Потом кто-то позвал его, и он, улыбнувшись нам, отошел.
— Знаешь, как мы познакомились? — сказала Зоя, ведя меня куда-то по едва протоптанной снежной дорожке. — Иду я по парку, смотрю — стоит такой большой, плечистый дядя и лепит снежную бабу. Я даже не сразу поняла, что это он. И не как-нибудь лепит, а так, знаешь, старательно, с увлечением, как маленький: отойдет, посмотрит, полюбуется... Я набралась храбрости, подошла поближе и говорю: «Я вас знаю, вы писатель Гайдар. Я все ваши книги знаю». А он отвечает: «Я, — говорит, — тоже вас знаю, и все ваши книги знаю: алгебру Киселева, физику Соколова и тригонометрию Рыбкина!»
Я посмеялась. Потом Зоя сказала:
— Пройдем еще немножко, я тебе покажу, что он построил: целую крепость.
И правда, это походило на крепость: в глубине парка стояли, выстроившись в ряд, семь снежных фигур. Первая была настоящий великан, остальные всё меньше и меньше ростом; самая маленькая снежная баба сидела в вылепленной из снега палатке, а перед ней на прилавке лежали сосновые шишки и птичьи перья.
— Это вражеская крепость, — смеясь, рассказывала Зоя, — и Аркадий Петрович обстреливает ее снежками, и все ему помогают.
— И ты?
— Ну и я, конечно! Тут не устоишь, такой шум подымается... Знаешь, мама, — несколько неожиданно закончила Зоя, — я всегда думала: человек, который пишет такие хорошие книги, непременно и сам очень хороший. А теперь я это знаю.
Аркадий Петрович и Зоя подружились: катались вместе на коньках, ходили на лыжах, вместе пели песни по вечерам и разговаривали о прочитанных книгах. Зоя читала ему свои любимые стихи, и он сказал мне при следующей встрече: «Она у вас великолепно читает Гёте».
— А мне он знаешь что сказал, послушав Гёте? — удивленно говорила потом Зоя. — Он сказал: «На землю спускайтесь, на землю!» Что это значит?
В другой раз, незадолго до отъезда из санатория, Зоя рассказала:
— Знаешь, мама, я вчера спросила: «Аркадий Петрович, что такое счастье? Только, пожалуйста, не отвечайте мне, как Чуку и Геку: счастье, мол, каждый понимает по-своему. Ведь есть же у людей одно, большое, общее счастье?» Он задумался, а потом сказал: «Есть, конечно, такое счастье. Ради него живут и умирают настоящие люди. Но такое счастье на всей земле наступит еще не скоро». Тогда я сказала: «Только бы наступило!» И он сказал: «Непременно!»
Через несколько дней я приехала за Зоей. Гайдар проводил нас до калитки. Пожав нам на прощанье руки, он с серьезным лицом протянул Зое книжку:
— Моя. На память.
На обложке дрались два мальчика: худенький — в голубом костюме и толстый — в сером. Это были Чук и Гек. Обрадованная и смущенная, Зоя поблагодарила, и мы с нею вышли за калитку. Гайдар помахал рукой и еще долго смотрел нам вслед. Оглянувшись в последний раз, мы увидели, как он неторопливо идет по дорожке к дому.
Вдруг Зоя остановилась:
— Мама, а может быть, он написал мне что-нибудь!
И, помедлив, словно не решаясь, она открыла книжку. На титульном листе были крупно, отчетливо написаны хорошо нам знакомые слова:
«Что такое счастье — это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».
— Это он мне опять отвечает, — тихо сказала Зоя.
...Через несколько дней после возвращения из санатория Зоя пошла в школу. О том, чтобы остаться на второй год, она и слышать не хотела.
ОДНОКЛАССНИКИ
— Знаешь, — сказала Зоя задумчиво, — меня очень хорошо встретили в школе. Даже как-то удивительно хорошо... как-то бережно. Как будто я после болезни стала стеклянная и вот-вот разобьюсь... Нет, правда, было очень приятно видеть, что мне рады, — добавила она после небольшого молчания.
В другой раз Зоя вернулась из школы в сопровождении круглолицей, краснощекой девушки. Она была воплощение здоровья — крепкая, румяная. Про таких говорят: «наливное яблочко». Это была Катя Андреева, одноклассница моих ребят.
— Здравствуйте, добрый день! — сказала она, улыбаясь и пожимая мне руку.
— Катя вызвалась подогнать меня по математике, — сообщила Зоя.
— А почему Шуре не подогнать? Зачем Катю затруднять?
— Видите ли, Любовь Тимофеевна, — серьезно сказала Катя, — у Шуры нет педагогических способностей. Зоя много пропустила, и ей надо объяснить пройденное очень постепенно и систематично. А Шура... Я слышала, как он объясняет: раз-раз, и готово. Это не годится.
— Ну, раз нет педагогических способностей, тогда конечно...
— Нет, ты не смейся, — вступилась Зоя. — Шура и вправду не так умеет объяснить. А вот Катя...
Катя и в самом деле объясняла умно и толково: не спеша, не переходя к дальнейшему, пока не убедится, что Зоя все поняла и усвоила. Я слышала, как Зоя сказала ей однажды:
— Ты столько времени на меня тратишь...
И Катя горячо возразила:
— Да что ты! Ведь пока я объясняю тебе, я так хорошо все сама усваиваю, что мне не приходится дома повторять. Вот одно на одно и выходит.
Зоя быстро утомлялась. Катя замечала и это. Она отодвигала книгу и говорила:
— Что-то я устала. Давай немножко поболтаем.
Иногда они выходили на улицу, гуляли, потом возвращались и опять садились заниматься.
— Может, ты собираешься стать учительницей? — пошутил как-то Шура.
— Собираюсь, — очень серьезно ответила Катя.
Не одна Катя навещала нас. Забегала Ира, приходили мальчики: скромный, застенчивый Ваня Носенков, страстный футболист и горячий спорщик Петя Симонов, энергичный, веселый Олег Балашов — очень красивый мальчик с хорошим, открытым лбом. Иногда заглядывал Юра Браудо — высокий, худощавый юноша с чуть ироническим выражением лица, ученик параллельного класса. И тогда наша комната наполнялась шумом и смехом, девочки отодвигали учебники, и начинался разговор сразу обо всем.
— А знаете, сейчас Анну Каренину играет не только Тарасова, но и Еланская, — сообщала Ира, и тотчас вспыхивал жаркий спор о том, какая артистка правильнее и глубже поняла Толстого.
Как-то Олег, мечтавший стать летчиком, пришел к нам прямо из кино, где он смотрел фильм о Чкалове. Он был полон виденным.
— Вот человек! — повторял он. — Не только необыкновенный летчик, но и человек удивительный. И юмор такой милый. Знаете, когда он в тридцать седьмом году перелетел через Северный полюс в Америку, там репортеры спросили его: «Вы богаты, господин Чкалов?» — «Да, — отвечает, — очень. У меня сто семьдесят миллионов». Американцы так и ахнули: «Сто семьдесят миллионов?! Рублей? Долларов?» А Чкалов в ответ так спокойно: «Сто семьдесят миллионов человек, которые работают на меня, так же как я работаю на них».
Ребята смеются.
В другой раз Ваня прочитал стихи под названием «Генерал», посвященные памяти Матэ Залка, павшего на полях Испании. Я очень помню этот вечер: Ваня сидел за столом, задумчиво глядя перед собой, а остальные примостились кто на кровати, кто на подоконнике и слушали:
В горах этой ночью прохладно.В разведке намаявшись днем,Он греет холодные рукиНад желтым походным огнем.В кофейнике кофе клокочет.Солдаты усталые спят.Над ним арагонские лаврыТяжелой листвой шелестят.И кажется вдруг генералу,Что это зеленой листвойРодные венгерские липыШумят над его головой...
Ваня читал очень просто, без пафоса, но все мы слышали, как в чеканных, сдержанных строчках со страстной силой бьется большое человеческое сердце. И Ванин взгляд стал непривычно твердым, напряженным, словно юноша скорбно и гордо всматривался во мрак этой далекой арагонской ночи.
...Давно уж он в Венгрии не был,Но где бы он ни был, над нимВенгерское синее небо,Венгерская почва под ним.Венгерское красное знамяЕго освещает в бою.И где б он ни бился, он всюдуЗа Венгрию бьется свою.Недавно в Москве говорили,Я слышал от многих, что онОсколком немецкой гранатыВ бою под Уэской сражен.Но я никому не поверю:Он должен еще воевать,Он должен в своем БудапештеДо смерти еще побывать.Пока еще в небе испанскомГерманские птицы видны, —Не верьте: ни письма, ни слухиО смерти его не верны.Он жив. Он сейчас под Уэской,Солдаты усталые спят.Над ним арагонские лаврыТяжелой листвой шелестят.И кажется вдруг генералу,Что это зеленой листвойРодные венгерские липыШумят над его головой.
Ваня умолк. Никто не шевельнулся, не произнес ни слова. На нас, как горячим ветром, дохнуло волненьем тех дней, когда все мы жили испанскими событиями, когда слова «Мадрид», «Гвадалахара», «Уэска» звучали, как свои, родные, и от каждой вести с тех далеких фронтов быстрей билось сердце.
— Ох, хорошо как! — выдохнул Шура.
И сразу со всех сторон посыпались вопросы:
— Чьи стихи? Откуда?
— Они написаны еще в тридцать седьмом году, я их недавно нашел в журнале. Правда, хорошие?
— Дай переписать! — хором попросили ребята.
— Испания... С тех пор еще только одно так ударило — падение Парижа, — сказал Ваня.
— Да, — подхватила Зоя, — я очень хорошо помню этот день... летом... Принесли газету, а там — Париж взят. И так страшно, так позорно это было!..
— Я тоже помню этот день, — тихо сказал Ваня. — Просто нельзя было поверить, представить нельзя: фашисты шагают по Парижу. Париж — под немецким сапогом. Париж коммунаров...
— Хотел бы я быть там! Я бы дрался за Париж, как наши в Испании, — до последней капли крови! — негромко сказал Петя Симонов, и никто не удивился его словам.
— Я тоже мечтал: сперва об Испании, потом — драться с белофиннами, и все упустил... — со вздохом отозвался Шура.
Я слушала их и думала: какие люди растут!..
В ту зиму я близко познакомилась с одноклассниками Зои и Шуры и узнавала в них черты своих ребят. И думала: так оно и должно быть. Семья — не замкнутый сосуд. И школа — не замкнутый сосуд. Семья, школа и дети живут тем же, что волнует, тревожит и радует всю нашу страну, и все происходящее вокруг воспитывает наших ребят.
Ну вот, например: сколько тружеников — творцов прекрасных открытий в прошлом — остались безвестными! А теперь каждый, кто работает умно, ярко, талантливо, становится знатным человеком. Вот девушка-текстильщица изобрела способ выпускать во много раз больше, чем прежде, красивой и прочной ткани — и ее пример воодушевил всех текстильщиц по всему Советскому Союзу. Вот трактористка — она работает так умно и толково, что вчера еще никому не известное имя ее стало любимо и уважаемо всеми. Вот новая книга для ребят — это «Тимур и его команда», повесть о чести, о дружбе, о нежности к другу, об уважении к человеку. Вот новый фильм — это «Зори Парижа»: о французском народе, о польском патриоте Домбровском, который боролся за свободу и счастье своей родины на баррикадах Парижа. И ребята жадно впитывают все хорошее, честное, смелое, доброе, чем полны эти книги, фильмы, чем полон каждый день нашей жизни.