели возможность хладнокровно и на выбор расстреливать каждого, кто рискнет выйти из-за деревьев. Позиция у противника была как нельзя более выгодная. Двух-трех орудий и нескольких пулеметов было достаточно, чтобы надолго задержать под городом крупную воинскую часть, и, если она все же решится, несмотря ни на что, идти вперед, — уничтожить. А в городе сосредоточено множество артиллерии, не говоря уже о пехотных войсках. Командованию было над чем призадуматься: наводить мост не просто под огнем, а под расстрелом, штурмовать город в лоб, имея возможность развернуть для боя не более двух танков, по меньшей мере, бессмысленно. Располагая мощной техникой, мы не могли ее должным образом использовать, так как все подступы к городу преграждало топкое болото.
Могучие и грозные в борьбе с врагом, но беспомощные против сил природы, притихли на шоссе танки. И вдруг, когда конец войны ожидался чуть ли не за каждым поворотом дороги, наше стремительное движение к победе застопорилось.
— Придется положиться на пехоту-матушку, — сказал генерал, начальник штаба корпуса. — Очень кстати идет у нас впереди механизированная бригада. — Генерал подозвал меня. — Найдите командира бригады и передайте ему: надо направить мотострелковый батальон в обход болота лесом. Немцы нас с той стороны не ожидают и, если атаковать внезапно, долго сопротивляться не будут: не то время. Отсюда пусть по возможности обеспечат бой батальона огнем танков с места. Впрочем, ему там на месте виднее, как и что.
Подкатил мотоцикл, и я забралась в его коляску, но отъехать не успела.
— Подождите, — остановил меня присутствующий тут же полковник — представитель штаба армии — и обернулся к удивленному генералу. — Мне непонятна ваша излишняя осторожность. Полк перепуганных немцев, десяток орудий и… боевой корпус стоит на дороге. Разве вы не понимаете, что война, в сущности, окончена, остается два шага до победы, а вы вдруг останавливаетесь. Ваш «обходный маневр», — заметил он ядовито, — это уже игра в войну. Ваш корпус и без того продвигается слишком медленно, как вам известно; меня для того и направили к вам, чтобы подогнать. Я считаю: город надо брать с ходу. Командующий будет очень недоволен задержкой, а я вынужден буду доложить ее причины.
Генерал слушал полковника с потемневшим от негодования лицом, но не прерывал.
— Вы все сказали? — с нескрываемой неприязнью спросил он разгневанного представителя вышестоящего штаба, когда тот, наконец, кончил говорить.