— Я пойду, — вдруг сказал Коля, мучительно покраснел и отвернулся, чтобы скрыть смущение, но Трепанов сделал вид, что ничего не заметил.
— Хорошо, иди, — сказал он. — На всякий случай возьми второй револьвер…
До квартиры Жичигиных добрались без приключений. Маша шла впереди, Коля — в нескольких шагах позади.
Поднялись по лестнице. Маша открыла дверь.
Трупы уже увезли, в квартире был наведен относительный порядок… Коля с интересом осматривал мебель и полки с книгами. Подошел к аквариуму. Рыбки плавали у самой поверхности и жадно хватали воду…
— Жрать просят, — сказал Коля, развязывая узелок. — Нате, миленькие, разговляйтесь. — Он покрошил в аквариум хлеба. — Чайник у вас есть? — спросил он у Маши.
— На кухне, — сказала она и ушла в свою комнату.
Коля разжег плиту, поставил чайник. Нарезал маленькими кусочками хлеб, наколол сахар. Открыл буфет, нашел чистую салфетку, постелил на стол. Засвистел чайник, и Коля заварил чай.
— Барышня! — крикнул он. — Чашки-ложки у вас где?
Маша выглянула из-за дверей, внимательно посмотрела на него:
— В буфете… Вы из деревни приехали?
— Из Питера. А вообще из Грели мы… На Псковщине это…
— А в Питер вы в лакеи, конечно, приезжали поступать? — улыбнулась Маша. — В слуги к барам, — добавила она, видя, что Коля не понял слова «лакеи».
— С чего вы взяли? — обиделся Коля. — Мы сроду никому слугами не были… Вы лучше чашки достаньте. И ложки. И давайте чай пить.
— Давайте, — согласилась она. — А вы зря обиделись. Из вас на самом деле вышел бы отменный лакей. Если бы вы пришли к нам — я бы уговорила папа́ принять вас на службу. У вас прекрасные внешние данные.
— Да будет изгиляться-то, — рассердился Коля. — Давайте чай пить.
— А вы мне станете прислуживать? — надменно спросила Маша. О, как она ненавидела его в эту минуту! Как она ненавидела всех этих революционеров, самоуверенных, наглых, с заранее готовым ответом на любой вопрос, с постоянной усмешкой превосходства на губах, с этим вечным желанием похлопать всех и каждого по плечу или выпустить из нагана все пули в лицо «классового врага»… «Какое страшное время… — думала Маша. — Какие страшные люди…»
А Коля смотрел на нее и думал о том, что вот встретилась раз в жизни такая красота, да и та — «чуждый элемент», и нет у них ничего общего и во веки веков не будет, потому что метет яростный ветер революции сухие дворянские листья и нет такой силы в мире, которая могла бы преградить путь этому ветру, да и зачем? Ведь тот, кто работает для вечности, должен быть выше личного…
Коля остыл и с грустной усмешкой посмотрел на Машу:
— Вы голодная, я вижу… Чем меня шпынять — лучше ешьте… С голодухи и черный хлеб — пряник… А вы, чай, кроме пряников, ничего не ели?
— Узок мир муравья, — сказала Маша и взяла чашку. — Ладно, бог с вами…
Коля бухнул ей огромный кусок сахара и подвинул хлеб:
— Ешьте. Зачем дуться, как мышь на крупу…
Сначала робко, а потом с плохо скрываемой жадностью Маша стала есть. Коля удовлетворенно улыбнулся и тоже принялся за еду.
— Я вот смотрю, книг у вас много. Интересное что-нибудь читаете?
— Вы помолчите, пока не проглотили, а то подавитесь, — сказала Маша. — Сейчас я читаю «Опасные связи» Шодерло де Лакло.
— Это про контрреволюцию?
— Неужели вы всерьез думаете, что завоюете мир? — спросила она с презрением.
Коля понял, что сморозил глупость.
— Я, кроме псалтыря, ни одной книжки не прочел. А вы прочли много. Только у вашего класса все позади. Ваш класс уже больше ничего не прочитает. А я прочитаю и Шодерло, и сто тысяч других книг! И то пойму, чего до меня никто понять не смог, до самой сути докопаюсь!
— Дай бог нашему теляти волка поймати, — сказала Маша с усмешкой, но Коле послышалось в ее голосе скрытое уважение.
— Ничего. Мы псковские, мы — поймаем…
На смену Коле пришел Афиноген. Он скромно устроился на кухне у плиты. Вынул из кармана словарь русского языка и углубился в чтение.
Маша заперлась в своей комнате. Она перелистывала страницу за страницей и вдруг поймала себя на мысли, что не понимает прочитанного. Виконт де Вальмон и маркиза де Мартейль не занимали ее. Она думала о случившемся, но не гибель Жичигиных волновала ее. Она жалела несчастную Галину Николаевну, с некоторой долей злорадства вспоминала Аристарха Николаевича — так ему и надо, старому лицемеру и подлецу, получил свое, но все это было уже в прошлом и с каждым мгновением это прошлое отступало все дальше и дальше, и какое в сущности было ей дело до двух совершенно чужих ей, даже враждебно к ней настроенных людей? Разве потерпела бы покойная Галина Николаевна ее, Машу, после того, как застигла супруга чуть ли не у ног девчонки, подобранной на улице из милости! Какое ей дело до чужих… Нет ей никакого дела до чужих, но ведь она думает о них снова! Об этих «хамах» из уголовного розыска. Один ушел — совершеннейший моветон и быдло, второй пришел — за обложкой словаря прячет духовную нищету, а вообще-то, все они одним миром мазаны, — и те, и эти… Что Кутьков, то и дубина-начальник из полиции или как ее там? Им бы всем убить, ограбить, изнасиловать. И чего он там сидит, этот болван со словарем?
Маша вышла из комнаты, раздраженно хлопнула дверью.
— Послушайте, как как вас там… — Она вытянула руку и пошевелила пальцами. — Вы все на одно лицо, я вас путаю…
Афиноген закрыл словарь и встал:
— Здравствуйте еще раз, Маша… Меня зовут Афиноген.
— Я не разрешала называть себя по имени! — возмутилась она.
— Ради бога, — сморщился Афиноген. — Простите, гражданка Вентулова. — И Афиноген снова углубился в словарь.
Разговора не получилось… Маша раздраженно прошлась по кухне взад-вперед. Афиноген читал. Маша взяла чайник и швырнула его на пол. Афиноген поднял голову, удивленно посмотрел и пожал плечами. По полу растеклась огромная лужа — чайник был полон воды. Маша подождала несколько секунд и сказала:
— Раз уж вы здесь — давайте поговорим. Собственно, что вам от меня нужно?
— Начальник вам объяснил, — сухо сказал Афиноген. — Вы должны опознать преступников.
— Я никому и ничего не должна. — Маша подошла к Афиногену вплотную. — Между прочим, я тоже объяснила вашему, этому, что «опознать» никого не могу. Не помню! И хватит об этом. Слушайте, а почему вы пошли служить в полицию?
— Смена власти не означает исчезновения преступности, — объяснил, Афиноген. — Маркс учит, что…
— А мне безразлично, чему учит и кто учит, — перебила Маша. — Меня учили шить, готовить, быть женой и матерью. У Маркса про это не написано?
— Написано. Маркс учит, что в свое время женщина станет свободным человеком. Как и мужчина.
— Значит, я была несвободна? — с иронией спросила Маша. — А вы меня освободили?
— Да. Вы это скоро поймете.
— Уже поняла. У нас было имение — его сожгли. Был дом — его разграбили. Были родственники — их убили. Убили за то, что отец, дед, прадед — все, до двадцатого колена, верой и правдой служили России! Нас от всего освободили. Спасибо вам, освободители…
— А у меня был отец, — сказал Афиноген, — его забили насмерть в полицейском участке. Он заступился за соседского мальчишку, над которым издевался околоточный… И мать была… Она в тот же вечер, что и отец, умерла, — не пережила… Братья были… Вчера письмо получил — младший, Володька, погиб на Южном фронте… Один я теперь… Так что же? Чей счет крупнее! Мои деды и прадеды на вас испокон веку спину гнули и умирали от голода и побоев. А я, между прочим, на вас не бросаюсь, Маша. А что во время революции обидели вас… Плохо это. Но неизбежно. Простите тех, кто от вековой озлобленности и темноты уничтожил ваш дом. Я бы этого не сделал.
Маша повернулась и молча ушла.
Вечером следующего дня Коля получил письмо из Петрограда.
«Милый Коля,
— писала Маруська, — Коля положил письмо на стол, задумался. Жалко Витьку… А что Маруська пообещала, что она и Коля станут Витьке родителями, — правильно! Коля снова перечитал то место, где Маруська объяснялась в любви. «Надо же, — усмехнулся он. — Влюбилась Маруська не на шутку… А я? А я — нет, — сказал он вслух. — Боевая девка и своя по всем статьям, а не бьется мое сердечко, как это случается всякий раз, лишь только вспомнится классово чуждая девчонка с маленьким курносым носом… Предатель я… — думал Коля. — Неизвестно почему отказываюсь от своего счастья. Ну спроси себя честно: может такая вот дворянка полюбить такого вот мужика? Да ни в жизнь! Скорее кот собаку полюбит… Несчастный я человек», — решил Коля и направился в кабинет Трепанова.
Тот листал папку со сводками происшествий.
— А-а… мученик, — улыбнулся он Коле. — Жалею тебя, парень, но твой черед идти, ничего не поделаешь. Афиноген ругается на чем свет стоит. Никогда, говорит, больше к ней не пойду… А ты?
— Прикажете — пойду, — угрюмо сказал Коля.
— А без приказа? — прищурился Трепанов.
— Все одно — пойду.
Трепанов рассмеялся:
— Хвалю за откровенность… — Помолчал и добавил: — Она очень красивая.