— Кутьков… — Амир все еще не понимал.
— Ну вот! — обрадовался Никифоров. — Ты все и понял!
Амир задумался.
— Меня хотели пришить заезжие гастролеры, — тихо начал он. — Ты меня спас, собственной жизнью рискнул. Я с того времени другим человеком стал. Я, Никифорыч, все понял. Я добро помню и сделаю все, что надо. Иди и не сомневайся.
Никифоров ушел. Амир оделся, сунул в карман финку. Потом подумал и бросил ее в ящик буфета. Спустя двадцать минут он уже стоял перед вывеской трактира на Хитровом рынке; улыбающийся мужик в поддевке в левой руке держал штоф вина, а в правой — поднос с кругами колбасы. Витиеватая надпись гласила: «Вася, не жалей карман, будешь сыт и будешь пьян!» Амир толкнул дверь и вошел. Под потолком кольцами вился сизый махорочный дым, слышалось пьяное пение. Подскочил половой, но Амир не стал с ним разговаривать и спустился прямо в подвал. У двери на страже стоял чубатый парень с золотыми зубами. Он подозрительно посмотрел на Амира и загородил ему путь.
— Что, Бусой, все петуху хвоста вертишь? — Амир легко отстранил его и прошел в небольшое помещение со сводами. Там никого не было.
— А ты, я слыхал, большой скок подыбил, поделиться пришел? — заинтересованно спросил Бусой.
— Угадал, — снисходительно, как и полагалось отвечать тому, кто стоял значительно ниже на иерархической воровской лестнице, обронил Амир. — Кто внизу?
— Зайди, — Бусой почтительно распахнул дверь.
В следующей комнате стоял густой запах спирта. Шесть живописно одетых воров играли в «двадцать одно».
— Бог в помощь, — поздоровался Амир.
— Лучшим людям наше с кисточкой, — отозвался банкомет. — Что скажешь, уважаемый? Или дело есть?
— Есть, — сказал Амир. — Только мокрухой пахнет, а сам я на мокруху не иду, знаете…
— Знаем, — кивнул банкомет. — Возьми в долю, что надо, — сделаем.
— А ему можно верить? — спросил один из игроков. — Может, он ссучился! Может, его на правило поставить надо?
— Я те поставлю… — Банкомет смазал недоверчивого вора по лицу. — Ты, Корявый, баклан против Амира. За него кто хошь слово скажет!
— Любой жаронёт, Амир — никогда, — поддержал банкомета второй игрок. — Амир дербанит по справедливости… Давай, Амир, говори.
— Есть баба, рыжья у ей навалом, — сказал Амир. — Ейную кладку я надыбил. Можно взять. Почти верняк, но лучше, если сама покажет.
За дощатой стеной стоял Кутьков. Рядом с ним застыли несколько бандитов. Все жадно слушали Амира — каждое его слово доносилось отчетливо.
— Я подъеду на лихаче, посадим бабу, увезем на хазу, там все скажет, — развивал свой план Амир.
— Ты хоть намекни, кто она? — осклабился банкомет.
— Мария, полюбовница жичигинская.
Кутьков отскочил от стены, забегал по комнате.
— То жизнь клади, то само на грабках виснет, — сказал он взволнованно. — А все ж есть чутье у Кутькова. Есть! У Машки рыжьё.
— Подозрительно, — сказал один из бандитов.
— Амиру не веришь? — резко спросил Кутьков. — Амир — мастер, он — свой в доску, он ссучиться не может!
— Сделай так, — посоветовал сообщник, — пусть Амир и кто с ним в доле, — работают. А как рыжьё возьмут, — мы им гоп-стоп сделаем и не вертухайся!
— Заметано, — сказал Кутьков.
Амир условился со своими сообщниками о месте встречи и ушел…
Вечером Трепанов вызвал Колю:
— Все готово, браток. Деньги спрятали, наши сообщают, что воры за Машей ведут наблюдение. Звонил Амир: сегодня ее возьмут. Какое у нее настроение?
— Я с ней еще не говорил, — признался Коля.
— Как? — опешил Трепанов. — Мы готовим операцию в полной надежде на тебя, а ты? Теперь поздно. Поздно!
— Сделаю все, что смогу, — угрюмо сказал Коля.
— Наблюдение и охрану мы ей обеспечим, — сказал Трепанов. — Но риск, конечно, есть, и немалый… Говорил и еще раз повторяю: скажи ей все честно! Я в нее почему-то верю.
«Верю, — повторил Коля по дороге домой. — Верю… А собственно почему это он ей так верит? Чем она завоевала доверие? Или сказал для красного словца? Нет, не похоже это на Трепанова… Раз верит — имеет основания. А какие? Что может думать о Маше посторонний человек? Взбалмошная, насмешница. Вон Никифоров считает, что она вообще чуть ли не контра. Но он ошибается, это факт! А может, Трепанов заметил в Маше то, что он, Коля, не увидел?»
— Маша, — сказал Коля прямо с порога. — Начальник просит тебя помочь.
— Вам нужна уборщица? — насмешливо спросила Маша. — Или, может быть, кухарка? Или я буду грамотно переписывать ваши безграмотные документы? Что ты молчишь? Ты сражен моей догадливостью?
— Деньги, которые ты мне отдала… нам отдала, — деревянным голосом сказал Коля, — спрятаны на Калужской, двадцать шесть, квартира восемь… Там живет Николай Иванович Кузьмин, давний приятель твоего отца, он очень бедный, поэтому ты у него не жила.
— У отца никогда не было такого знакомого, — растерялась Маша.
— Был, — возразил Коля. — За тобой следят люди Кутькова. Они возьмут тебя и будут пытаться выяснить, где клад. Ты назовешь этот адрес. Остальное — наше дело.
Маша смотрела на него с ужасом:
— И ты предлагаешь мне, своей жене, идти почти на верную гибель?
— Да. Своей жене. Самому дорогому для меня человеку, которому верю, как себе. Просто Маше Вентуловой я бы этого не предложил.
— Очень тронута. Я прослезилась! — Маша постепенно повышала голос. — Может быть, у вас, в среде бомбистов и революционеров, такие номера и приняты, но я не из цирка. Убирайся вон! Ты мне омерзителен! Фанатик!
— Я случайно стал милиционером, — тихо сказал Коля. — Потом понял, что эта работа — мое призвание. Понял и другое: мне революция дала все. Если она потребует взамен мою жизнь — я отдам ее. Не имею права иначе.
— Ты! — подчеркнула Маша. — Но не я! Тебе революция все дала, а у меня все отняла! И вообще. Твоя работа — это не моя работа. Прошу запомнить!
— А разве ты не со мной? — просто спросил Коля. — И разве революция, которую ты так ругаешь, не сделала тебе самый главный подарок в твоей жизни?
— Интересно, какой же? — с откровенным любопытством спросила Маша. Слова Коли ее очень удивили.
— А такой, — Коля широко улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. — Я — это разве не подарок?
Она изумленно смотрела на него, не зная, что сказать.
— Ну и ну, — покачала она головой. — А ты, однако, еще и юродивый чуть-чуть. Святые вы все там? Или очень хитрые?
— Конечно, хитрые, — сказал Коля. — Сами отсиживаемся, других под пули подставляем. Самых близких. Самых любимых. — Он привлек Машу к себе и добавил дрогнувшим голосом: — Страшно мне за тебя, Маша. Если что… случится, — не жить мне.
— С ума сошел! — засмеялась она. — Что за панихида? Да я их всех обведу и выведу, так и передай Трепанову!
— Не смейся. — Коля провел рукой по ее волосам. — Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся.
— А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? — Маша повисла у него на шее.
— Ты хоть знаешь, что это такое? — грустно спросил Коля.
— Знаю, — развеселилась Маша. — Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает.
— Ладно, — сказал Коля. — Туда — вместе. А там останешься одна.
Маша сразу же помрачнела, кивнула:
— Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! — Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога.
В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее.
— Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? — говорил Ярославский. — С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, — идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, — идите в ряды Коммунистической партии!
Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала.
— Ты что? — спросил Коля.
— Неужели все это — мы, дворяне? — тихо спросила она. — Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец.
— Какие еще декабристы?
Она взглянула на Колю с сожалением:
— Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до этих страшных дней? А ты уверен, что вы сможете, ее возродить?
— Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь!
— Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа.
— Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, — сказал Коля. — Моя преданность партии — пусть я пока беспартийный — не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем?
— Ну хорошо, хорошо, — сдалась Маша. — Потом поспорим.
На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вкруг нас раздавались,
Вкруг меня раздавались от небес до земли…
Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды.