— Сравнил, — протянул Никифоров. — Чудик… Никакой Плавский не псих — он ломает комедию, вот и все.
Коля промолчал.
— А ты? — спросил его Трепанов. — Почему молчишь?
— Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.
— Чушь! — уверенно заявил Никифоров. — От нас не убежишь, дудки!
— Хвастаешь, — сказал Трепанов устало. — Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.
Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.
— Ну вот! — торжествующе сказал Никифоров. — Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась.
— Преувеличиваешь, — заметил Афиноген. — Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь.
— Ты, — Никифоров, задохнулся от ярости. — Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь!
— Доставить гада! — отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: — Прошу соблюдать особую осторожность!
— Осторожность — дело хорошее! — улыбнулся Никифоров. — Только Плавский сломался. Я в этом уверен.
Выводной открыл дверь камеры.
— Руки назад! — приказал он.
Двинулись по коридору. У тюремной машины — это был старенький «Рено» с кузовом — Плавского приняли еще четыре конвоира.
В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.
— Что, взяли меня, взяли?! — срываясь на визг, заорал он.
Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.
Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.
Вернулись в кабинет.
— Прокололся я… — Никифоров виновато развел руками.
— Считаю необходимым проанализировать случившееся, — Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: — Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, — она дала.
— Не все, — сказал Коля. — У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.
— Если бы ты был прав, — сказал Никифоров, — они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?
— А ты не понял, — возразил Коля. — Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!
— Что-то долго она их отдает, — улыбнулся Афиноген.
— Ну, тут ты, положим, не прав, — заметил Трепанов. — Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, — это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?
Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:
— Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.
Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. «Их даже зовут одинаково…» — подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.
А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз — от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике — все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, — о ужас! — крестьянину, представителю этой «взбесившейся черни».
Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.
— Собственно, зачем вы явились? — спросила она надменно. Коля огорченно ответил:
— Дело есть, — он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.
— Понятно, — сказала она с горьким упреком. — Дело, дело, дело. Куда нужно идти?
— Давайте просто пройдемся, — попросил Коля. — Не могу здесь, голова разболелась.
Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: «Все на защиту Петрограда!» Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.
— У тебя такая физиономия, что даже противно! — сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то «ты», то «вы».
— Люди на фронт уходят, — сказал Коля с болью. — А я…
— А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, — насмешливо посоветовала Маша.
— Нельзя мне… — Коля не понял иронии. — Работа у меня.
— Какая работа? — спросила она с вызовом. — Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?
— У нас в деревне так не говорят! — обиделся Коля. — Это тебя в Смольном таким словам научили.
— Замолчи лучше! — тихо и зло сказала она.
— Неужели Петроград сдадут, — Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.
— Сдадут — не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное — каждый за целый мир решает, все в душу лезут…
— Хватит… — Он повернулся и зашагал прочь.
Маша испугалась.
— Коля! — крикнула она ему вслед. — Не сердись! Я больше не буду.
Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.
— Я тебе вот что скажу, — Коля отвернулся. — Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, — говори, и я пошел.
— Значит, только приказ… — сказала она с горечью. — Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… — все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!
— Маша… — пытался он ее остановить. — Перестань!
Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.
— Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав.
Маша вытерла слезы.
— Я тоже… Забудем это, хорошо? — Она помолчала и добавила: — Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги.
— А ты… на самом деле знала, где они? — напряженным голосом спросил Коля.
— У тебя даже голос сел, — сказала Маша грустно. — Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить.
— Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют?
Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел.
— Идем, — Маша взяла его за руку.
…В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму:
— Под песком — второе дно. В нем тайник, — Маша вздохнула и села на диван. — Чего же ты ждешь?
Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром.
Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил:
— А ты, часом, не подшутила надо мной?
— Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий.
Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем — тугие пачки долларовых и фунтовых купюр.
— Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… — Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: — А ты-то откуда знаешь… про это?
— Мне сказал Жичигин, — Машу бил озноб.
— Интересно, — протянул Коля. — За что это он тебе такое доверие оказал?
— Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, — сказала она равнодушно.
— За любовь — такую кучу денег?! — искренне изумился Коля. — Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак!
— Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? — насмешливо спросила Маша.
— Я? — Коля смутился, понял, что сморозил глупость. — Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь.
— Ошибаешься, дорогой… — холодно сказала Маша. — Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов?
— Есть, — Коля нахмурился. — Ты думала, кому отдать деньги: нам или им?
Маша надменно улыбнулась:
— Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им.
— А кому же? — спросил он удивленно.
— Себе, — сказала Маша. — Что же ты молчишь?
— По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, — с досадой произнес Коля.
— Угадал, — сказала она холодно. — Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, — неловко скаламбурила Маша.