— Ничего, — кивнул Коля. — Мыслишь немного привычно, но инструкции тоже надо выполнять.
— Спиноза ты… — Маруська насмешливо-ласково взглянула на Витьку. — Эммануил Кант. Говоришь, как пишешь. Одна загвоздка: надо, чтобы фигурант начал тратить деньги. И чтобы он имел болтливый язык.
— Верно. — Коля улыбнулся: — Ты, Витька, не обижайся, научишься еще. Сам подумай: преступление это совершено, прямо скажем, талантливо. А ты предполагаешь, что потом преступники будут действовать бездарно. Это неверно, учти. Мы как должны мыслить? А так, что все их дальнейшие поступки будут на таком же высоком, хитром, затейливом уровне. Тогда мы не ошибемся. Все записала? Что получается?
Маруська осмотрелась:
— В момент первого выстрела преступник с наганом вахтера Куликова стоял у окна.
Коля развернул план и отметил.
— Кассир Анисимов, Тихоныч, — продолжала Маруська, — сидел за столом, вот так, — показала Маруська, — и наверняка распаковывал мешок с деньгами, других предположений у меня пока нет. Выстрел. Тихоныч рухнул, а преступник в то же мгновение саданул в затылок Евстигнееву, младшему кассиру. Он вот здесь стоял. — Маруська подошла к дверям.
— Он, значит, уходил? — вступил в разговор Витька.
— Почему? — возразил Коля. — В дверях окошечко. Возможно, Евстигнеев подошел, чтобы его открыть и приготовиться к выдаче денег. Продолжай, Маруся.
— Иванов сидел здесь… — Маруська переместилась к столику в противоположном углу комнаты. — Он, наверное, не позавтракал.
— Почему? — удивился Витька, но вспомнил что-то и покраснел. — Верно… Здесь были найдены остатки чайной колбасы и крошки хлеба. На этом самом месте. Он, значит, ел.
— Ел, — подтвердила Маруська. — На эти два выстрела Иванов только обернуться успел, выстрелы менее чем в секунду прогремели. И тут одно из двух: либо он, смертельно раненный, успел выстрелить и преступника убить, либо выстрелил первым, а умирающий преступник убил его. Что в лоб, то и по лбу.
— Значит, в тот момент, когда преступник стрелял, Иванов сидел к нему спиной? — уточнил Коля.
— Да, — кивнула Маруська. — Сидел бы лицом — стрелял бы намного раньше и наверняка остался бы жив. Кроме того, расположение остатков пищи на столе, положение стула, крошки на полу — все это доказывает очень точно: в момент выстрела Иванов сидел спиной к преступнику.
— Иванов, Анисимов, Евстигнеев, — сказал Витька. — С ними все ясно. А Куликов?
Маруська снисходительно улыбнулась:
— Я как будто по-русски сказала, Витя. Ты не витай в облаках! Анисимов, Иванов и Евстигнеев убиты из нагана Куликова, а сам Куликов убит из нагана Иванова. Ты же докладывал об этом сам, Витя?
— Значит, преступник, получается, Куликов? — неуверенно сказал Витька. — Решил завладеть деньгами, улучил момент, перебил всех, но напоролся на пулю Иванова? Нет, мать, что-то здесь не то…
— Почему? — повысила голос Маруська. — Докажи!
— А кто деньги взял? — тихо спросил Витька. — Если бы Куликов был преступник, он бы, убитый, не успел взять денег, и мы бы их нашли! — Витька развел руками: — Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала…
— Черт… — Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
— Он прав, — сказал Коля. — В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
— Или этот пятый всегда был, — пожала плечами Маруська.
— Где же он спрятался? — спросил Витька. — Здесь? Так негде! А если он из очереди — все увидели бы!
— Верно, — кивнул Коля. — Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, — убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
— Тогда надо сообщить дирекции, — заметила Маруська. — Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
— А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов — тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники — Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
— Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. — Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. — Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов — бухгалтер Ровский, рядом с ним — девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
«Дочь, наверное, — подумал Коля. — Лицо заплаканное, глаза — красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?»
— Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, — продолжал оратор. — И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
— Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, — закричала она. — Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
— У меня — ничего, — развел руками Витька.
— А я видела Длинного, — сказала Маруська. — Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
— Помню, — кивнул Коля. — Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
— Нет, — Маруська покачала головой. — Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
— Бесполезно. Он только смотрел, и все?
— Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, — показала Маруська.
— Посмотрим. — Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: «Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 — 1910».
— Ну и что? — спросил Витька. — Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
— А может, это его мать? — сказала Маруська.
— Или просто прикрытие на случай, если придеремся, — предположил Витька. — А приходил он за тем же, за чем и мы, — посмотреть и послушать.
— Вот и проверь, — сказал Коля. — Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? — Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
— Я — ничего, — опешил Витька.
— Я что заметила — доложила, — сухо сказала Маруська. — Я терпеть не могу твой нахальный тон! — взорвалась она. — Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
— Есть быть скромнее, — кивнул Коля. — Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
— Юрой, — ответила Маруська. — Ну и что?
Коля молчал.
— А он… — вдруг сказал Витька. — Погодите. — Он открыл записную книжку. — А он… Николай? — Витька растерянно посмотрел на Колю. — Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
— Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? — Маруська явно старалась загладить свой выпад.
— Витя, — Коля улыбнулся, — возможно, в этом Длинном и в этом Коле-Юре — гвоздь всей истории. А может, мы и ошибаемся… Отнесись серьезно, лады!
— Есть, — покраснел Витька. — Вы не сомневайтесь. Я оправдаю.
Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского — Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом.
Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча.
— Здравствуйте, — подошел он к ней. — Это я вам написал.
Она смерила его холодно-безразличным взглядом.
— Вы? Хорошо, говорите.
— Пройдемся? — предложил Витька.
Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним.
— Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение. Вызывать к нам не хотелось, вот и написал записку. А на самом деле ничегошеньки я не знаю, — признался Витька. — Не сердитесь и расскажите, что вы знаете, ладно?