«А вот этот случай мы не предусмотрели, — молнией пронеслось в голове у Коли. — Нужно что-то придумать. С ходу…»
— Соображаешь, чего наврать? — насмешливо спросила она.
— Соображаю, могу ли тебя обвести.
— Блатяк? — продолжала она. — Куликаешь?
— Был, — кивнул Коля. — По-свойски куликаю, само собой…
— Чего бросил? Завязал?
— Мусора в Москве на хвост сели, пришлось уходить, на время решил заначиться, другим заняться…
Она задумалась:
— С кем в Москве работал?
— С Берендеем Кутьковым, если слыхала о таком.
— Их всех взяли? — она хорошо разыграла недоумение.
— Не всех… — Коля тяжело посмотрел на нее. — А ты почем знаешь нашу жизнь? Или твой аблакат «Иваном» был?
— Почти угадал, — кивнула она. — Однако что это мы на пороге стоим? Хорошо еще, что квартира пустая, все соседи на службе. Ты проходи в комнату, не стесняйся…
Когда вошли, она тщательно закрыла дверной замок.
— Так спокойнее…
Коля огляделся. Вокруг торчали бесконечные полочки, а на них — статуэтки, чашки, хрустальные вазочки.
— Летошний год взяли мы с Кутьковым одну такую хазу… — сказал Коля. — Тоже всего было полно.
— Ну и что? — она поставила на стол бутылку с мутным самогоном и тарелку с солеными огурцами.
— Побили все на куски, — равнодушно сообщил Коля. — Берендей — он такой.
— Выпей и закуси, — она пододвинула ему тарелку и бутылку. — Сколько здесь? — Дамочка начала снова мять и щупать материал.
— Двадцать аршин… Чего-то мне неспокойно. Ровно бы, за стенкой кто-то есть.
— Никого нет, — ответила она быстро, и Коля понял, что врет.
«И карточку пантелеевскую надо на место вернуть… А как? — думал Коля. — Она ведь не выходит из комнаты. И не выйдет. А если в соседней кто-то есть, да еще в стене дырка, — мне фотку не положить, голову потеряю. Как же быть?»
Он опрокинул рюмку, захрустел огурцом.
— Консервы возьмешь? Сахарин? Муку? — спросила она.
— Этого у нас у самих в отвал. Нам бы… — Коля поискал глазами и снял со стены старинную, изукрашенную перламутром гитару с роскошным голубым бантом.
— Мальчик играет? — улыбнулся он. — Если бы девочка, бант розовым должен быть…
— Все-то ты знаешь, — посмотрела она недобро. — Не подавился бы — от излишка знаний.
— Мы не подавимся, мы — Берендея Кутькова выученики, — гордо сказал Коля и ударил по струнам:
Перебиты, поломаны крылья.
Тяжкой думою душу свело.
Кокаином — серебряной пылью
Все дороги мои замело…
Коля отложил гитару:
— Поняла, на что шелк сменяю?
— Тебе зачем? Сам нюхаешь или кому сбываешь? — спросила она.
— Коммерческая тайна. Я же не интересуюсь, откуда у вас, сочувствующей советской власти женщины, марафет? А?
— Язва ты, — усмехнулась она. — Черт с тобой, дам. Понравился ты мне. Люблю огромных мужчин.
Она томно потянулась. Коля испуганно вскочил, схватил мешок:
— Давай к делу, дамочка. Некогда мне.
— А я тебе разве не дело предлагаю? — Она придвинулась к нему.
Коля оцепенел. Он понимал, что в данной ситуации ему не миновать объятий адвокатши. Если ее оттолкнуть — развалится, лопнет, как мыльный пузырь, с таким трудом и риском налаженный контакт, а вместе с контактом провалится, не начавшись, операция по ликвидации Пантелеева. «Вот и решай… — лихорадочно соображал Коля. — Что делать и чем пожертвовать — чистотой взаимоотношений с Машей или поимкой Пантелеева…»
— Что-то ты темнишь, — сказала она. — Почему не хочешь? Не нравлюсь?
Коля подошел к прикроватной тумбочке, на которой стояли фотографии в рамочках, и незаметно уронил на столешницу фотографию Пантелеева.
— Нравишься, — повернулся он. — Не на того только нарвалась. Я, мать, не кобель, поняла? Сначала хахалей своих прогони, а потом видно будет! — И Коля яростно швырнул ей в лицо карточку Пантелеева.
Она послушно подобрала ее с пола и почти с нежностью посмотрела на Колю.
— Ревнивый, — сказала она грудным голосом. — Я о таком всю жизнь грезила. Муж у меня, видишь ли, дубина был. Совсем бесчувственный, не горячий совсем. А ты, я вижу… — она скрипнула зубами.
Коля схватил мешок, пулей вылетел в коридор.
— Марафет забыл, — зашипела она ему вслед.
Коля вернулся, схватил пробирку с белым порошком и наткнулся на ее колючий, вопрошающий взгляд.
— Я ждать буду. — Она жарко дохнула ему в лицо, но Коля вдруг поймал себя на том, что не верит ей. «Слова любовные, а глаза холодные, — подумал он. — Здесь что-то не чисто».
— Ровно через три дня жду, — сказала она. — Не забудь.
…Коля не ошибся. Едва закрылась за ним дверь, как из соседней комнаты вышел Пантелеев, задумчиво взглянул на адвокатшу:
— Рисковая ты, Раиса.
— Я подумала: если он из легашей — тебе надо самому посмотреть. Ты ведь бывший… — она усмехнулась.
— Не шути этим. Леня этого не любит, — сказал Пантелеев тихо, и она осела под его взглядом, словно вдруг напоролась на безразличные глаза гадюки.
— Я его пока не понял, — продолжал Пантелеев. — Да это и не важно — рисковать мне нельзя. В следующий раз придет — пусть за ним наши протопают. Легавый — в канал его. А не легавый… все равно в канал. На всякий случай. Береженого и бог бережет. Я, Раечка, год назад наплевал бы на этот, как бы сказать, юридический казус. Год назад, но не сегодня. Они, суки, растут на глазах, понимаешь? Оперативное мастерство у них растет. Кое в чем они теперь и сыскную полицию переплюнут. Делай, как сказал.
Через час Коля уже докладывал на оперативном совещании о результатах своего визита.
— Сделаем засаду, и как только появится, — возьмем, — потер руки Вася. — Чувствую я, что отгулял наш бывший сослуживец, трясця его матери!
— Не юродствуй, — оборвал Васю Бушмакин. — Оперативно неграмотное предложение.
— Почему? — обиделся Вася.
— Вы, Василий Дмитриевич, мерите аршином трехгодичной давности, — заметил Колычев. — Тогда юнкеров так ловили, мальчишек. А теперь мы имеем дело с профессионалом по двум линиям: и уголовной и нашей. Это никак нельзя сбрасывать со счетов!
— Коля должен выявить круг своей дамочки, — сказал Гриша. — Выйти на Пантелеева. Обставить его. Тогда — все. Рви яблочко, оно созрело.
— Верно, — кивнула Маруська. — Но как быть, если Пантелеев действует? А это значит — убивает! Вот сводка. Двадцать четвертого Пантелеев ограбил артельщика телеграфа и убил. Двадцать шестого — совершил налет на квартиру врача Левина. Всех убил! Ты, Григорий, не лекцию в академии читаешь, ты на работе, между прочим! Нет у нас времени на все эти опер премудрости. Действовать нужно просто и быстро. В чем-то Василий прав, я так считаю!
— Позвольте, я скажу. — Коля встал. — Отношения с этой бабой у меня без пяти минут… самые горячие… Ты, Маруська, не волнуйся, я подлость Маше не сделаю, это я просто для сведения вам сказал, чтобы вы знали, как мне сладко.
— Если дело требует, — ухмыльнулся Вася.
— Я свою жену люблю и на это не пойду! — взорвался Коля. — Стыдно тебе шутить этим, Василий!
— А я чего? Я ничего, — стушевался Вася.
— Тебя никто не заставляет. Это… ну, в общем, ясно, — покраснел Бушмакин. — Используй ситуацию, вот и весь сказ. Понял? Свободны все.
— У меня два слова. — Колычев внимательно посмотрел на Колю. — Я, Коля, сижу и анализирую ваш рассказ — он очень красочен и подробен, словно я сам там побывал. Я эту… потаскушку хорошо знаю, я вам докладывал, помните. Так вот: у вас не возникло ощущения, что она… ну, скажем, неискренна? Не договаривает чего-то?
— Возникло, — кивнул Коля. — Именно так, как вы говорите. Я ушел с уверенностью, что она мне не очень поверила.
— Вы договорились встретиться через три дня? Идите к ней завтра же!
— Какие у вас основания? — спросил Бушмакин.
— Если Коля прав — через три дня она будет готова. К чему? Не знаю. Но уверен, что Колю ждет не слишком приятный сюрприз. Нужно ее опередить.
— Предлог? — спросил Коля.
— Случайно вам достались бриллиантовые серьги. Их нужно немедленно реализовать.
— Ничего себе, — вздохнул Бушмакин. — Бриллиантовые… Да мы шелк едва достали!
— Коля познакомился со мной в тот момент, — сказал Колычев, — когда бандиты хотели отобрать у моей жены бриллиантовые серьги. Помните, Коля?
Коля кивнул, уже догадываясь, куда клонит Колычев, и не ошибся. Колычев положил на стол черную, обтянутую кожей коробочку.
— Вот, товарищ начальник, — улыбнулся он. — Это то, что нужно.
Бушмакин открыл коробку. На черном бархате сверкнули крупные камни.
— Не-е-е… — Бушмакин закрыл коробку и пододвинул ее к Колычеву. — Мы не можем это принять.
— Неужели жизнь человека дешевле этой мишуры? — тихо спросил Колычев.
— А… Елизавета Меркурьевна? Жена ваша? — уже сдаваясь, спросил Бушмакин.
— Елизавета Меркурьевна произнесла по этому поводу те самые слова, которые я только что вам процитировал, — витиевато сказал Колычев.
Коля пришел домой и без сил повалился на диван. Маша вытащила у него из-за пояса кольт, положила на подоконник. В дверь заглянул Ганушкин, вслед за ним — Тая.
— Вот какое дело, — сказал Ганушкин виновато. — Я, конечно, понимаю, но жизнь — она свое берет. Ты, Маша, сказала уже?
— Нет, — Маша отрицательно покачала головой. — Ему не до меня…
— Что такое? — безразлично спросил Коля.
— Да исполком комнату Бирюкова решил вам отдать, — выпалила Тая. — Вот радость-то!
— А Егор Кузьмич намекнул мне, что у них с Таей ожидается прибавление семейства, — улыбнулась Маша.
— Ну и берите эту комнату! — почему-то обрадовался Коля. — Нам она все равно ни к чему.
— А если у вас дети будут? — неуверенно сказал Ганушкин.
— У нас? — грустно произнесла Маша. — Вы, как говорила одна моя знакомая дама, с меня смеетесь!
— Ни к чему нам дети, — буркнул Коля. — Пока ни к чему, — поправился он. — Вот построим новое общество — тогда.